Присягнувшие Тьме

Стефан слушал, закрыв глаза. Продолжая говорить, я осознал, что вновь совершаю грех. Мое раскаяние не было искренним: я наслаждался возможностью разделить бремя, обрести покой. Я испытывал радость, тогда как должен был каяться и нести наказание.

— Это все? — спросил он наконец.

— Разве этого мало?

— Ты делаешь свое дело, ведь так?

— Это не снимает с меня вины.

— Это могло бы быть предлогом, чтобы погрязнуть в грехе и безразличии. Мне кажется, ты далек от этого.

— Значит, я получил отпущение грехов? — Я щелкнул пальцами. — Вот так просто?

— Не иронизируй. Прочтем вместе молитву.

— Можно, я выберу?

— Это же не меню, мой мальчик. — Он улыбнулся. — Какую молитву ты хотел бы прочесть?

Я прошептал:

Моя жизнь — один миг, час преходящий, Моя жизнь — день единый, Что от меня ускользает.

— Тереза из Лизье?

Когда мы с Люком были подростками, мы презирали женщин, прославленных в истории христианства: святую Терезу Авильскую — истеричку; святую Терезу из Лизье — блаженную; Хильдегарду фон Бинген — ясновидящую… Но с возрастом я их открыл для себя заново, и они покорили меня. Как, например, Тереза из Лизье — своей свежестью. Ее невинность была воплощением христианства, его чистой простоты…

— Несколько противоречит правилам… — проворчал Стефан. — Но раз уж ты хочешь…

И он зашептал:

Моя жизнь — один миг, час преходящий, Моя жизнь — день единый, Что от меня ускользает. Ты ведаешь это, Господи. Чтобы любить Тебя на земле, У меня есть только нынешний день!

Я подхватил:

О! Я люблю Тебя, Иисус! К Тебе взывает моя душа. Лишь на нынешний день будь мне опорой. Войди в мое сердце, подари мне улыбку Лишь на нынешний день!

Контраст между пожилым священником с морщинистым лицом и этой порывистой страстной речью растрогал меня до слез. На последних словах я склонил голову. Священник перекрестил меня.

— Ступай с миром, сын мой.

И тут я вдруг понял, чего искал, идя в этот храм. Не прощения уже совершенных мною грехов, а тех, которые мне еще предстояло совершить…

Стефан ласково произнес — он тоже все понял:

— Это все, что я могу для тебя сделать. Удачи тебе.

II Сильви

26

Я проснулся в машине на обочине дороги, утратив ощущение времени и пространства, и, еще не до конца придя в себя, посмотрел на часы: десять минут пятого утра.

Должно быть, я находился где-то между Авалоном и Дижоном. Вчера около полуночи я решил хоть немного поспать на стоянке. И четыре часа провел в полном беспамятстве.

У меня затекло все тело, и я с трудом выбрался из машины. На парковке безмолвно дремали тяжелые грузовики. Деревья гнулись под резкими порывами ледяного ветра. Наспех помочившись и дрожа от холода, я вернулся в свою «ауди». Закурил сигарету.

Первая затяжка обожгла мне горло, вторая — гортань, и лишь третья принесла облегчение. Поодаль мерцали огоньки станции техобслуживания. Я повернул ключ зажигания. Сначала залить полный бак, потом выпить кофе, и все как можно скорее.

Через несколько минут я уже ехал по автостраде, мысленно перебирая собранную информацию. Река Ду петляла между Францией и Швейцарией на высоте 1500 метров над уровнем моря. Город Сартуи располагался в верховьях реки, в горной местности, изрезанной узкими долинами. В дороге я пытался представить себе эти места — уже не Франция, но еще не Швейцария. Настоящая ничейная полоса.

И вот в первых лучах солнца показался Безансон. Город был построен на развалинах старинной крепости. Когда спускаешься к центру, вокруг сплошь крепостные стены, пересохшие рвы и зубцы башен вперемежку с садами. В целом это напоминало полосу препятствий для тренировки спецназовцев, где приходится бежать, взбираться по стенам, прыгать и скрываться на местности…

Я устроился в кафе, дожидаясь, когда совсем рассветет. Развернув карту города, попытался найти на ней исправительный суд. Оказывается, он располагался в укрепленном здании прямо напротив того места, где я находился, и я подумал, что такое совпадение предвещает удачу.

Однако я ошибся: здание было на реконструкции, а прокуратуру временно перевели в другой конец города, на холм Брежий. Я снова пустился в путь и после получасовых блужданий по городу наконец-то нашел нужное место. Суд разместился в помещении бывшей часовой фабрики: это было большое промышленное здание на холме, в лесных зарослях. На входной двери все еще красовалась надпись «Франс Эбош». Внутри все напоминало о производстве: крашеные цементные стены, широкие коридоры, по которым мог проехать электрокар, грузовой лифт вместо пассажирского.

Цветные наклейки указывали назначение каждой комнаты: дежурная часть, секретариат, апелляционный суд… По лестнице я поднялся на первый этаж, где располагались судебные следователи. Проходя мимо кабинета заместителя прокурора, я решил зайти, чтобы оценить обстановку.

Дверь была открыта. За письменным столом сидел молодой человек, а по бокам от него — две женщины. Одна что-то печатала на его компьютере, другая разговаривала по громкой связи, делая записи.

— Самоубийство? Ты уверен?

Я поздоровался с мужчиной, который с улыбкой поднялся мне навстречу, и представился ему вымышленным именем, назвавшись журналистом. Заместитель прокурора меня выслушал. На нем были облегающие брюки из зеленого вельвета и рубашка цвета молодой листвы, делающие его похожим на Питера Пэна. Когда я произнес имя Сильви Симонис, его лицо застыло:

— Дела Симонис не существует.

У него за спиной секретарша суда склонилась к телефону:

— Что-то я не поняла: он что — сам себя задушил?

Я решился сблефовать:

— В июне появилось несколько сообщений по поводу тела этой женщины, найденного в парке у какого-то монастыря. С тех пор — больше ничего. Разве дело закрыто?

Питер Пэн заволновался:

— Не понимаю, что могло вас заинтересовать в этой истории.

— В тех сообщениях, что мы получили, есть противоречия.

— Противоречия?

— Например, тело было опознано спасателями. Значит, лицо жертвы сохранилось. Однако в другом сообщении говорится о сильно разложившемся теле. Нам такое представляется невозможным.