Приватная жизнь профессора механики

– Ви не знаете, когда конкретно наступает в этом году наша пасха?
– спросила она меня тоном экзаменатора.

– Зачем не знаю - ваша пасха конкретно наступает за неделю до нашей!
– тоном отличника бердичевской школы, ответил я, и, 'сделав ручкой' дяде Абраше и тёте Саре, вышел на улицу живописца Абрама Ефимовича Архипова.

Каюсь, немного мацы из пакета я съел - очень уж нравится она мне на вкус. А остатки вместе с пакетом запихнул в портфель доцента Туровского, пока в преподавательской никого не было. Наступил перерыв между парами, и в комнату зашли преподаватели, в том числе и сам доцент Туровский.

– Ну что, профессор Гулиа, мацой запаслись к вашему пейсаху?
– любезно поддел меня Туровский.

– Про мацу бы молчали, Григорий Матвеевич, - укоризненно заметил я, - сами ведь только из синагоги, где её-то и брали! Агентура донесла!
– авторитетно заявил я ему при всех.

– И куда же я эту мацу девал?
– издевательски спросил доцент Туровский, - неужели съел всю?

– Было такое - съели малость, а остальное в портфель запихнули! Агентура опять же донесла!
– твёрдо заявил я.

– Тогда смотрите все, как я уличу профессора во лжи!
– патетически заявил Туровский и, раскрыв портфель, поднял его:

И тут из портфеля на пол выпадает пакет с мацой. Я быстро поднимаю его и начинаю рассматривать. 'Маца кошерная, выпекалась под наблюдением раввина Шаевича' - громко читаю я на этикетке с печатью. Достав из пакета полоску мацы, я энергично захрустел ею.

– И даром, что кошерная!
– согласился я, - хрустит-то как!

Я отдал ошарашеному Григорию Матвеевичу пакет с остатками мацы и посоветовал:

– Склероз надо лечить, ребе Туровский! А то агентура донесёт вашему ребе Шаевичу, что вы ведёте себя прямо-таки как антисемит!

Туровский был сражён навсегда. Он пытался было рисовать магендовиды на моих рукописях, класть мне на стол тору, но всё это было шито белыми нитками. А устроить мне более серьёзный казус, например, тайно сделать обрезание, он просто был не в силах. Так и эмигрировал неотмщённым:

Но однажды я устроил ему на кафедре такой розыгрыш, от которого слабонервные чуть не попадали в обморок. Пищевая соль хранилась у нас в химической баночке, на которой шутник-Туровский стеклографом написал её формулу: 'NaCl'. Я стёр одну букву - 'l', написал вместо неё 'N' и получилось 'NaCN' - цианистый натрий, смертельный яд, которого, кстати, много на нашем базовом заводе-ЗИЛе, находившемся через улицу. Он там используется для цианирования - упрочнения стальных поверхностей.

Как-то во время какого-то общего ужина на кафедре, люди не обращая внимания на маленькое изменение в надписи на баночке, спокойно солили себе пищу. А немного погодя, я, как бы невзначай, беру баночку и читаю: 'Натрий це эн' - что это такое?
– спрашиваю я у Туровского.

– Не 'це эн', а 'хлор'!
– досадливо пояснил Туровский, но Шмидт уже выскочил из-за стола.

– Дайте сюда банку!
– вскричал он, бледнея, - всем прекратить есть!
– скомандовал Шмидт, увидев надпись на банке, - Ира - срочно вызывайте скорую!

Кому-то за столом стало плохо. Назревал большой скандал. Я тут же подхватил банку, и, высыпав порошок на ладонь, лизнул его.

– Да это же соль, обыкновенная поваренная соль, а шутник Туровский вместо 'l' написал 'N'! Цианистый натрий имеет совсем другой вкус!
– пошутил я, но шутки никто не заметил. Все ополчились на Туровского, обвиняя его чуть ли ни в терроризме.

Я думаю, что если сейчас мои коллеги узнают, кто в действительности написал это, они могут меня побить. Но я так просто не дамся!

И вот - из такого шутника-затейника с каштановой бородой и такими же волосами до плеч (теперь я могу признаться, что постоянно красил и то, и другое, потому, что лет с тридцати начал катастрофически седеть), я превратился в брюзгливого, мрачного 'римского менялу' с короткими, полностью седыми волосами, что на голове, то и на бороде. Брился я редко, и, как минимум, двухнедельные седые борода и шевелюра на голове у меня присутствовали. Постарел я лет на двадцать. Вот что делает с человеком роковая промашка, о которой речь пойдёт попозже.

Но этот кошмар начнётся только с начала 1987 года, будь он неладен! А пока на календаре июнь 1984 года, дела у меня идут отлично - аспиранты во главе с Сашей работают, Моня уже закончил свою докторскую, наука движется. Вышла моя автобиографическая научно-художественная книга 'В поисках энергетической капсулы' в издательстве 'Детская литература' тиражом в 100 тысяч экземпляров. Тираж, огромный по современным меркам, был тут же раскуплен, и издательство выпускает книгу в подарочном варианте - многоцветную, с цветными вставками и фотографиями, твёрдой обложкой, оформленной 'под Палех', тем же тиражом. Заинтересованные немцы переводят книгу и издают её в многоцветном варианте в Германии. Наша телепередача получает выход в эфир два раза в неделю по часу! Популярность - бешеная!

Гудауты

К лету я получил бесплатную путёвку в дом отдыха на Чёрное море в город Гудауты. Это рядом с Сухумом, и я смогу легко заехать туда после отдыха. Туда же должна будет приехать и Тамара-маленькая в конце июля.

До этого я никогда не бывал в домах отдыха и мало представлял себе, что это такое. Больницу я уже знал, там, вроде, лечат. На турбазе ходят в походы, но, в общем, это - бардак! Мне бывалые люди подсказали, что дом отдыха - тоже бардак, и это меня обрадовало. Но на всякий случай я взял с собой и работу.

Гудауты - маленький городок, и от вокзала до дома отдыха я дошёл пешком. В путёвке было записано, что это дом отдыха номер такой-то Совпрофа, или там чего-то ещё. А оказалось, что это - дом отдыха имени моего дедушки Дмитрия Гулиа.

Прямо в холле, куда нас запустили по приезду, на стене висела огромная, писаная маслом картина: 'Д.И.Гулиа на могиле Тараса Шевченко'. Там дедушка был изображён с обнажённой головой и развевающимися по ветру седыми волосами, стоящим у могилы Кобзаря на крутом берегу Днепра.

Поселили меня в одной комнате с восемнадцатилетним пацаном Мишей. Я был удивлён таким подбором контингента. Но мне пояснили, что присутствие солидного пожилого (это с их точки зрения!) человека не даст разгуляться юному созданию.

За стеной жила такая же пара - двадцатилетняя девушка и пожилая тётка лет шестидесяти. Кстати, меня с этой девушкой разделяла лишь тонкая стенка, сантиметров в пять толщиной. Можно сказать, что мы спали рядом, практически в пределе прямой досягаемости, если бы, конечно, не стена. Но обо всём этом я узнал попозже.