Притяжение страха
Шрифт:
– Не стоит, - поморщилась Юлия, - я уже знаю…
В другое время, это привело бы хозяев в замешательство и выглядело бы несусветной наглостью. А теперь - Хуан только сделал слабую попытку воспротивиться, когда Антонио распахнул дверь в комнату Моники.
Она лежала в разобранной постели. И была словно без сознания. Капельница, уже не нужная, стояла в углу комнаты. Вместо нее у постели на табуретке сидел сеньор Мигель.
– Что с ней?
– спросила Юлия, чтобы хоть что-то сказать.
Сеньор Мигель лишь поднял на них выпуклые, слезящиеся глаза, и подбородок его затрясся, мешая говорить.
–
– прошептала она в ужасе, не желая знать ответ.
– Не только, - вздыхает Мигель.
– Себастьян? Он… Он был здесь сегодня?!!
Он кивает. И прячет лицо в толстых ладонях.
– Но почему - она?!!
Юлия кричит, нарушая тишину, окутавшую туманом этот печальный дом. Кричит, с удивлением понимая, что больше не в силах выносить несправедливость жизни. Хуан, успокаивая, словно это у нее, Юлии, случилось горе, кладет ей руку на плечо.
– Мама всегда говорила - что нам, с Хуанитой жить, а папа должен управлять агентством… - просто объясняет он.
– Понятно…
Склонившись над брусничной скатертью, Хуанита, абсолютно безучастная ко всему происходящему, создает очередной шедевр.
Вероятно, вдохновленная непогодой и мистической чернотой за окнами, молча и рьяно, она водит кисточкой по листу бумаги размером почти со стол. Свободная часть его завалена красками, баночками, кистями и карандашами. Она рисует, не обращая внимания ни на кого и ни на что… И ей можно только позавидовать.
Хуан, двигаясь, словно сонный зомби, дает Антонио свою одежду.
Лучше не видеть, как будут смотреться на его высокой, узкой фигуре холщовые брючки и клетчатая рубашка Хуана. Пока он сидит голый, закутанный в колючее одеяло, Хуан мажет какой-то вонючей мазью его ссадины и рану на голове.
О, ужас. Это значит - пока она отдавалась Карлосу в шелках и роскоши, Себастьян выпил всю кровь из Моники и…
Она застонала. Закачалась, сидя на диване. Сжала ладонями голову, раскалывающуюся от тоски и ужасных мыслей. Неразрешимых мыслей.
– Простите, сеньорита… Мы, вас предупреждали сразу… почти сразу.
Сеньор Мигель, как видно, истолковал это ее страдание по-своему.
– Мы не хотели этого, простите. Нужно было сказать вам все еще тогда… мы говорили…
– Да-да, говорили, говорили… Все нормально.
Хуан накрывает их обоих пледами и кормит супом, сваренным из улиток и мидий. Юлия почти не ест. Ее лихорадит - от вида и запаха этой еды. Убожество всего этого теперь, после дома на холме, так бросается в глаза! Каждая мелочь, раньше воспринимавшаяся, как должное, от пыли в углу прихожей до засохшей мухи между оконными рамами. И даже тонкая, почти незаметная трещинка на фаянсовой чашке, из которой она пьет жасминовый чай со слишком резким запахом, от которого уже мутит… Значит, она и вправду монстр. Еще худший, чем он.
И ведь она могла бы - нет, и сейчас еще может - ничего этого не видеть! Не чувствовать больничного запаха смерти, не видеть рук сеньора Мигеля, закрывших одутловатое лицо… Не помнить о глазах Антонио.
Она хочет только одного. Хочет вернуться в спальню с черной шелковой кроватью, камином и креслом. К Карлосу, который - и она знает это точно - который ждет ее. Все еще ждет. Тоска, острая и мучительная, сжимает желудок спазмами при одной мысли о силуэте
на террасе третьего этажа.Юлия решительно отставляет в сторону чашку с так и не выпитым остывшим чаем. Что он там сказал - у них только сутки, пока очнется Себастьян?
Только сутки! Большая часть, из которых уже прошла.
Юлия медленно подходит к Хуаните. Стоя у нее за спиной, вглядывается в акварельное изображение.
Там, на плотном шершавом листе разворачиваются жуткие сцены апокалипсиса - такие красивые и величественные, в присущей Хуаните фантастической манере. Они, тем не менее, поражают своей реалистичностью. При этом покой и какая-то безмятежная уверенность не сходят с лица художницы. И это - самое страшное, гораздо страшнее самой картины… Это так страшно, что Юлия немедленно произносит, громко и четко:
– У нас осталось несколько часов!
– О чем вы говорите?
– спрашивает Хуан.
А Хуанита, впервые за все это время, поднимает голову от своей незаконченной картины.
Но Юлия обращается не к Хуану. А к Антонио, закутанному в плед, с чашкой дымящегося чая в больших ладонях. И он то, как раз ничего не переспрашивает. Потому что - Юлия знает это - он и без перевода понял, о чем она.
– Мы должны уничтожить чертежи… Хуан, переведи, пожалуйста.
Но Антонио не желает слушать. Не желает понимать то, что говорит ему Хуан, испуганно переводя слова Юлии. Но - понимает. Это видно по тому, как он снова побледнел и невольно втянул голову в плечи.
– Если ты не хочешь, я поеду одна. Только без тебя у меня ничего не получится…
– Quieres de perderse, cymo mi padre?!!40 - кричит он.
– A ti sera mas facil de e'ste?!!! [40]
Он трясется и плачет, расплескивая на пол горячий чай.
– Нам не придется лезть на строительный кран, - очень тихо говорит Юлия.
Она достает из заднего кармана джинсов ключ, подаренный Карлосом.
– Что это?
– Ключ от апокалипсиса… То есть - от гробницы Гауди.
– Откуда… - он останавливается на полуслове, и смотрит опять со страхом.
– Не важно…
– Мы погибнем.
– Мы так и так погибнем. По крайней мере - ты. Антонио молчит, глядя на нее с ненавистью, чуть ли не большей, чем та, с которой он глядел на дона Карлоса.
– Выбирай!
– Cymo vas ahora alia a llegai?! [41]– Антонио хватается за этот вопрос, как за последнюю соломинку.
Тогда, Хуанита вдруг бросает рисовать. Встает из-за стола, подходит к тумбочке в крохотном коридоре, что-то достает из выдвижного ящичка. А потом - молча протягивает Юлии ключи. Автомобильные ключи с нелепым брелком в виде человеческого черепа.
Хуан виновато смотрит в окно, где молнии продолжают сверкать и ливень хлещет по тротуарам с удвоенной силой. И произносит, опустив лобастую голову:
– Мой мотоцикл рядом с домом…
– Спасибо, - говорит Юлия, бросая ключи Антонио.
Он встает. Ссутулив плечи, ни с кем не прощаясь, выходит из квартиры.
Юлия, напротив, окинув взглядом комнату с брусничной скатертью и полотняным диваном, улыбается и бросает уже привычное:
– Хола!
Последнее, что она видит - робкая надежда в выпуклых, покрасневших глазах сеньора Мигеля за толстыми стеклами очков.