Привычка выживать
Шрифт:
Пит стискивает кулаки, полностью сосредотачиваясь на физической боли, частично блокируя гнев, охватывающий его с каждой минутой все сильнее. Он помнит Прим – светлую, жизнерадостную Прим. Он помнит ее как сестру Китнисс, но он уверен, что Прим с течением времени превзошла бы Китнисс. Прим была сильной. Прим была зрелой. А сидящий напротив Пита человек убил ее.
Плутарх не меняет своего жизнерадостного тона.
– После устранения Прим на моем пути вновь появилось препятствие в лице Альмы Койн. Она, почувствовав себя президентом, задумала провести новые Голодные Игры. Я не против Шоу, как ты можешь уже догадаться, но возвращение к началу не казалось мне такой уж хорошей идеей. К тому же, Койн стала раздражать меня. И, конечно, я не стал марать об нее свои собственные руки. К тому времени я уже успел подружиться с Пэйлор. Та, конечно, сперва избегала меня, считая врагом и предателем, но мне не впервой убеждать людей в том, что они на мой счет заблуждались. В том, чтобы Китнисс случайно оказалась на половине Сноу, не было никакого волшебства. Пэйлор, следуя моим ненавязчивым просьбам и будучи полностью уверенной в своей силе воли, позволила Китнисс пообщаться со Сноу. А уж Сноу не нужны были подробные инструкции. В тот момент лишь Койн угрожала его драгоценной внучке. К тому же, он почти не врал Китнисс,
Пит уверен в этом, хотя бы потому что сейчас еще не может удивляться.
– Выиграть судебный процесс Китнисс Эвердин было легко. Она была символом сопротивления, она свергла одного диктатора и не позволила другому диктатору занять его место. Так же просто было устроить выборы Президента. Пэйлор мне подходила во всех смыслах, хотя я и изобразил удивление, когда она назначила меня министром связи. О, ты спросишь меня, почему я не рвался на пост самого Президента? Ты не спросишь, но я все же отвечу – по тем же самым причинам, по которым я так неохотно появился на сцене. Мне не нужно быть в центре событий. Мне всего лишь нужно этими событиями управлять, а управлять ими легче всего из тени. Впрочем, я переоцениваю покорность Пэйлор. В конце концов, она начала что-то подозревать, и пришлось использовать на ней один из замечательных препаратов, вызывающих головную боль и апатию вообще ко всему. Здесь, в Капитолии, есть огромное количество самых разных препаратов. Самое смешное в том, что они создаются для того, чтобы бороться против какого-нибудь человеческого недуга, но действуют они так, что недуг лишь усугубляется. Как, например, эти замечательные таблетки, которые так вовремя предложила тебе Эффи Бряк, - министр улыбается. – Капитолийская кукла порой удивляла меня своей верностью. И глупостью, впрочем, - Плутарх вздыхает. – О ней я не буду говорить сейчас. Сейчас я хочу говорить о Китнисс Эвердин. Ты ведь любишь говорить о Китнисс Эвердин, не так ли?
Питу не нужно отвечать. Ответ лежит на поверхности.
– Мне не хочется говорить о ней гадостей, правда. Но, знаешь ли, она оказалась слишком легкой добычей. Она сильно пострадала после того, что случилось на площади перед Дворцом. Она была раздавлена смертью своей младшей сестры, и рядом с ней не было никого, кто мог бы помочь ей справиться со всем происходящим. От меня требовалось лишь обострить ее нестабильное состояние. Это было так легко, что мне даже нечем гордиться. Несколько раз в сутки ей включали записи с голосами знакомых ей мертвых людей. Например, записи твоих пыток. Те, где ты выкрикиваешь или шепчешь ее имя. Предсмертные крики Прим, - в голосе министра таится что-то, поразительно похожее на возбуждение. – Она сломалась. Она думала, что решение прекратить эту непрекращающуюся пытку исходит только от нее одной, но она всегда была более-менее предсказуемой.
