Приворотное зелье

Такое со мной произошло, когда в начале семидесятых я натолкнулся на «Наполеона» Ф. Брукнера. Мне показалась близкой позиция Брукнера по отношению к прославленному императору. Наполеон стал императором благодаря собственной воле и военному гению. И все равно он тиран. Молодой и тщеславный лейтенант Французской республики, казнившей своего короля Людовика, становится палачом республики.

Пьеса написана в 1936 году, в Америке, куда драматург эмигрировал из фашистской Германии. В деяниях Наполеона драматург находил прямые ассоциации со своим временем. Может быть, в этой точке зрения есть некоторая суженность, тенденциозность, но зато есть и четкая позиция, есть определенный угол зрения на историю, на тиранию.

Тирания погребает под собой человеческое счастье, человеческие мечтания, надежды. Попирается все. Гибнут логика, смысл, правда, справедливость, законность, обесценивается человечески жизнь — тирания мрачной тенью закрывает собой все светлое. Каким бы способным, даже талантливым, даже гениальным ни был человек — тирания его, его деспотизм отвратительны.

Сколько уже видела история этих раздутых до чудовищных миров самодержцев, для которых не существовало ничего, кроме своего «я». В конце концов все гипертрофированные, раздутые личности лопаются. Но какой дорогой ценой оплачивается величие наполеонов отдельным человеком и человечеством, какой кровавый, болезненный след оставляют они после себя. И я считал, что никогда нелишне напомнить об этом и тиранам и человечеству.

Пожалуй, ни одному историческому герою не давали столь противоположных оценок, как Наполеону Бонапарту. Ни один из них не привлекал к себе столько внимания, как этот гениальный диктатор. Естественно, что искусство и литература не могли не отразить эту личность.

Наполеона играли на сценах многих стран мира. Сколько актеров примеривалось к этой притягательной, загадочной, противоречивой фигуре! Наполеон исторический был, как мне кажется, и сам великим артистом и разыгрывал блестящие по сюжету и мастерству спектакли. Меня образ Наполеона притягивал и как актера, и как сына сегодняшнего времени, с его тревогами, вопросами, проблемами, одна из которых — возникновение бесчисленного количества так называемых сильных личностей, их бесовская жажда возвыситься над всеми, поработить, кем-то повелевать и диктовать свои условия.

Но, пожалуй, еще сильнее и в первую очередь меня привлекла в пьесе частная, семейная, любовная жизнь Наполеона, так как в этой линии заключена была глубокая мысль о смысле человеческого бытия, о том по-настоящему ценном, что есть в жизни человека, даже великого, и что остается после него на земле.

И вот, полный всеми этими размышлениями и чувствами, гонимый мечтой, я поспешил в театр. Но… выясняется, что главному режиссеру пьеса показалась слишком мелкой, поверхностной, легковесной. Другой считает, что пьеса не отражает исторической правды. Третий не видит меня в роли Наполеона. И вообще планы театра иные, и в них нет места для этой пьесы. Никому, оказывается, не интересен Наполеон, никому, кроме меня, не нужны уроки его судьбы. Значит, эту роль тебе не сыграть, а играть тебе нередко получаемую роль: «глас вопиющего в пустыне».

Но вмешался счастливый случай.

Ольга Яковлева, одна из лучших актрис Театра на Малой Бронной, давно уже «болела» Жозефиной из той же пьесы Ф. Брукнера. Кстати, великолепная роль! Женских ролей, замечу попутно, в мировой драматургии не так уж много, а подобных этой так просто единицы: здесь незаурядная личность и «вечная женственность» слились неразделимо, давая простор для игры. И так складывался репертуар, и так распорядился своими ближайшими постановками Анатолий Васильевич Эфрос, что у него появилась возможность репетировать пьесу. Мой глас вопиющего в пустыне, видимо, каким-то образом достиг его ушей, к тому же мы много лет договаривались с ним сделать что-то вместе у нас в театре или на телевидении, и Анатолий Васильевич предложил мне сыграть Наполеона в его спектакле. Я, естественно, сразу согласился, тем более что в это время у меня не было репетиций в своем театре.

