Притяжение Андроникова

И вот когда записали все, Ираклий Луарсабович сказал: «Вы знаете, вот только теперь я разогрелся, вот теперь я могу выступать так, как должен был выступать». И действительно, третья запись была замечательной в самом высоком смысле этого слова. Я очень жалею, что телевидение не оставило этих трех записей, это была бы фантастическая помощь любому, кто собирается работать на телевидении. Так тщательно, так требовательно относился он к себе, к работе для зрителя. Ираклий Луарсабович Андроников так работал. Всегда.

2007–2015

РЕЗО ЧХЕИДЗЕ. Щедрый талант

Когда я впервые по телевизору увидел выступление Ираклия Андроникова, был потрясён: он по инициалам, по буквам установил личность женщины, современницы Лермонтова, описал всю её биографию.

Тогда я был совсем молодым человеком, начинающим режиссёром, но понимал, какой колоссальный талант, знания учёного в этом необыкновенном человеке. Я написал в грузинской газете восторженную заметку. И, знаете, вскоре получил письмо от самого Андроникова – тёплое, благодарное письмо за мою публикацию. Конечно, я удивился: он был знаменитым учёным, писателем, артистом. К тому же он был значительно старше меня.

Как-то, находясь в Москве, я узнал, что намечается концерт Ираклия Андроникова и, конечно, пошёл посмотреть его воочию. Среди прочих персонажей он рассказывал и о грузинском генерале Чанчибадзе. Я этого генерала не знал, но Андроников так ярко изображал и его, и его собеседников, что была полная иллюзия, что я сам там побывал. После концерта я встретился с Андрониковым. Он принял меня очень тепло, радушно, как будто мы давно были знакомы. Вообще имитаторов много, они кого-то имитируют, подражают. А Андроников создавал образы, в которых были и научная основа, и необыкновенный артистизм.

А когда в 1964 году вышёл на экраны мой фильм «Отец солдата», Ираклий Андроников один из первых написал отличную рецензию – профессиональную, добрую.

Великий был человек, мудрый, добрый, общительный, щедрый, весёлый, необыкновенно талантливый.

2014 (Записал Г. И. Саамов)

СИГУРД ШМИДТ. Ираклий Луарсабович Андроников

11 июня 1990 года после тяжелой болезни скончался Ираклий Луарсабович Андроников – один из самых знаменитых деятелей и историков нашей культуры, писатель, артист, ученый, доктор филологических наук, лауреат Ленинской и Государственной премий, народный артист СССР, человек неповторимого таланта, обладавший даром проникновения в прошлое и удивительного внушения создаваемой им образности в наше сознание.

Ираклий Андроников – редкостный сплав генетических основ культуры разных народов. Петербургская-петроградская европеизированность и элегантность вкуса и манеры поведения (легкость, но всегда в пределах допустимого, ни малейшего даже намека на «моветон») и многовековая грузинская культура с ее совмещением древних христианских обычаев и восточного культа праздничной публичности доброжелательного гостеприимства. Изящная, точная графика и классицизма, и российского серебряного десятилетия и щедрые наивные мазки Пиросмани. И все это в чарующе-естественном единстве. Здесь и семейный дух просветительства (дед его по матери – виднейший педагог рубежа веков, историк, приобщавший к преподаванию школьникам университетских профессоров), и театральности (тетке его выразил особую признательность К. С. Станиславский в книге «Моя жизнь в искусстве»), и грузинская народная театральность, когда праздник становился и школой мудрости, а тамада представлялся поэтом-новеллистом и наблюдательным историком-психологом. (Брат Ираклия, знаменитый физик, грузинский академик Элевтер Андроникашвили – тоже автор поразительных по живости очерков об ученых-физиках.) Быть может, это предопределило особую тягу к познанию жизни и творчества именно Лермонтова, в мироощущении которого и «космополитический» Петербург, и Кавказ, и восприятие русскими Кавказа?

У Ираклия к этому добавилась еще школа аналитической строгости и широчайшей эрудиции научной методики классиков нашего литературоведения и языкознания – Б. М. Эйхенбаума и Б. В. Томашевского, Л. В. Щербы и В. М. Жирмунского. Серьезные познания в истории, особенно XVIII–XIX веков, и профессиональная музыкальная подготовка, закрепленная вживанием в быт знаменитой Ленинградской филармонии, и сокровища музеев Ленинграда и его пригородов. Какие источники обогащения души и ума и какая способность восприятия и воплощения этого богатства культуры, науки и искусства вместе с повседневными житейскими наблюдениями в художественные образы и системность научной прозы!

