Пристроить шпиона

Интересно, а если б Принцеска залетела, то кто бы родился? Парень, наверно… С темными волосами и светлыми глазами. Красавчик, как я. Я бы его карате учил… А девчонка бы была, наоборот, со светлыми волосами и темными глазами. Вся такая нежненькая, как Принцеска. И вот хер бы я к ней кого из придурков малолетних пустил раньше двадцати одного… Нет. Двадцати пяти, да! Двадцати пяти лет! Потому что нехер вообще!

Тут до меня доходит, в какую гребанную степь свернули мои мысли, и я вздрагиваю даже. Вот это, называется, пиздец настал. Наскочил, так сказать, неожиданно… Это с какого перепуга тебе, Леха, вообще такая хрень в башку залетела, а?

Стою, ошалев от дикого выверта психики, стараюсь держать лицо и дышать ровнее, а перед глазами все никак не хотят уходить лица детей. Наших, с Принцеской детей. Мальчика с темными волосами и светлыми глазами, мелкого шкодника и улыбаки. Девочки с светлыми волосами и темными глазами, маленькой красотки и няшки. И отчего-то так остро боль накатывает. Так сильно внутри все жмет. Потому что не быть этому никогда. Это – наше будущее, которого не будет. А я, похоже, окончательно двинулся кукухой, и не удивлюсь, если Савин сейчас это заметит и…

– Так что ты уволен, - завершает генерал.

11. Алина

– Ну че, коза, скоро поедем с тобой на Мальдивы, а? – Вовчик дышит в лицо спиртовыми парами, нажрался-таки за обеденным столом, тварь, ставит передо мной руку, мешая выйти из комнаты. – Там нам никто мешать не будет, да? Из кровати тебя не выпущу, привяжу и…

Я оглядываюсь на дверь кабинета, за которой скрылся его отец, а затем, резко размахнувшись, бью придурка по предплечью.

– Ай! Сучка! Больно! – его смазливая рожа кривится от боли, а затем в глазах вспыхивает ярость, Вовка хватает меня за ворот футболки, встряхивает, - ты, смотрю, такая шустрая, да? Смелая? Ну ничего, сегодня вечером твоя смелость тебе понадобится…

– Да пошел ты, урода кусок… - отворачиваюсь я от него, стараясь дышать через раз, чтоб побороть рвотные позывы, - обломаешься.

– Это ты обломаешься, поняла? Я тебя обломаю…

– Я прошу прощения, - раздается холодный голос от двери, Вовка разворачивается, нехотя отпуская меня, и смотрит в сторону прервавшего нас.

И я смотрю. Силуэт двоится, это, наверно, от стресса. Не от нервов же? Не от слез? Слезы мне тут не помогут… Они вообще не помогают.

– Чего тебе, блять, надо? – рычит Вовка на вошедшего, - не видишь, я тут невесту свою целую?

– Дмитрий Федорович просил поторопиться, - холодно отвечают ему, - сейчас.

– Черт…

Вовка с досадой отпускает меня, ругается:

– Какого еще хера ему надо?

Потом смотрит в мое лицо, усмехается:

– Ладно… Не прощаюсь. Вечерком забегу, да, невеста моя?

Я отворачиваюсь , встречаясь взглядом с вошедшим… Его светлые глаза кажутся мертвыми. Совсем мертвыми. Как и все, что сейчас меня окружает.

Вовка берет меня за подбородок и пытается поцеловать. Но мне одного раза хватило, сегодня с утра, и больше терпеть его слюнявый рот я не в состоянии. Тем более, сейчас. Особенно сейчас. Потому опять уворачиваюсь и упираюсь в грудь придурка ладонями.

– Владимир Дмитриевич, - опять льется холодный равнодушный голос от дверей, - Дмитрий Федорович ждет…

– Блять! – опять ругается Вовка, затем покровительственно хлопает меня по щеке и идет к двери, по пути рявкая на молча стоящего там человека:

– Дверь мне открыл, какого хера стоишь?

– Мне не доплачивают за обязанности швейцара, - все так же холодно отвечают ему.

Вовка тормозит на мгновение, задыхаясь от ярости, но затем выбегает из комнаты, пнув предварительно дверь ногой, чтоб открылась. Дверь распахивается, хлопает от стену и летит обратно, на скорости чуть ли не впечатываясь в тупую башку моего «женишка». Останавливает тяжелое дверное полотно опять-таки твердая рука вошедшего, спокойно комментирующего происходящее:

– Осторожнее, пожалуйста. Дверь тяжелая, можно голову повредить.

– Да пошел ты! – рычит с досадой Вовка и выбегает из комнаты.

А я, выдохнув, иду следом, твердо рассчитывая добраться, наконец, до своей комнаты, завалиться на кровать и всласть поплакать уже!

На человека, в этот раз заботливо придерживающего мне дверь, я не смотрю. Стыдно и горько. Просто очень хочу прошмыгнуть как можно быстрее мимо. Но у самого порога меня перехватывает жесткая рука. Я рассматриваю длинные, такие сильные пальцы, стискивающие мой локоть, затем перевожу взгляд в острые холодные глаза, мертво блестящие за толстыми стеклами очков.

– У вас здесь грязь, - он проводит второй ладонью по шее, легко указывая на кровоподтек. От его пальцев - жар, тело мурашками покрывается, и меня дико бесит эта реакция! Так не должно быть! Не должно быть уже! И я, собравшись с силами, с нескрываемым злорадством, отвечаю так же холодно, как и он:

– Эту грязь ничем не смоешь. Это – засос.

На мгновение зрачки за стеклами очков расширяются, превращаются в пистолетные дула, а затем опять все становится мертво. Он отпускает мой локоть и отступает в сторону. Я молча иду мимо, высоко подняв подбородок.

Никакой жалости, никакого снисхождения. Ничего. Никто ничего не заслуживает.

Потому что все вокруг – твари. Все вокруг – предатели. Подружки, однокурсники, отец… И тот человек, которого я считала единственным, способным меня защитить. Тот, что стоит сейчас внизу, в холле загородного дома отца моего «женишка», и смотрит в спину своим мертвым взглядом. Мой Лешка. Который совсем не мой, оказывается.

В комнате я быстренько закрываюсь на замок, два раза дергаю ручку, проверяя, закрываю плотно блэкауты, чтоб создать полумрак, и только потом валюсь без сил на кровать.

Дикий день, совершенно сумасшедшие эмоции вымотали до того, что хочется закрыть глаза и отрешиться от всего. Полностью уйти в летаргию. И проснуться… Лет так через сто. А можно и двести, почему нет? И чтоб никого рядом. Ни отца, ни гнусных Расщепаевых, ни… Ни Лешки. Главное, чтоб его не было, да. Господи, как же я так попала-то? В какой момент свернула не туда? Хотя… Момента такого нет. Есть моя слабость и неспособность постоять за себя, есть жестокость отца, которого я никогда не назову, наверно, больше папой. Честно говоря, до сих пор не верится в происходящее. Словно, я в кошмар какой-то средневековый провалилась. Когда читала подобные истории, всегда дико удивлялась, а почему девушка, если явно не хочет замуж, молчит? Она – овца, что ли, на заклание? Как так можно? Тут прекрасно подходит поговорка про не судить. Потому что, когда сама оказалась в такой дикости… Только тогда поняла, что есть выход, конечно. Есть. Но… Но его нет. Для кого-то, может, есть, правда. Но для меня – нет.