Приют любви

Внезапно Элизабет вскрикнула, оттолкнула его руку и вскочила.

– Тебе больно? Вот черт! Скажи, что я сделал не так? – Он не мог понять, что с ней произошло. – Ты хотела меня, ты не можешь этого отрицать. Неужели я сделал тебе больно?

Тяжело дыша, она пыталась взять себя в руки. С невероятным усилием Колтер смягчил свой голос:

– Я имею право знать, что случилось. Я оскорбил тебя, спросив, кормила ли ты Николь?

– Нет. Но... – Как могла она объяснить ему?

– Сядь. Ты трясешься, точно осенний лист на ветру. Тебе придется ответить мне, или ты не уйдешь отсюда.

Она села, но не потому, что он приказал ей, просто ноги отказывались держать ее. Колтер встал перед ней, спиной к окну, так, что лицо оставалось в тени.

– Объясни мне. Я все равно уже никуда не исчезну из твоей жизни. Постепенно каждый призрак, каждая ложь – все, что сейчас отталкивает тебя от меня, – рассеются.

– Ты мужчина, Колтер. Я не смогу тебе объяснить.

– Попытайся. – Он встал перед ней на колени, взяв ее руки в свои. – Я не хочу ничего требовать. Просто хочу разделить с тобой твои тревоги... – Он замолчал, пораженный болью в ее глазах. – Элизабет, у меня украли четыре года жизни моей дочери. Но что еще страшнее, у меня украли женщину, которую я люблю. Неужели ты будешь продолжать отталкивать меня?

– Колтер! – зарыдала она, прижавшись к нему.

– Что, черт возьми, они сделали с тобой?

– Обними меня. Мне так нужно, чтобы ты просто обнимал меня. Я расскажу, обещаю, – торопливо добавила она. – Только дай мне время.

Прижав ее к себе, Колтер закрыл глаза. Она просила у него времени. Но именно этого он и не мог ей обещать. Он покачивал ее на руках, глубоко задумавшись, и внезапно его мысли прервал шепот:

– Джеймс возражал Элме. Он настоял, чтобы Николь оставили со мной. Я хотела кормить сама, даже если это и не принято. Почти три недели малышка была со мной, пока Элма не нашла предлога услать куда-то Джеймса. Как только он уехал, она отобрала у меня Николь и отдала кормилице. Когда Джеймс вернулся, было уже слишком поздно.

Колтер пытался проникнуться ее болью, отчаяньем и унижением, старался успокоить и ободрить ее лаской. В каком-то смысле она была права – он не мог до конца понять ее переживаний. Но инстинкт подсказывал ему, что за этим кроется что-то очень важное. Успокоенный ее обещанием, он ждал дальнейших объяснений. Одновременно в нем поднималась ревность к Джеймсу, который был рядом с его дочкой и Элизабет... Как будто прочтя его мысли, Элизабет продолжила:

– Боль сводила меня с ума. Мне был необходим мой ребенок!

– Да, любимая. Да, конечно.

– А Элма не разрешала мне даже видеть Николь. Я не могла найти себе места, и не от кого было ждать помощи. Элма только насмехалась надо мной, а Джеймс говорил, что я его огорчаю, и старался поменьше бывать дома.

Колтер гладил ее по голове, прижимал к себе и целовал волосы.

– А тебя рядом не было.

Это был еле слышный шепот. Это была самая глубокая рана.

И он выдавил из себя единственное, что мог сказать в свою защиту:

– Я не знал.

Гнев превратился в ярость – не жгущую, клокочущую ярость, которая требует немедленной мести, а холодную, смертельную ярость. И он поклялся себе, что заставит Уорингов сторицею расплатиться за те страдания, которые они причинили Элизабет.

Пока она тихо плакала, он прижимал ее к себе, но, как только рыдания стали понемногу утихать, ощутил необходимость услышать все до конца. Он ненавидел себя за то, что должен пользоваться ее слабостью, но понимал: едва Элизабет успокоится и возьмет себя в руки, она опять попытается возвести между ними стену.

– Почему Элма так ненавидела тебя? Элизабет погладила его колючую щеку и смахнула последнюю слезинку. Она отводила глаза, и он почувствовал, что ей больше не хочется рассказывать.

– Тогда объясни мне, почему ты обратилась к Джеймсу, когда поняла, что ждешь ребенка?

– Через несколько недель после твоего отъезда в Англию умер Роберт. Когда Элма и Джеймс навестили меня, чтобы выразить соболезнования, меня мучила тошнота, и Элма все поняла.

Элизабет беспокойно встала. Колтер отпустил ее, понимая, что она уже отдалилась от него. Ему необходимо было услышать всю историю, поэтому он не стал спорить.

– Сначала, – продолжила она безжизненным голосом, – я не хотела ей доверять, но она являлась каждый день и была добра ко мне. Время шло, а рядом, кроме нее, никого, с кем я могла бы поделиться. Элма не осуждала меня, но просила подумать о будущем. Когда и второй мой сводный брат, Томас, пропал без вести во время шторма, у меня не осталось родных. Вот тогда-то Джеймс и рассказал мне о твоем письме. Я не знаю, почему он солгал. Он предложил мне и моему ребенку свое имя и дом.

– Я слышал, что оба твои брата умерли, а их суда проданы. Но я был уверен: ты не хочешь, чтобы я писал тебе...

– Не я! Этого не хотел Джеймс! – Она вспыхнула и отвернулась. – Николь будет беспокоиться...

Было бессмысленно продолжать. Колтер поднялся.

– Элизабет, мне нужно съездить в город, но я скоро вернусь.

– Дай мне время.

– Не могу. Идет война, как бы я ни старался забыть об этом. Мне дали отпуск на три дня, и я хочу провести их с тобой и дочерью. Прежде чем ты решишь сказать мне «нет», знай, что Эмили любезно предложила мне гостеприимство своего дома.

– Но не моей спальни!

– Да, – согласился он, усмехнувшись. – Только у одной тебя есть на это право. Но я хочу тебя, и, что бы ты ни говорила, ты тоже хочешь меня.

– Я жена Джеймса, – напомнила она мучительным шепотом.

– После своего предательства Джеймс – мертвец.

Четыре мула были нагружены провизией и посланы мисс Эмили. Им хватит этих запасов не на одну неделю, с удовлетворением подумал Колтер. Он договорился с несколькими торговцами, что они будут поставлять им продукты и свежее мясо по первому требованию, а все счета посылать ему. В тот же день на имя Николь были положены деньги в банк. Он не мог объявить ее своей дочерью, и, как это ни было ему отвратительно, пришлось сослаться на близкую дружбу с Джеймсом.