Приворот
Шрифт:
А еще в тот вечер, на той же крыше, Егор сказал своей уже теперь невесте, что человек он, в принципе, покладистый, однако есть один, всего один-единственный, пунктик, сводящий его с ума.
Ревность.
Кому-то льстит, когда его ревнуют. А вот Егор начинает чувствовать себя как в запертой клетке.
– Я готов простить тебе многое. Мне наплевать, если ты неряха, мотовка или сплетница, но хоть однажды услышав от тебя заданный в особенной, самой за себя говорящей интонации вопрос: «А где и с кем ты был?», я соберу вещи, и больше ты никогда меня не увидишь. И да, еще одно. Мой телефон – мое личное пространство. Если хоть пальцем его тронешь – нам придется расстаться.
Алена тогда удивилась. Они стояли у бортика крыши, под
В этой альтернативной Вселенной все было на пределе, все было обусловлено любовью в высочайших ее аспектах и все было тождественно собственной противоположности. Совместные слезы здесь были критерием близости, здесь было допустимо выражать горе хохотом, здесь каждая эмоция словно дробилась на сотни мельчайших оттенков, которые мог распознать только гурман.
Все те полгода, что они были вместе, Алена чувствовала себя сложносочиненным музыкальным инструментом, с которым работает талантливый мастер-настройщик. Как будто бы Егор открыл ее, все ее белые пятна, на каждом поставил помеченный своим именем флаг. И если бы он однажды просто исчез, отверг бы ее, предпочел бы кого-то еще (а не думать о таком Алена не могла – знала ведь, как в институте все сплетничают об их мезальянсе и о «ну что он в этой мыши невнятной нашел») – она все равно была бы благодарна за проведенные вместе дни.
– Егор, а почему ты вообще решил сейчас об этом поговорить? У тебя были какие-то проблемы с ревностью? В прошлых отношениях?
– Были, – признался он. – Я тебе уже рассказывал. Что-то серьезное случилось в моей жизни всего дважды, и оба раза мы расставались из-за ревности.
– Ты никогда не рассказывал подробности… Но я-то, вроде бы, на ревнивую не очень похожа? – Ее слабая улыбка осталась без ответа.
– И те девушки тоже не были похожими, поверь. Все началось, когда мы уже поселились вместе. Постепенно так… Сначала я просто замечал скрытое недовольство. Это уже было очень грустно. Они ведь пытались терпеть, скрывать, работать с собою. Обе были женщинами умными и тонкими. Но когда так близко знаешь человека, невозможно не понять, что ему больно, какой бы широкой улыбка ни была.
– Это все было на ровном месте? Ты не давал им повода для ревности?
– Ревности не надо ничего давать, – усмехнулся Егор. – Она всегда и сама находит все, что требуется для ее осуществления. Ты же знаешь мою жизнь. Бывает, я запойно работаю и даже ночую в мастерской. У меня широкий круг общения, я почти каждый вечер пью с кем-то вино.
– И когда же ты понял, что больше не можешь с ревностью уживаться?
– Оба раза я до последнего верил, что у них получится взять эту высоту. Помогал, как мог. Мы много говорили. Но, видимо, я бездарный кухонный психотерапевт. Мою первую женщину застал в итоге с моим мобильным в руках. Эсэмэски читала. А вторая – взломала Фейсбук. И это было уже за гранью – она не просто прочла частную переписку, но еще и написала нескольким девушкам, которые показались ей подозрительными. Проверить меня хотела.
– Да, это неприятно…
– Надеюсь, ты на такое никогда не пойдешь.
– Можешь даже в этом не сомневаться. – В тот момент Алена искренне верила, что так тому и быть.
