Присяга простору

саднила мысль занозой.

Но Щепочкин раскрыл тогда рулон,

грудь картой обмотав,

чтоб не замерзнуть.

Ко сну тянуло,

будто бы ко дну,

но дотащил он все-таки до базы

к своей груди прижатую страну,

и с нею вместе —

все ее алмазы…

Так Щепочкин,

стоявший у окна,

глядел,

как небо тихо очищалось.

Невидимой вокруг была страна,

но все-таки была,

но ощущалась.

6

Большая ты, Россия,

и вширь и в глубину.

Как руки ни раскину,

тебя не обниму.

Ты вместе с пистолетом,

как рану, а не роль

твоим большим поэтам

дала большую боль.

Большие здесь морозы —

от них не жди тепла.

Большие были слезы,

большая кровь была.

Большие перемены

не обошлись без бед.

Большими были цены

твоих больших побед.

Ты вышептала ртами

больших очередей:

нет маленьких страданий,

нет маленьких людей.

Россия, ты большая

и будь всегда большой,

себе не разрешая

мельчать ни в чем душой.

Ты мертвых, нас, разбудишь,

нам силу дашь взаймы,

и ты большая будешь,

пока большие мы…

7

Аэропорт «Домодедово» —

стеклянная ерш-изба,

где коктейль из «Гуд бай!»

и «Покедова!»

Здесь можно увидеть индуса,

летящего в лапы

к Якутии лютой,

уже опустившего уши

ондатровой шапки валютной.

А рядом — якут

с невеселыми мыслями о перегрузе

верхом восседает

на каторжнике-арбузе.

«Je vous en prie…» —

«Чего ты,

не видишь коляски с ребенком, —

не при!»

«Ме gusta mucho

andar a Sibeia…»

«Зин, айда к телевизору…

Может, про Штирлица новая серия…»

«Danke schon! Aufwiedersehen!..»

«Ванька, наш рейс объявляют —

не стой ротозеем!»

Корреспондент реакционный

строчит в блокнот:

«Здесь шум и гам аукционный.

Никто не знает про отлет,

Что ищет русский человек

в болотах Тынд и Нарьян-Маров!

От взглядов красных комиссаров

он совершает свой побег…»

Корреспондент попрогрессивней

строчит,

вздыхая иногда:

«Что потрясло меня в России —

ее движенье…

Но куда?

Когда пишу я строки эти,

передо мной стоит в буфете

и что-то пьет —

сибирский бог,

но в нашем,

западном кремплине.

Альтернативы нет отныне —

с Россией

нужен диалог!»

А кто там в буфете кефирчик пьет,

в кремплине импортном,

в пляжной кепочке!

Петр?

Щепочкин?

Пьющий кефир?

Это что —

его новый чефирь?

«Ну как там,

в Сочи?»

«Да так,

не очень…»

«А было пиво?»

«Да никакого.

Новороссийская квасокола».

«А где же загар!»

«Летит багажом».

«Вдарим по пиву!»

«Я лучше боржом».

«Вшили «торпеду»

Сдался врачу?!»

«Нет, без торпед…

Привыкать не хочу».

И когда самолет,

за собой оставляя свист,

взмыл в небеса,

то внизу,

над землей отуманенной,

еще долго кружился списочный лист,

Щепочкиным

не отоваренный:

«Зам. нач. треста Сковородин —

в любом количестве валокордин.

Завскладом Курочкина,

вдова, —

чулки из магазина «Богатырь».

Без шва.

Братья — геодезисты Петровы —

патроны.

Подрывник Жорка —

нить для сетей

из парашютного шелка.

Далее —

мелко —

фамилий полста:

детских колготок на разные возраста.

Завхоз экспедиции Зотов —

новых анекдотов.

Зотиха —

два —

для нее и подруги —

японских зонтика.

Для Анны Филипповны —

акушерки —

двухтомник Евтушенки.

Дине —

дыню.

Для Наумовичей —

обои.

Моющиеся.

Воспитательнице детсада —

зеленку.

Это — общественное.

Личное — дубленку.

Парикмахерше Семечкиной —

парик.

Желательно корейский.

С темечком.

Для жены завгара —

крем от загара.

Для милиционера

по прозвищу «Пиф-паф» —

пластинку Эдит

(неразборчиво]

Пьехи или Пиафф.

Для рыбинспектора

по прозвищу «едрена феня» —

блесну «Юбилейная»

на тайменя.

Для Кеши-монтера —

свечи для лодочного мотора.

Для клуба —

лазурной масляной краски,

для общежития —

копченой колбаски,

кому —

неизвестно —

колесико для детской коляски,

меховые сапожки типа «Аляски»,

Ганс Христиан Андерсен «Сказки».

Летал и летал

воззывающий список,

как будто хотел

взлететь на Луну,

и таяло где-то,

в неведомых высях:

«Бурильщику Васе Бородину —

баночку пива.

Хотя бы одну».

О н и глядели с т р о г о, н е п р е л о ж н о,

и б ы л о с л ы ш н о мне, к а к Г Э С гремит

в о с м ы с л е н н о м величии — н а д л о ж н ы м ,

бессмысленным

величьем

п и р а м и д.

И, к а к с а м о й Р о с с и и повеленье

не п р о м е н я т ь идею на с л о в а,

г л я д е л и П у ш к и н , и Т о л с т о й, п Л е н и н,

и С т е н ь к и н а ш а л ь н а я г о л о в а.

Я с ч а с т л и в, что в Р о с с и и я р о д и л с я

со Стенькиной

ш а л ь н о ю г о л о в о й.

М н е в Б р а т с к о й Г Э С м е р ц а ю щ е р а с к р ы л с я,