«Приют задумчивых дриад». Пушкинские усадьбы и парки

Анна Керн (?). 1820-е гг.

Поэтическое очарование, не допускавшее проявлений «бешеной ревности» по поводу того, что Алексей Николаевич Вульф отправился провожать своих кузин и сел в одну карету с Керн, постепенно уступает место вполне земной страсти. Пушкин желал бы, чтобы Анна Петровна тосковала о нём так же, как прекрасная Тереза Гвичьоли о Байроне.

Сохранились письма Пушкина (по – французски) к А.П. Керн, ответы которой до нас не дошли. Однако строки из писем поэта позволяют судить о том, что, по словам А.М. Гордина, она стала «партнёром поэта в своего рода литературной игре, его соавтором в создании своеобразного «романа в письмах»⁴¹.

Заключения исследователей по поводу этих писем разделились. Так, А.М. Гордин считает, что «ироничность пушкинского тона не позволяет определить меру серьёзности любовных признаний поэта…»⁴² По мнению В.В. Синовского, письма эти, «столь пёстрые по настроению, вполне отразили те полные противоречия чувства, которые поэт питал по отношению к Керн… Письма рисуют нам эту своеобразную любовь, отливающую самыми прихотливыми красками – от головокружительной земной страсти до благоговейного, чисто эстетического поклонения перед её неземной красотой… Муки ревности, радость мимолётной ласки, остроты и даже прозрачные двусмысленности, – всё сверкает разноцветными искрами в этих семи письмах»⁴³.

В последнее время появилась тенденция рассматривать письма как доказательство исключительно плотского влечения Пушкина к А.П. Керн⁴⁴. При этом цитируемые отрывки вырываются из контекста, отчего их смысл искажается. Таким некорректным приёмом можно доказать всё, что угодно: от восхищённого поклонения «четырнадцатилетне-го мальчика» до чисто сексуальных устремлений поэта. В письмах Пушкина к Керн и о Керн много иронии, шутливых укоров, игривых выражений и противоречивых высказываний о предмете своего увлечения:

«Прощайте, божественная; я бешусь и я у ваших ног. Тысячу нежностей Ермолаю Фёдоровичу… Снова берусь за перо, ибо умираю с тоски и могу думать только о вас. Надеюсь, вы прочтёте это письмо тайком – спрячете ли вы его у себя на груди? ответите ли мне длинным посланием? пишите мне обо всём, что придёт вам в голову, – заклинаю вас… Если ваши выражения будут столь же нежны, как ваши взгляды, – увы! – я постараюсь поверить им или же обмануть себя, что одно и то же. – Знаете ли вы, что перечтя эти строки, я стыжусь их сентиментального тона… Ах вы чудотворка или чудотворица!» (25 июля 1825 года);

«Перечитываю Ваше письмо вдоль и поперёк и говорю: милая! прелесть! божественная!… а потом: ах, мерзкая! – Простите, прекрасная и нежная, но это так. Нет никакого сомнения в том, что вы божественны, но иногда вам не хватает здравого смысла; ещё раз простите и утешьтесь, потому что от этого вы ещё прелестнее…

Вы уверяете, что я не знаю вашего характера. А какое мне до него дело? Очень он мне нужен – разве у хорошеньких женщин должен быть характер? – главное, это глаза, зубы, ручки, ножки – (я прибавил бы ещё сердце, но ваша кузина уж очень затаскала это слово).

Вы говорите, что вас легко узнать; вы хотели сказать – полюбить вас? Вполне с вами согласен и даже сам служу тому доказательством: я вёл себя с вами как четырнадцатилетний мальчик, – это возмутительно, но с тех пор, как я вас больше не вижу, я постепенно возвращаю себе утраченное превосходство и пользуюсь этим, чтобы побранить вас». (13–14 августа 1825 года);

«Прощайте, сейчас ночь, и ваш образ встаёт предо мной, такой печальный и сладострастный: мне чудится, что я вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста. Прощайте, мне чудится, что я у ваших ног, сжимаю их, ощущаю ваши колени, – я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности. Прощайте и верьте моему бреду; он смешон, но искренен» (21 августа 1825 года);

