Приют изгоев

Цена была вполне терпима, но крестьянин не мог просто так на нее согласиться.

– Помилуй, батюшка, да у нас и денег-то таких нет, – жалостно запротестовал он. Абраксас поморщился:

– Лесок строевой зимой продали? По весне путина хорошая была? Что же вы прибедняетесь. Покупайте, цена божеская.

Староста потоптался:

– Надо с обществом посоветоваться.

– Ну-ну, советуйся…

Староста ушел. Абраксас хмуро смотрел ему в спину. «Голодать зимой не будем, – думал он, – но и шиковать не придется. А по осени кузину замуж выдавать. Приданое, подарок жениху, то, се… И все – расходы… Вот и приходится мудрить, мельтешить, мелочиться…»

Абраксас встал, постоял, покачиваясь на носках, задумчиво глядя на сад. Делать нечего, придется ехать в город. Он прошел в комнату, которую принято было именовать кабинетом, но которая большею частью стояла запертой, открыл книжный шкаф и вынул пухлый том в сафьяновом переплете. Это был старинный кодекс, сшитый из нескольких рукописных тетрадей. Раритет! Когда-то за него предлагали хорошие деньги.

Он завернул том в льняной платок и на случай дождя обернул книгу куском козьей кожи. Жаль книгу, но что поделать?

Утром он выехал – вместе с двумя кузинами и пожилым слугой. Мужчины ехали верхом, девушки – в одноколке; та, что правила, и была невеста. Вторая была хоть не красавицей, но с ее приветливым живым характером сошла бы за хорошенькую; Аб-раксас не терял надежды и ее выдать замуж если не в этом, то в следующем году.

Девушки что-то щебетали в предвкушении городских развлечений. Абраксас мрачно посматривал по сторонам. Старый слуга трусил следом на малорослой кобылке и, казалось, совершенно ни о чем не беспокоился.

В городе они остановились у троюродного дяди Абраксаса; это был гостеприимный старик и обиделся бы, если бы родичи предпочли бы иное место. Он скучал и с удовольствием слушал сельские новости: о граде, о видах на урожай, об охоте, о свадебных приготовлениях. За разговорами прошел вечер.

А ночью Абраксасу приснился сон.

Снилось ему, что он лежит на кушетке, а кушетка стоит на веранде его дома в Лайде, только дом окружает совсем иной сад. Не простой и непритязательный, как наяву, а в саду том цветут диковинные деревья, бьют фонтаны и распускают волшебные хвосты диковинные птицы.

Он не видел этого – он знал.

Он открыл глаза на своем ложе и увидел яркий небосвод, на котором при свете дня сияли огромные звезды. Он сел и увидел, что из сада летит к нему сокол. Абраксас протянул руку – на ней вдруг оказалась охотничья перчатка, и сокол опустился на руку. Абраксас пристально смотрел на птицу, и птица, поведя головой туда и сюда, уставилась в лицо Абраксасу круглыми немигающими глазами.

И услышал Абраксас голос.

– Ты – плоть от плоти моей… Жду тебя. Зову тебя…

Абраксас оглянулся.

Он увидел, что со всех сторон к нему словно плывут по воздуху странные, будто отлитые из живого металла, фигуры в накинутых на плечи плащах цвета серебра. Абраксас знал, что это были не люди, хотя имели они вид человеческих фигур – насколько это было только возможно понять под плащами – и двигались подобно человеку, но из-под прорезей в плотно надвинутых капюшонах вместо глаз, которые должны были глядеть на Абраксаса, зияла лишь тьма…

А голос все твердил:

– Вот слуги мои… Жду тебя. Зову тебя… Они поведут тебя… Жду тебя. Зову тебя…

Абраксас проснулся и некоторое время лежал в постели, вспоминая сон… Что-то в нем тревожило Абраксаса, что-то было не так. Ведь всем известно, что сны бывают разные: иногда сон – пустяк, а иногда – предвестие… Абраксас был человеком не то чтобы образованным, но и не чуждым чтению и наукам – скорее, правда, от скуки, нежели по необходимости; потому он был в курсе как новомодных идей, трактующих сны как иносказательное проявление подспудных желаний того, кому сон пришел, так и старого их толкования как предупреждений и иносказаний. Но сам не придерживался ни того, ни другого, полагая, что истина посередине и – там видно будет…

Помыслив так, он встал и снял с себя кожаный пояс, который всегда брал с собой в дорогу для сохранности денег и ценностей и с которым не расставался даже ночью. Сейчас в одном из многочисленных явных и потайных карманов и кармашков пояса лежало три золотые монеты, а в другом был упакован самый ценный предмет из тех, коими обладал Абраксас, – Плащ Предков. Он аккуратно вынул Плащ из длинного, в половину пояса, кармана и осторожно расправил его.