Так случилось это одно из чудес в моей актерской жизни.

У меня уже был опыт работы с Эфросом в телевизионном спектакле «Острова в океане» по Хемингуэю.

Анатолий Васильевич был чрезвычайно точен в своих указаниях и предложениях актерам, в мизансценах, в акцентах роли. Впечатление было такое, что он заранее все проиграл для себя, выстроил все кадры, даже всю цветовую гамму, и теперь осторожно, но настойчиво, и только по тому пути, какой ему виделся, вводил актеров в уже «сыгранную» постановку. Этот спектакль был сделан с актерами, но как бы без их участия.

В этом нет парадокса. Я знаю актеров, и прекрасных актеров, которые могут работать только под руководством, только по указке режиссере. Они выполняют его указания безупречно и талантливо, и зритель восхищается и точностью сыгранного характера, и мастерством исполнения, и продуманностью роли до мельчайших деталей Но случись что с режиссером или разойдись актер с ним по каким-то причинам, и все вдруг видят, как такой актер беспомощен, как неразумен в своих решениях. Значит, он был просто талантливым ведомым.

А есть другие актеры: при полном согласии и взаимопонимании с режиссером они приходят к трактовке роли и своей головой. И если такой актер встречается с беспомощным, бездарным режиссером (а такие водятся, и не так уж редко), то он самостоятельно, грамотно и логично строит свою роль.

Мне бы хотелось быть актером самостоятельным, тем более что вахтанговская школа учит этому. Я пробую в меру своих сил и возможностей сам решать свои роли. Естественно, я согласовываю свою трактовку с режиссером, но иногда, если мы не сходимся в понимании сцены или даже роли, я позволяю себе действовать вопреки мнению режиссера. Бывает это крайне редко, но бывает.

И вот в «Островах в океане», когда режиссер предлагал мне точные мизансцены, без меня найденные, решения сцен, без меня решенные, я растерялся. Я понимал, что телевизионный спектакль монтируется из небольших кусков сценария, который режиссер целиком держит у себя в голове, но все же нет-нет да обращался к Анатолию Васильевичу с вопросом: «А почему так?» — и получал больше успокаивающий, чем объясняющий ответ. В конце концов мое искреннее уважение к режиссерскому мастерству Эфроса взяло верх, и я полностью доверился ему.

Телеспектакль получился, как мне кажется, глубоким и, главное, хемингуэевским по духу. В нем были два пласта: внешний — спокойный, мужественный, сдержанный, как бы ничем не колеблемый мир дома на берегу океана. И внутренний — трагический, мучительный, но тщательно скрываемый от посторонних глаз. И неоспоримая заслуга Эфроса в том, что в спектакле удалось передать и дух прозы Хемингуэя.

Работая в Театре на Малой Бронной над образом Наполеона, я встретился с другим Эфросом-режиссером.

Сначала мы просто разговаривали, фантазировали вместе, в общем-то, без каких-либо особых прицелов. Потом приступили к репетициям на сцене. Пробы, поиски. А у меня еще задача приноровиться к актерам театра Эфроса, каждый профессионал знает, что это вовсе не просто.

Анатолий Васильевич больше подбадривает, чем делает замечания. Так проходит неделя. Наполеон мой выстраивается довольно трудно, но со стороны режиссера практически никаких подсказок не следует. Проходит еще какое-то время, и вдруг в один прекрасный день Эфрос останавливает репетицию и начинает подробно, буквально по косточкам разбирать сцену, определяя ее смысл, раскрывая мотивы поведения Наполеона и т. д. и т. п. Перед актером ставится предельно ясная задача. Затем Анатолий Васильевич несколько раз повторяет сцену, добиваясь нужного звучания.