Притворщик

– Эй, ты куда это собрался?

Останавливаюсь в дверях. С мантами мы покончили. Они покрывают всю барную стойку и часть обеденного стола. Что еще ему от меня нужно?

– Хотел поработать.

– А праздничный ужин?

– Праздничный? – удивляюсь я.

– Забыл, какой сегодня день? Марта… Представляешь? Он забыл. А между прочим, – отец назидательно вытягивает указательный палец, – тридцать лет назад твоя мать вышла за меня замуж, и я стал твоим отцом.

– О… И правда, забыл. Поздравляю, – пересекаю комнату быстрым шагом, обнимаю батю, похлопываю по плечу. – Надо же, тридцать лет. Мам…

Матери я просто киваю. И тут же перевожу взгляд на Аню. Готов поклясться, от нее не укрылся этот контраст в моем поведении.

– А до этого вы его отцом не были? – зрит в корень сестренка, складывая грязную посуду в раковину.

– Не был. С Мартой мы познакомились позже. Кстати, не без помощи Матиаса… Я еще не рассказывал эту веселую историю? Нет? Марта, расскажи!

– Да кому это интересно? – отмахивается мать, с трудом скрывая, как ее задело отцовское безобидное замечание.

– Мне, – отзывается Аня, а сама с меня глаз не сводит. Глаз, в которых зреет шторм. Ух, сколько там эмоций на дне… И какие они вкусные. Ясно, как день, Аня поняла, что мне нравилось заставлять ее думать, будто между нами происходит что-то запретное. И потому, кажется, еще немного, и она просто испепелит меня взглядом. Ну и хрен с ним. Это точно лучше, чем если бы я увидел в ее глазах торжество или жалость.

– Марта с Матюшей обратилась в больницу, где я на тот момент работал.

Дальше следует долгий рассказ о том, как я схватил пробегающего мимо отца за край халата. И не отпускал, пока он не взял меня на руки. Ну, то есть понимаете, да? Это не мать его подцепила, а я. В прямом смысле слова. В этом месте все, кому доводилось слышать эту историю, приходили в полный восторг. Правда, со временем она рассказывалась все реже. Многие вообще не знали, что отец на самом деле мне отчим. Такие теплые у нас были отношения. Даже то, что у нас с ним разные фамилии, ни у кого не вызывало вопросов.

Где-то на середине истории на плите вскипает вода. Мать отворачивается, чтобы забросить манты в кастрюлю. А я достаю водочку из холодильника, ведь под такую закуску напитка лучше еще не придумали. И потому мое желание выпить не должно никого удивить.

Можно сказать, праздничный ужин удался. А то, что Аня с каждой минутой все сильней злится, вообще не портит мне настроения. Скорее я даже нахожу это забавным. Я весь в предвкушении того, что последует дальше. Возненавидит ли она меня за то, что чувствовала, когда думала, что не имеет на это права? Или, забив, пустится во все тяжкие, раз вышло так, что ничего запретного в этом нет? А если да… Что мне с этим делать? Я даже красивых баб не в силах терпеть возле себя долго. Мне не нравится, когда кто-то начинает метить территорию. Меня раздражают перемены. Чтобы с ними мириться, наверное, нужны чувства. А я вообще не уверен, что умею любить. Психолог объяснял мой низкий эмоциональный интеллект отстраненностью матери. Я тогда в это даже вникать не стал. Решил, что мне попался очередной шарлатан, поддавшийся моде винить родителей во всех бедах, и прекратил терапию. Но со временем я все же признал, что в словах того психолога был резон. Правда, на этом все и закончилось. Я побоялся нырять в это дерьмо заново. Не захотел бередить душу, докапываясь до сути.

Это с одной стороны. С другой… Если допустить мысль об отношениях с Аней, можно не бояться, что я все разрушу, потеряв голову от любви к другой. В отсутствии эмоций есть и свои несомненные плюсы. Я могу выстраивать свою жизнь, руководствуясь доводами разума. Разве не это и есть осознанность?

С такими мыслями я возвращаюсь к себе в комнату. Стаскиваю через голову футболку и вдруг чувствую, что не один. И ведь совсем не трудно догадаться, кто за мной последовал.