В могиле, которая была покрыта цветами в несколько слоев, не было никакого тела, разумеется. Китнисс, не умершая до конца, обзавелась своей собственной палатой. И своим собственным вариантом развития событий. Почему ты смотришь на меня так? – спрашивает Плутарх. – Неужели тебя действительно интересует техническая сторона дела? Что ж, - министр не дожидается согласия со стороны своего единственного зрителя, - я расскажу тебе и об охморе. Я уже упоминал, что мне доводилось встречаться с охморенными людьми. Но я не говорил тебе, как сильно я был заинтересован в продолжении исследований именно по охмору. Вскоре после начала своих исследований я вышел на доктора Винтера, с которым ты, разумеется, знаком. Именно он рассказал мне о двух уровнях охмора. И, разумеется, меня заинтересовал непримитивный уровень, по большому счету сводящий людей с ума и программирующий их на один-единственный поступок. Чаще всего, убийство, но мы ведь говорим о славных годах правления Сноу, и убийством-другим нас не удивить, - министр улыбается. – Второй уровень охмора показался мне интересным, и доктор Винтер, изголодавшийся по внимательным слушателям, которые могли спонсировать его исследования, предоставил мне все свои разработки. Втайне от многих он продолжал работать именно в этом направлении. Он научился выстраивать последовательность действий конкретных людей и не всегда работал со страхом, который считал самым сильным побудителем к действию. Китнисс Эвердин стала для него самым настоящим сокровищем, потому что Китнисс Эвердин не нужно было изменить кардинально. Ее нужно было немного исправить. Чуть больше лояльности к Капитолию. Чуть больше жизнерадостности. Меньше упрямства. Больше зрелости. И – впереди всех прочих чувств – желание спасти маленькую Каролину Сноу. Конечно, ты не удивлен и этим поворотом, - короткий смешок. – Конечно, всем вам бросилось в глаза то, что Китнисс не питает ненависти к маленькой Каролине. Но я постарался сделать все, чтобы Китнисс не видела в Каролине своей сестры. Я постарался сделать все, чтобы Китнисс в Каролине всегда видела только Каролину.
Пит бросает короткий взгляд в сторону едва различимого силуэта мертвого Президента. В разговоре тот больше и не пытается участвовать. Держится в тени, выглядит мертвенно-бледным даже для призрака или галлюцинации. Пит думает о том, что дни его существования, пусть и в бесполезном облике, приближаются к завершению. Пит не обращает внимания на то, что считает теперь мертвого Сноу не галлюцинацией, а самым настоящим призраком, призраком, еще обладающим воспоминаниями своего похороненного тела.
– Зачем же вам Каролина? – спрашивает Пит, когда ему надоедает тишина.
– Каролина? – переспрашивает Плутарх. – Странно, что ты не догадался в том, какую роль я заранее отвел для нее. Я даже немного разочарован в тебе, - министр, говоря это, вовсе не выглядит разочарованным. – Может, таблетки, сделавшие из тебя бездушную машину, лишили тебя разума? Нужно будет посмотреть в рецепте, - Плутарх будто говорит это самому себе, и с трудом возвращается к первоначальной теме. – Идея Сноу о демократии меня с самого начала покорила. Для демократии открываются огромные перспективы в мире, в котором с экрана телевизора на тебя смотрит тот, кто может казаться героем, а на деле быть последним мерзавцем. Массы выбирают своего героя и своего предводителя, но предводителя им показываю я. О, это идеальная площадка для всех моих талантов, не правда ли? Пробным камнем стал, разумеется, Гейл. Дистрикты были настроены воинственно, как звери, еще чувствующие запах пролитой крови. И с его кандидатурой мне пришлось смириться. В дальнейшем я бы сделал все, чтобы Гейл
утратил свою власть с помощью того же телевидения. Но об этом позже. В тот момент он был идеальной фигурой для поднятия боевого духа страны. Родственник покойной Сойки, сыгравший не последнюю роль в ключевых событиях революции. Рядом с ним, признаться, я видел Джоанну Мейсон, и ей предназначалась печальная роль коварной искусительницы. Она должна была затащить его на самое дно жизни, уверен, у нее бы это получилось лучше всего, - министр фыркает. – Но она каким-то загадочным образом сумела избежать всех моих ловушек, а затем попасть именно в твою постель! О, это был единственный факт, потрясший меня до глубины души. А затем рядом с вами появился еще и Хеймитч… Эффи, как ты уже понял, была подослана мной. Через нее ты должен был узнать о том, что Китнисс жива. В конце концов, охмор Китнисс подразумевал возвращение. Сенсации, срок годности которых истек, уже не являются сенсациями. Чего я ждал от тебя в тот момент? Того, что внутри твоего равнодушного тела проснется капитолийский переродок, что ты вцепишься в беззащитное горло Огненной девочки, и ее искусственная кома завершится самым трагичным образом, но не для нее, разумеется, она была мне нужна. Из вас двоих погибнуть всегда должен был ты. И, кстати, так ты решил сам еще перед 74 Голодными Играми, если помнишь. Я всего лишь продолжал придерживаться твоей линии поведения. Но эта часть плана не удалась. Из-за таблеток Бряк ты не почувствовал ничего. Поэтому пришлось использовать Джоанну. Уверен, она до сих пор не понимает, что ее желание покончить с Китнисс Эвердин, отключив ее от приборов жизнеобеспечения, было вызвано краткосрочным охмором. Она без всяких подсказок с моей стороны подготовила почву для охмора; нестабильное состояние ее психики усугублялось алкоголем. В результате она вернула к жизни Китнисс Эвердин. Правда, сама Мейсон должна была сдохнуть от передозировки. Ты должен был возненавидеть ее. Все сложилось бы еще лучше, если бы Хеймитч, к примеру, отомстил ей за попытку убийства Китнисс, но такие гадкие натуры, как Джоанна Мейсон, способны выживать в любом аду.Гадкие натуры, способные выживать в любом аду, не кажутся Питу похожими на Джоанну Мейсон. Гадкие натуры, взращивающие гадкие планы, рушащие жизни огромного количества людей, представляются Питу в виде полного человека, вальяжно расхаживающего по заставленной картинами комнате.
