Приворот

Еще вчера жена желала ему добрых снов, и в мягком свете ночника ее лицо казалось таким молодым и спокойным, словно и не было этих проведенных вместе долгих лет, словно она по-прежнему была молоденькой учительницей, которую он встретил на катке и влюбился с первого взгляда. А сейчас перед Семеновым стояла старуха.

Наташа была не одна. За ее спиной топтались какие-то незнакомые люди – двое молодых мужчин, от которых так густо пахло сигаретным дымом, что Семенову захотелось чихнуть.

– Вот он, – вздохнув, сказала Наташа, отчего-то избегая смотреть мужу в лицо.

– Вы там подпишите бумаги, – сказал один из незнакомцев. – А мы пока его соберем.

У Семенова упало сердце. Он пошевелил губами, но от слабости ничего сказать не мог. Если бы Наташа поставила утром капельницу, он, может быть, хотя бы стоном выразил недоумение и ужас. Но, видимо, она это предусмотрела. Испугалась, что будет чувствовать себя виноватой, если Семенов попробует возмутиться.

Наташа вышла.

Семенов поверить не мог в то, что это происходит с ним на самом деле. Нет, он бы, возможно, даже понял – если бы жена хотя бы попыталась объяснить. Наверняка жизнь в одной квартире с таким тяжелым больным – не сахар. Но чтобы вот так, молча… Человека, с которым прожила сорок лет… И в глаза даже не посмотрела.

– Худой, – сказал один из прокуренных мужчин. – Легкий совсем, наверное. Повезло.

– Да ты меньше болтай. Сейчас этого быстренько отвезем, и на перерыв.

Они держались так, словно Семенова рядом не было. Обсуждали его, как мертвеца. Для этих парней он был никем, пустым местом, человеческим мусором, который им было велено погрузить на носилки и отвезти в специальное место, где догнивают последние страшные дни ему подобные. Если бы Семенов не был обезвожен, он бы заплакал.

Что-то зашуршало в руках одного из незнакомцев, и, повернув голову, Семенов увидел, как парень расправляет огромный черный мешок. «Что за чертовщина!» – подумал он.

Тем временем, другой мужчина поднял его на руки – легко и грубовато, даже не пытаясь спросить о самочувствии. Семенова погрузили в мешок.

В комнату вернулась Наташа. Почему-то ее не возмутило происходящее.

– Вот, я все подписала, – монотонно сказала она. – Когда мне приходить?

– Об этом вы договоритесь с агентом.

Один из парней взял Семенова за ноги, другой – за плечи. Его куда-то поволокли, а Наташа осталась дома. Было холодно, страшно и очень обидно.

Мешок с его телом грубо швырнули на какую-то полку, и Семенов услышал звук заводящегося мотора. «Везут меня… Куда?»

Семенов уже понял, что случилось страшное, – его приняли за умершего. Вот почему Наташа отводила взгляд – не из-за стыда, просто ей было горько и страшно смотреть в мертвое лицо того, кого сорок лет подряд она называла любимым. Должно быть, его сковал паралич, и, войдя утром в комнату, она нашла его обездвиженным. А Семенов просто спал, утомленный и опустошенный. Наверняка она в панике позвонила в «скорую», те прислали какого-то недоучку, неспособного даже нащупать пульс. Тот констатировал смерть, и вот теперь он, Семенов, лежит на тесной полке холодильника, а Наташа оплакивает его в опустевшей квартире.

Семенова трясло – то ли от холода, то ли от страха. Сознание было мутным, и сквозь сутолоку полупрозрачных образов пробивалась единственная крепнущая с каждой секундой мысль: очень хочется есть. Голод. Семенов почувствовал, что жутко голоден. Странно: даже до болезни он никогда не придавал значения еде; недуг же и вовсе отнял у него аппетит. Но сейчас он был голоден так, что вместо желудка ощущалась черная дыра.

Это был голод хищника, опасный и древний, голод не просто как ощущение, а как первопричина движения, задающая импульс сила. Терпеть его было невыносимо. С трудом Семенов поднял вялые руки, нащупал ледяной потолок камеры, в которую его поместили, оттолкнулся.

К счастью, холодильник не был заперт, и страшное ложе, на которое его против воли и вопреки здравому смыслу поместили, плавно отъехало назад. Повернув голову, Семенов обнаружил, что лежит на полке, и от земли его отделяет метра полтора. Почему-то действия его были скоординированны, будто им управляло не сознание, а инстинкт. Как для младенца естественно тянуться к груди, так и Семенов искал источник пищи. Тело не слушалось, каждое движение давалось с трудом, он чувствовал себя мухой, увязшей в капле смолы.

Перевернувшись на бок, он медленно скатился с полки и навзничь упал, лицом в пахнущий хлоркой кафель. Услышал треск кости и где-то на периферии сознания отметил, что, должно быть, это сломался нос. Но ни боли, ни страха, ни ощущения, что происходит что-то не то, не было. Наоборот – все шло именно так, как должно было.

Вытянув руки вперед, он впился ногтями в щелочку на стыке кафельных плиток. Подтянулся и с длинным, каким-то воющим выдохом переместился на полметра вперед. Ноги не слушались, были как будто стальными.

Вдруг Семенов услышал доносящиеся из-за двери приглушенные голоса. Один – принадлежал женщине пожилой, он это определил сразу. Не голос, а засохшая корка хлеба. Зато звучание второго заставило Семенова ползти быстрее. Что это был за голос – как созревшее яблоко из Эдемского сада! В этом голосе, как в сосуде алхимика, был сам сок жизни – бегущая по венам соленая кровь, биение юного сердца, готовый вырваться наружу смех…

Это было волшебство, чудо. Семенов больше не думал о том, что с ним произошло, его ничего не удивляло и не волновало, он забыл о жене Наташе, оплакивающей его в опустевшей квартире, о сломанном носе, о том, что еще утром он был прикован к постели, а теперь внутри него проснулась неведомая сила. Семенов больше вообще ни о чем не думал.

Он просто шел на зов.

Синяя борода

(Новая старая сказка)

Одна девушка, Аленой ее звали, вышла замуж за однокурсника, в которого была влюблена все те пять лет, что они бок о бок постигали механизмы совершенства линий в Архитектурном институте.

Девица была из тех, о ком принято говорить – серая мышь. Тихоня, русая коса ниже лопаток, юбки до пола. Никто и подумать не мог, что именно ее, бледную молчунью с брекетами и привычкой прижимать ладошку к обветренным губам, чтобы скрыть от посторонних глаз улыбку или смех, полюбит самый «звездный» парень курса. Звали его Егором, и вслед ему вздыхали не только студентки и молоденькие преподавательницы, но даже пятидесятидвухлетняя буфетчица, хотя, казалось бы, супруг-алкоголик воспитал в ней устойчивую подозрительность ко всем мужчинам в принципе.

Любимец курса мог выбрать любую, но предпочел именно ее – тихоню, приехавшую из Казани, застенчиво улыбающуюся, боящуюся занять лишнее пространство.

Все было так необычно, как в авторском кино, – предложение выйти замуж Алена получила на крыше недостроенного дома, куда Егор позвал ее выпить сангрии под звездами, и кольцо было медным, с необработанным изумрудом, грубо выполненным, но обладающим своеобразной мрачной красотой. «Медь и изумруд – символы Венеры, Афродиты. Сама любовь, и женственность, и страсть», – объяснил он.