Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

— А чего ему крыться, когда господа о свадьбе сговариваются. Кайзерлинг уже и среди других посланников хвастался: будет Анна Ивановна его супругой. Так-то, государь!

— Он говорит, не она.

— А вот её-то вы напрямую и спросите, да не по простоте душевной, а с подходцем. Мол, всё и так от Кайзерлинга знаете. Что-то она тогда запоёт.

— А если отречётся?

— А вы ей про карету, про свет, что только в её опочивальне во всей слободе одно всю ночь светится, когда карета посланникова во дворе ночует. Людей-то кругом пруд пруди: обо всём расскажут, всё до мелочи донесут.

— Чего же раньше молчал, пёс смердящий?

— Обмануться боялся, напраслины не взвести да вас, Пётр Алексеевич, зазря не растревожить. Считайте, государь, труса Алексашка праздновал. С кем не бывает.

— А царевна Наталья Алексеевна знает?

— Наверняка не скажу, а сдаётся, знает. Очень она к Катерине благоволит.

— Хватит о Катерине! Иди сестру сюда пригласи. Быстро! Никаких слуг — сам слетай. Мигом!

Поверить? Чует сердце, придётся поверить. Придётся! Не посмел бы Алексашка врать. Значит, весь двор знает. Все знают. И Наталья...

— Ты, сестра? Пошёл вон, Алексашка, слышь, и под дверями не стой — насмерть зашибу.

— Братец...

— Значит, правда. Значит, знала и молчала. И ты туда же!

— Государь братец, не верила. Поверить не могла. Столько лет в ладу да миру.

— Кто донёс? Кто?

— Что тебе, государь братец, от имён? Верные люди. Сто раз всё проверить заставила — ошибиться хотела...

— Значит, правда. И давно это?

— Что давно-то?

— Продала меня Анна Ивановна? Замену мне подобрала?

— Кто ж об этом скажет, Петруша, если сама не признается. Мало ли что люди болтают.

— Ты-то, Наталья, ты как считаешь?

— Что я! Дворовые сороки, поди, года полтора как про посланника начали стрекотать. То первым приедет, последним уйдёт — люди примечают. То на подарки не скупится — один другого богаче.

— Подарки?! Она у него подарки?

— Ты-то не больно щедр, государь братец, а любой бабе подарок в радость. Посланник и бриллиантов не жалел, и с золотишком не жался.

— И она брала? При всех?

— Чего же не брать, когда то на рождение, то на праздник какой, то на именины. Случай всегда найдётся, была бы рука широкой.

— Ещё что?

— В церковь в его карете стала ездить. Там и сидели вместе.

— Господи! И никто словом не обмолвился?

— Государь, кто бы решился? А я своими глазами ничего не видела. Знаю, как матушку родительницу нашу обносили. Разве нет?

— А она-то, она что говорила? Ведь толковали же твои сороки.

— Толковали. Будто измены твоей бояться стала — что у тебя баб там в армии-то много завелось.

— И всегда много было.

— И что, коли тебе надоест, на бобах оставаться придётся. Пока молода, надобно и о своей судьбе подумать, а посланник прусский — кто бы в слободе не знал, — света Божьего за ней давно не видит. Так уж лучше на тот случай, коли отставка ей выйдет, сразу под венец пойти.

— Всё рассчитала! Всё как есть рассчитала, дура немецкая! А ведь я жениться на ней, сестра, хотел. Думал в новую столицу с новой царицей перееду. Думал...

* * *

Пётр I, А. И. Монс

До знакомого дома верхом домчался. Поводья кинул, прислужника дожидаться не стал. Двери ногой распахнул. В прихожей никого — будто вымерли. Испугались? Шорох за спиной. Обернулся — она. Нарядная. Как на ассамблею вырядилась. Куафюра уложена. Декольт самый что ни на есть глубокий.

— Либлинг! Наконец-то. Я уж думала, не дождусь.

— Чего не дождёшься, Анна Ивановна?

На шею кинулась — так и повисла. Дышит горячо. Смеётся.

— Чего? Будто не знаешь, либлинг!

— А кого ждала?

— Кого же мне ждать? Что с тобой, либлинг? Ты нездоров?

— Со мной что? А с тобой что, Анна Ивановна? Ты лучше о себе расскажи, госпожа Кейзерлинг недошлая. Всё выкладывай, слышь, всё как есть. И без того всё знаю.

— А раз знаешь, зачем мне рассказывать?

— Ах ты вот как? Смелости какой набралась, подлая! Всё выкладывай, что с господином Кайзерлингом задумала! Как смела!

— Я не вижу за собой никакой вины. Господин прусский посланник Кайзерлинг давно вошёл в число моих адорантов, и вы это отлично знали, ваше величество. И пользовались этим. Разве не так?

— Я что, сватал тебя за него, что ли?

— Не сватали, но сами хотели, чтобы я ему куры строила.

— Греха в том великого нет. Раз сам тебе сказал.

— И я так считаю, государь.

— А вот ночи у тебя коротать!

— Кто рассказал вам такую сплетню, государь? Не иначе девицы Арсеньевы. Горбунья тут всё время крутилась: то туда, то обратно проедет. Из возка выглядывает — того гляди вывалиться может.

— Она ли, кто другой — разница какая. Было или не было?

— Что было, государь? Что визиты господина Кайзерлинга затягивались? Но я никогда не ложилась спать с курами. Пусть это делают амантки господина Меншикова. Тем более что их две на него одного — каково ему, бедняжке.

— Алексашку брось. Что с Кайзерлингом? Будешь отвечать или нет?

— Я и так отвечаю, ваше величество. Наши отношения никогда не переходили дозволенных границ. Но вы завели себе амантку и изволили привезти её в Москву. Но и этого вам показалось мало. Вы устроили её в доме вашей сестры, её высочества Натальи Алексеевны.

— В доме Натальи?

— Не делайте вида, ваше величество, что этого не знаете. Господин Меншиков открыто провёз эту женщину через всю Москву и поручил заботам царевны Натальи. Он сказал, что эта женщина дорога вам и все должны о ней заботиться. Он что-нибудь перепутал?

— Не в этом дело. Я пользовался услугами этой женщины, но мне рекомендовал её Меншиков.

— Бог мой! Какое мне дело до этих подробностей. Я ничего не хочу о них знать.

— И ты не написала мне? Ничем не поинтересовалась? Неужели ты думаешь, что кроме тебя...