Плащ лежал на его постели, как прославленное в боях знамя. Да он и был таковым. Это был Зачарованный Плащ товьярских Тевиров, королей, которые присоединили в свое время к своему уделу и Эрисихтон, и Мунитайю, и много еще земель и к западу, и к востоку, но при столкновении с Империей были неоднократно биты и потеряли практически все, что имели, даже самое имя. Абраксас был истинным потомком и наследником королей, но, пожалуй, во всем свете разве что он и Плащ знали это – ведь Плащ никто не может взять в руки, кроме самого старшего Теви-ра. Об этом сложены были песни и легенды, и порой Абраксас под воздействием новейших вольнодумных идей готов был проверить на ком-нибудь, действует ли еще Плащ как крапива на чужих людей, или же эта его способность давно утрачена, а то и вовсе была выдумана в свое время. Но что-то постоянно останавливало его – может, почтение к реликвии, а может, опасение, что в Товьяре поднимется шум, когда узнают, что живы еще Тевиры.

«Кто знает, может, сон этот всего лишь последствие неудобства, причиненного поясом? – подумалось Абраксасу. – А может, сон предвещает мне королевское величие?» Слышал он нечто такое. Да и сокол является древним символом Тевиров.

Однако Абраксас был человеком практичным, а потому, складывая обратно невесомый шелковый плащ, он просто подумал: «Да какое уж тут королевское величие… Нам до весны бы дотянуть…»

Было рано, дом только пробуждался. Одевшись и поправив перо на берете, Абраксас прошел на хозяйственную половину и вышел через кухню во двор. Старая служанка в сопровождении дюжего молодца для несения двух здоровенных корзин собиралась на рынок, и он вышел с ними, только плестись старушечьей скоростью смысла не было, и он намного обогнал их.

На рыночной площади было оживленно; тащились запряженными лошадьми и волами телеги, дюжие носильщики тащили тюки и корзины, торговцы открывали ларьки и ставили палатки. Тут же хозяева пивных по летнему времени огораживали жиденьким низким штакетником пятачки, ставили столы и лавки, выкатывали бочки с пивом. Пива с утра пораньше, положим, Абрак-' сас не хотел, но тут же подавали обжигающе горячий суп и пироги. Горячие блюда вроде бы предназначались крестьянам, выехавшим до зари и не позавтракавшим, но только какой крестьянин будет тратить деньги на городские разносолы, когда в узелке лежат собранные женкой сало да хлеб? Так и получалось, что с утра пораньше к горячему жирному супу на рынок собирались те, кто малость перебрал с вечера, – это было что-то вроде городского клуба, где почтенные мужи, степенно хлебавшие суп, приходили в себя, делились вчерашними впечатлениями, сегодняшними ощущениями и последними новостями. Утренний суп поистине был исконной товьярской традицией.

Абраксас присел на лавку так, чтобы обозревать рыночную площадь, и кивнул хозяину пивной – тот поспешил с глиняной миской и мясным пирогом на подносе. Народ еще только собирался на утреннюю трапезу, среди столов и лавок было почти пусто, поэтому хозяин задержался с ранним гостем, обсуждая погоду и виды на урожай. Абраксас не стал распространяться перед ним о своих бедах, но согласился, что погода сегодня удалась на славу, а урожай мог бы быть и лучше.

Утро и впрямь было сегодня хорошее. На небе ни облачка, небо яркое, будто умытое недавним дождем. Может быть, за полдень будет жарковато, но сейчас приятная свежесть заполняла всю площадь, и свезенные на продажу зелень и овощи казались особенно аппетитными.