«Если ваш супруг вам очень надоел, бросьте его, но знаете как? Вы оставляете там всё семейство, берете почтовых лошадей на Остров и приезжаете… куда? В Тригорское? Вовсе нет: в Михайловское!.. Согласитесь, что проект мой романтичен! – Сходство характеров, ненависть к преградам, сильно развитый орган полёта, и пр. и пр. – Представляете себе удивление вашей тётушки?..» (28 августа 1825 года);

«Всерьёз ли говорите вы, уверяя, будто одобряете мой проект? У Анеты⁴⁵ от этого мороз пробежал по коже, а у меня голова закружилась от радости. Но я не верю в счастье, и это вполне простительно. Захотите ли вы, ангел любви, заставить уверовать мою неверующую и увядшую душу? Но приезжайте, по крайней мере, в Псков; это вам легко устроить… Не говорите мне о восхищении: это не то чувство, какое мне нужно. Говорите мне о любви: вот чего я жажду…» (22 сентября 1825 года).

Джорж Байрон

В октябре – ноябре 1825 года в переписке Пушкина и Керн наступает перерыв. В середине октября 1825 года Анна Петровна приезжала в Тригорское с мужем. Между нею и Пушкиным произошла размолвка. Заочное примирение состоялось после того, как Керн прислала ему вновь вышедшее собрание сочинений Байрона, которое поэт так хотел иметь. Анна Николаевна Вульф писала ей 8 декабря 1825 года: «Байрон помирил тебя с Пушкиным, он сегодня же посылает тебе деньги – 125 рублей, его стоимость». Письмо самого поэта, отправленное в тот же день из Тригорского, дышит восторгом и полупритворной ревностью: «Никак не ожидал, чародейка, что Вы вспомните обо мне, от всей души благодарю вас за это. Байрон получил в моих глазах новую прелесть – все его героини примут в моём воображении черты, забыть которые невозможно. Вас буду видеть я в образах Гюльнары и Лейлы – идеал самого Байрона не мог быть божественнее. Вы – ангел – утешитель, а я неблагодарный, потому что смею ещё роптать…

Снова берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших ног, что по – прежнему люблю вас, что иногда вас ненавижу, что третьего дня говорил о вас гадости, что я целую ваши прелестные ручки и снова перецеловываю их, в ожидании лучшего, что больше сил моих нет, что вы божественны…»

Итак, Анна Петровна в письмах поэта, с одной стороны, «божественная», «прелесть», «прекрасная и нежная», женщина с «сильно развитым органом полёта», «ангел любви», «ангел – утешитель», «чудотворка», «чародейка». С другой стороны, она же и «мерзкая», и «сладострастная» обладательница обворожительных «глаз, зубов, ручек и ножек». Её же поэт и любит, и иногда ненавидит, и «третьего дня говорил гадости».

Значение последних нелестных эпитетов и выражений поэта нередко преувеличивается, отчего возникает неверное, на наш взгляд, мнение, будто стихи «Я помню чудное мгновенье…» совершенно не отражают истинного отношения поэта к А.П. Керн в период, предшествовавший их сочинению. Так, Б.В. Томашевский, справедливо отмечая, что «данное стихотворение заключает в себе более значительное содержание, чем влюблённый мадригал хорошенькой женщине»⁴⁶, и его истолкование не следует искать только в биографии Керн, пишет: «Решительно нельзя выводить вспышку, продиктовавшую Пушкину стихи «Я помню чудное мгновенье…», ни из характера А.П. Керн, ни из характера отношения Пушкина к ней. Хотя, конечно, поводом к созданию стихотворения, направившим Пушкина к этой теме, была встреча с Керн и мгновенное увлечение ею…»

Нам представляется, что великий поэт был очарован не только внешними прелестями Анны Петровны, но и её духовным обаянием, вдохновенным пением полного драматизма произведения Козлова «Венецианская ночь», искренним увлечением и самозабвением, с которым она слушала его «Цыган». От внешнего облика вдохновительницы в стихотворении «К ***» остались только «голос нежный», «милые черты», «небесные черты». Перед нами не конкретная земная женщина с её достоинствами и недостатками, а увиденный «сквозь магический кристал» вдохновения воплощённый образ «гения чистой красоты».