– Что-то случилось? – интересуюсь я, обернувшись.

– Я пришла сказать, что ты… Ты просто… моральный урод.

– То есть брата хотела трахнуть ты, а моральный урод я? Так получается?

На секунду глаза Ани широко распахиваются, а потом она налетает на меня с кулаками.

– Эй, эй! Прекрати. Ты поранишься.

Со смехом уворачиваюсь и одной рукой сжимаю сразу оба ее запястья. Злющая и раскрасневшаяся, она даже хорошенькая. Жениться на ней? А что я, собственно, в связи с этим теряю?

– Ты специально… Специально издевался, да? А зачем? Что я тебе сделала?! Неужели ты так сильно ревнуешь меня к отцу, что готов… Все дело в том, что он тебе не родной, что ли?

Я не хочу взвешивать, сколько правды в ее словах. Я вообще не хочу думать об этом. Потому что, как я уже говорил, в моем возрасте это стыдно. Вот почему я затыкаю ей рот единственным действенным способом. Я ее целую. Опять. И это так же сладко, как в первый раз. Когда она меня оттолкнула, все же вспомнив, что так нельзя.

А теперь можно. И она поддается. Со стоном обхватывает мои плечи. Впивается пальцами в кожу, ведет ногтями вверх по затылку, издавая при этом до боли сладкие звуки.

– Нет. Нет. Перестань.

– Почему? Ты же хочешь, – хриплю я, упираясь лбом в ее.

– У меня есть парень.

– О, да брось. Ты не серьезно. – Закатываю глаза. Уж кого я не воспринимаю в качестве угрозы, так это ее дружка. Потому как, ну правда, какой из него соперник?

– А ты?! Ты серьезно, Мат? Думаешь, я не понимаю, ради чего ты это затеял? – она откидывается в моих руках, выплескивая на меня свои сомнения. Мне не нравится, куда зашел наш разговор.

– И ради чего же? – касаюсь губами ее щеки.

– Чтобы отыграться на мне.

– За что? – расстегиваю пуговички на уродливой рубашке.

– За то, что я посмела появиться в вашей жизни.

– Аня-Аня… А то, что ты мне просто нравишься, тебе в голову не приходило?

Поддеваю большими пальцами ткань и отвожу в стороны. Вниз не смотрю. Только в ее глаза. И то, что я вижу в них, когда на смену сомнению и растерянности приходит надежда – чистый кайф. Я и сам готов поверить в свои слова, чтобы его продлить… Девчонка влюблена, как мартовская кошка. Скажи ей отдать мне свое сердце – она отдаст. Меня никто не любил так безоглядно. Я ее чувства готов жрать горстями, как переживший голод – заплесневевшие сухари.

– Ты серьезно?

– Более чем.

Тонкие пальцы неосознанно трогают изуродованную губу. Мне все понятно про ее комплексы. Про недоверие. Да и вообще. Но мне на это плевать. Нет, для того чтобы на нас не оборачивались, Аня, конечно, сделает операцию, но самому мне нет дела до ее изъяна. Я снова ее целую. И опускаю взгляд вниз. На отчаянно вздымающуюся грудь. Реально у нее ареолы размером с кофейное блюдце. Очень странно. Как-то даже противоестественно. Я в ее диспропорциях узнаю собственные несовершенства. Я в ней как в отражении. И может, потому мне кажется, будто я столько о ней знаю, что ближе просто никого нет.

Наклоняюсь и веду языком по бледно-розовой окружности. Кожа сморщивается, покрывается пупырышками. Крохотный сосок каменеет. Я тоже давно уже каменный.

– А как же Сашка? – спрашивает Аня, едва ворочая языком. Более глупого вопроса сейчас даже сложно представить. Но я не гордый. Я могу объяснить.

– А с Сашкой все.

– А папа?

– А папа нас благословил.

– Чего?

Мой ответ приводит Аню в состояние легкого шока. Ее глаза широко распахиваются. Впрочем, как и рот. Мягко надавливаю большим пальцем на ее пухлую губку.