– Затем я собрал всех вас для того, чтобы возродить традицию ежегодного Шоу. Конечно, речь больше не шла о Голодных Играх, но стране нужно было смотреть на то, что доказывало бы им, год за годом, - все потери оправданы приобретениями. Лучший способ показать, что настоящее не так ужасно, - сравнить его с прошлым. Вы, победители Голодных Игр, должны были олицетворять для них прошлое, все заляпанное кровью. Когда я селил всех вас в одном здании, я надеялся, что вы перегрызете друг другу глотки, и, как обычно, сыграете на камеру что-нибудь слезливое и убедительное. Но вы опять удивили меня. Вы будто бы стали той семьей, от которой так долго открещивались. Я долго терпел это, а затем просто сократил ваше личное пространство, и началось уже настоящее Шоу. В глубине души никто из вас не верит ни в какое единство. Капитолий для вас останется Капитолием, а родные дистрикты, как ни крути, вы навсегда будете считать предавшей вас родиной. Дистрикты позволили произойти всему, что с вами случилось, - Плутарх замолкает, но ненадолго. – Неужели ты действительно думал, что у вас есть шанс вернуться к нормальной жизни? Завести нормальную семью, детей, веру в светлое будущее? Никакая вера не спасет Китнисс от ночных кошмаров. Никакое предвкушение светлого будущего не сотрет из ее памяти ужас прошлого. Она будет любить Луговину, но Луговина для нее навсегда останется местом захоронения тысяч людей. Никто из вас не станет прежним. Все вы – уже отработанный материал, который можно использовать только для поддержания чувства патриотизма.
Пит вздыхает. Чужая философия кажется кожей, которая не подходит по размеру. Высокие слова, перемежаемые оскорблениями, скорее забавляют его. Он не принимает скучающий вид, но то и дело начинает всматриваться в собственные картины, думая о том, что можно было бы в них исправить. Конечно, это не укрывается от взгляда Плутарха. Но это и не огорчает его. Плутарх получает удовольствие от собственных слов, он упивается своей импровизацией и своим четким сценарием. Он красуется, в первый и последний раз, красуется перед кем-то, полностью раскрывая свои чудовищные и одновременно грандиозные планы. К тому же, он знает, Пит ловит каждое его слово; стремление впитывать информацию заложено в него самой природой.
Не просто так из Пита всегда получался отличный слушатель.
– Но все относительно. Вас могут слушать и вам могут верить, но слова и надежда, словами вызываемая, не та точка опоры, с которой можно начинать строить светлое будущее. У меня была точка опоры. С момента, когда я познакомился с доктором Винтером и его исследованиями, я получил то оружие, которое всю свою жизнь мечтал получить.
Пит замирает на секунду, затем вновь принимается рассматривать потолок или образовавшиеся тени на стенах.
– Конечно, я с самого начала подозревал, что лекарством от всех человеческих бед будет охмор, - Плутарх ждал эмоций, забывая, что разговаривает сейчас скорее с машиной, чем с человеком, поэтому хмурится, не получая должной реакции. – Общество, в котором все доверяют друг другу. Общество, объединенное не только территорией, но и верой. Люди, думающие одинаково, не начинают войн…
– И перестают быть людьми, - вмешивается Пит.
Плутарх оскаливается.
– Пусть это будет общество капитолийских переродков, но оно будет вполне довольно своей жизнью. Ты говоришь им, что все хорошо, и они уверены в том, что все хорошо. Ты убеждаешь их, что белое – это черное, и они слепо верят тебе, - Плутарх разводит руками. – Вполне достойная цена, разве нет?
Пит не отвечает.
– Техническая сторона дела оказалась трудной, но осуществимой. Охмор, которому подвергались люди в лабораториях Винтера и охмор Китнисс показал, каков процент сбоя. Одно из условий охмора – в человеке, чьим словам безоговорочно верят. Китнисс всегда верили, а охморенная Китнисс, сама ничего не подозревая, прекрасно должна была справляться с этой задачей, убеждая всех в верности любого принимаемого решения. Другое условие охмора заставило нас на некоторое время притормозить. И здесь, разумеется, пригодился Бити, с одной из своих разработок прошлых лет. Конечно, никто не собирался опрыскивать засеянные поля картофеля. Шоу было только предлогом для того, чтобы собрать на одной более-менее ограниченной территории как можно большее количество людей. Дворцы правосудия пришлось реконструировать в кратчайшие сроки. Еще пришлось попотеть над газообразным наркотиком, который был эффективен в замкнутом пространстве, но оказался бесполезным на открытом воздухе. Но, - Плутарх вновь делает паузу, - мы справились.