Однако многие дни спустя, когда и свадьба, оставшаяся в памяти вереницей смутных кадров, и медовый месяц, который они провели в Лиссабоне, остались позади, Алена все чаще начала ловить себя на погруженности в какую-то странную хандру. Сначала это были мимолетные ощущения, как будто тени, пробежавшие по лицу, – проходит несколько минут, и ты уже сама не
веришь в них. Но со временем хандра становилась все плотнее и прочнее, и вот наконец Алена начала ощущать себя мухой, попавшей в каплю янтаря.Егор не так уж много времени оставлял для семьи, для нее. На первом месте у него всегда были какие-то проекты. Он ночами мог рисовать несуществующие города. Однажды он наткнулся на сайт NASA, где нашел информацию, что в 2020 году первые поселенцы отправятся на Марс.
Почему-то эта информация возбудила Егора так, что он не спал двое суток. Расчертил три толстенных альбома – как, по его мнению, могли бы выглядеть первые марсианские города, и даже, кажется, отправил сканы проектов американцам, которые, разумеется, ему не ответили.
Но Егора это не смутило – куда важнее для него было чувствовать себя причастным. Почти каждый вечер он встречался с людьми, столь же увлеченными, они пили вино и что-то горячо обсуждали. И вроде бы, Егор никогда не был против и присутствия Алены, но ей самой довольно скоро все это начало казаться утомительным и малоинтересным. Бывало и такое, что он пропадал куда-то на несколько суток, а потом возвращался немного осунувшимся и со странным блеском в глазах. Алена предпочитала ни о чем не спрашивать.
А еще Егор витал в небесах, не думая о материи, – поэтому Алена была вынуждена зарабатывать деньги для семьи. Она устроилась дизайнером в фирму, торгующую кухнями, – ее работа состояла в том, чтобы вписать имеющуюся мебель в новые и новые чужие пространства, это было скучно до оскомины, но приносило неплохой доход. А ведь в институте ее тоже считали талантливой. Было немножко обидно, что она вынуждена пахать за двоих, потому что Егору «надо реализоваться». Ее амбиции и мечты в расчет никто не брал, как будто бы они с мужем провели невидимую горизонтальную черту, предоставив одному полет, а другой – твердь земли.
Но ведь Алена по-прежнему его любила. Она все еще чувствовала себя волшебным музыкальным инструментом, а Егора – настройщиком. Все еще были и нежность, и страсть, и сладость медленного таяния.
А однажды случилось ее личное землетрясение – она привычно сгребла ворох рубашек мужа, чтобы заполнить ими стиральную машину, и вдруг заметила розовый отпечаток губной помады – такая вот пошлая деталь. Это был удар.
Да, Егор часто не ночевал дома. Да, его телефон порой принимал несколько десятков эсэмэсок за вечер. Да, среди его конфидентов были и женщины – красивые, умные, талантливые. Но почему-то все эти месяцы Алена верила, что «то самое», многогранное, крылатое, распускающееся из скромного подснежника в хищный ядовитый цветок на шипастом толстом стебле, – все это возможно только между ними двоими. Опять же, произнесенные на той крыше его слова – о том, что самый надежный поводок – это свобода. Она ни разу не позволила ни полшажочка сделать по его заветной территории, она никогда не подходила со спины, когда он сидел за ноутбуком, она ни о чем не спрашивала. И вот. И вот, пожалуйста.
Выходит, правы были те из ее подруг, которые в ответ на ее пафосные рассуждения о доверии как первопричине любви качали головой и со вздохом говорили: «Ну и дууууура…»
Алена смотрела на отпечаток чужой помады и не знала, как поступить? Уличить немедленно? Понаблюдать? Выждать «правильный» момент? Собрать вещи, исчезнуть из его жизни, оставив на прикроватной тумбочке лаконичное письмо, и потом где-нибудь за тридевять земель ждать, что он придет и спасет ее от огнедышащего дракона?
В конце концов, она решила промолчать. Понаблюдать и перетерпеть. Призвала на помощь целое войско внутренних адвокатов, которые, как могли, успокоили ее сладчайшими аргументами. А вдруг некая особь – из тех, что вертятся вокруг Егора в надежде ухватить хоть кусочек исходящего от него тепла, – решила нарочно напакостить, вызвать Аленину ревность? Или вдруг это просто случайность – мало ли, сколько у ее мужа «просто подруг», и все целуют его в щеку при встрече.