В Ираклии Андроникове многое поражало и притягивало к нему. Все оказывались в плену его обаяния. Можно, пожалуй, говорить о пафосе обаяния – открытого, проникновенно умного и доброго одновременно, с заразительной радостно-ироничной артистичностью. Дружбы его искали, и не потому только, что почиталось престижным водиться со знаменитостью. С ним, в его обществе просто было бесконечно интересно, радостно и в то же время поучительно: мир, окружающие нас люди раскрывались в более богатом спектре красок, чем прежде; заметным оказывалось то, на что прежде не обратил бы внимание: постигалась цена наблюдений над частностями – и все это становилось уроком более углубленного и ассоциативного восприятия увиденного, услышанного, прочитанного. Причем как в игре, увлекательно и ненавязчиво. Это и как-то по-особому тонизировало – смех всегда очищает душу, освежает мысль.

В годы сталинщины это имело и особое, так сказать, общественно-оздоровительное значение. Мне довелось еще школьником быть на одном из первых выступлений Андроникова, в Доме журналистов. В тот период люди интеллигентского круга уже опасались ходить друг к другу в гости, собираться большими компаниями, дух подозрительности и страха придавливал всех. И какими радостно-просветленными стали лица собравшихся в зале, как дохнуло на всех уходящей от нас раскованностью поведения! Сколь важно было в те годы показать, что юмор, как форма и повседневного поведения и критического выражения мыслей в отношении известных людей остается в нашем бытии. Как это поддерживало дух! Ираклий был любим, именно любим, и более близко знавшими его, и все возрастающим кругом зрителей, слушателей, читателей.

В российской культуре давняя традиция – исполнение автором им же сочиненных устных рассказов, типологизирующих явления, восходящая по крайней мере еще к другу А. Н. Островского Ивану Горбунову. Но Ираклий Андроников воплощал в своем творчестве образы исторических лиц, причем достаточно известных. Он – создатель особой уникальной разновидности исторических источников: воспроизведения и образа исторических лиц, и представления о них современников. Это – отнюдь не имитация внешне узнаваемых черт таких людей (хотя и в этой области он был способен на вершинные достижения, например, передача великолепия голосов Качалова или Остужева). Ираклий – это чудо перевоплощения: и словарь, и порядок слов, и интонационная манера, характерные элементы внешнего облика – выражение лица, движение рук, походка. Степень сходства наводила первоначально мысль на сравнение с кинокадрами, а позднее с видеозаписью. Но это всегда и художественный образ, отражающий и творца его, притом не только его талантливость писателя и артиста, но и логическую точность исследовательского подхода к явлениям. Выделяется существенное, обычно и знакомое уже, но наряду с основным лейтмотивом ощутимы и иные мелодии. (Сравнение с музыкальным произведением напрашивается не напрасно – творчество Андроникова всегда контрапункт во всем его многообразии!) Заметно недосказанное, невыраженное, и как бы виден путь к нему. А это подчас и страшит. Андроников – доброжелательный художник и человек, но он и наблюдательный мыслитель-аналитик. Остается – и едва ли не сознательно – намек и на менее привлекательное в тех же людях: эгоцентричность, равнодушие, снисходительную барственность, нарочитость любезности, показную приветливость, недостаток чувства юмора… Созданные образы в какой-то мере на грани шаржа и гротеска. Но такие обобщения, сгустки художественно воплощенных черточек характера всегда отличает безупречный вкус, а следовательно, и такт. Это – показатель не только меткого глаза и опыта художника, тонкого слуха музыканта, но и проникновенного ума исследователя-психолога и историка культуры, знающего цену тому или иному историческому свидетельству.

И теперь, когда многих из изображаемых уже нет в живых и нам легче определить и оценить их место в нашей общественной жизни и культуре, когда мы узнаем немало нового о них из оставленного ими самими (дневники, записные книжки, мемуары и др.), из рассказанного о них или из официальной документации, сравнивая с изображенным (и написанным) Андрониковым, едва ли не всякий раз убеждаешься в том, как зорок был его взгляд и безграничны возможности актера, – отнюдь не все зная о своих героях, он сумел воссоздать главное в их образе. И как благодаря этому обогащается понимание многих явлений культуры XX века, облегчается комментирование многих мемуаров и художественных произведений, отражающих эти же годы. Особенно по сравнению с тем временем, которое так детально изучал Андроников – литературовед и историк, с эпохой Пушкина и Лермонтова.

Андроников никогда не монологичен: не только в устных выступлениях, где естественны контакт и единомыслие, соответственность чувств с аудиторией, но и в том, что он писал. Рядом с ним всегда ощущается собеседник: они ожидают, чувствуют (точнее сказать – предчувствуют) реакцию друг друга, откликаются на нее. Вносился и элемент бытового (т. е. в какой-то мере и нам всем свойственного), но без пошлости, снижения образа. Тем самым великие становились доступнее для восприятия, ближе к нам, выходили из рамок портретов в пантеоне знаменитостей. И это тоже способствовало тому, что создаваемое Андрониковым становилось частью нашего восприятия этого человека.