Признание в ненависти и любви(Рассказы и воспоминания)

В вашем лагере поселили нас в стороне от других. В шалаше из еловой коры. Завели какие-то моторы: слушайте, какая сила! Запретили ходить без разрешения.

Командир ваш прикинулся простачком. Выслушав нас, поковырял в носу. Оживился малость, когда услышал, что у подпольщиков кое-что припасено для отправки в лес. Распорядился приготовить подводу, муки, мяса.

Но назад, в город, отпустили меня одну. Лошадь дали молодую, норовистую. Пока ехала, изнервничалась вся. Как было и условлено, отвезла подарки к Нине. Да там еще больше рассердилась. Нинин отец принял меня и привезенное неохотно. Сгрузив в сенях, сразу выпроводил!

— Поезжай, поезжай, Маруся! Не до разговоров сейчас… И будь осторожна. К другим не заходи пока…

Чувствуя недоброе, я вспрыгнула на телегу и погнала лошадь к Немиге. А тут, как назло, по Советской колонна грузовиков двигалась. Еле переждала ее, успокаивая свою лошадку. Решила тут же: зачем она мне? Свернула в тупичок, бросила ее — и к своему Герасименко. Однако там-то и встретилась с самым страшным. По ступенькам наружной лестницы кулем скатилась Люся, а за ней эсэсманы сводили растрепанную, считай — не в своем уме, ее мать.

Что оста-авалось делать? Бросилась предупреждать кого знала…

Командир ваш в этот раз вообще не глядел на меня. Спросил только про мужа, где работал, где сейчас. Похмыкал в кулак и послал отдыхать в прежний шалаш.

А там пусто, вроде и не жил в нем никто. Только на соломе в углу Нинин платок валялся. Но спустя некоторое время и его забрал ординарец. Принес дерюжку, предупредил, чтобы я без спроса никуда не отлучалась и никому ничего не говорила.

Мучил голод. Угнетала неизвестность. Неужели опять большой провал? Лежала я на соломе и ждала: вот-вот случится что-нибудь еще.

Раза два мимо шалаша пробежал ординарец. Провели мужчину в демисезонном па-альто, без шапки. За ним женщину с подростком. Следом прошел командир, что-то бормоча себе под нос.

Оттого, что меня так приняли, от мысли — недаром нас разделили с Ниной, — даже выпить захотелось. Тюкнуло, что и мужчина, и женщина с подростком также из Минска. Но в то же время охватило и какое-то умиление. Точно никогда не приходилось видеть ни такого неба, ни таких облаков на нем. Угрюмый ельник и тот показался как с картинки.

От пережитого я забо-олела. Провалялась несколько дней. Выползала только погреться на солнышке да посмотреть на лес.

Не успела поправиться, вызвали к командиру. Обрадовалась, подалась в штабную землянку чуть ли не бегом.

Командир сидел за столом и курил. Когда подошла к нему, зевая, разогнал перед собою дым растопыренными пальцами.

— Садись ближе, не съем. А? Как кормят? — спросил.

— Ничего, — поблагодарила я.

Столик стоял у окна. В окно лился свет, и лицо командира отряда я видела хорошо. И даю слово — мне совсем ясно сделалось, что он лишь хочет выглядеть свойским да рассудительным. А на самом деле ему просто скучно возиться со мной.

— Мы здесь надумали послать тебя в райцентр, — сказал он, делая вид, что собирается облагодетельствовать меня.

— Ку-уда? — удивилась я.

— В Минск все едино тебе нельзя. Денег дадим… Пивную откроешь.

— А это зачем?

— Будешь настроение изучать и докладывать. А?

Сердце у меня упало. Но, чтобы не выдать, что я поняла его, — тогда еще хуже, конечно, станет, — возразила:

— Какая из меня торговка, товарищ командир? Я не только в пивных, а и на базаре ничего не продавала. Про настроение же, если нужно, давайте я хоть сейчас доложу…

Обо мне точно забыли. Другие уходили на операции, возвращались. Ребята из хозяйственного взвода строили землянки к зиме, утепляли шалаши. А я как валялась в своем дырявом, как решето, так, и валялась. Нина же будто в воду канула. Про события в Минске тоже ни слова не сообщают. Простите, но за глоток самогонки я бы последнее кольцо отдала. Беда прямо!..

После одной ночи, когда опавшие листья покрыл иней, я не вы-ыдержала. К тому же в отряде присягу принимали… Меня, известно, и близко не подпустили. Ох! Неужели я виновата в чем?.. Ну, и подстерегла я его… Переняла, когда к своей землянке подходил. Закатила истерику.

— За что такое? — спросила. — Разве вам живодером быть?..

И что, по-вашему, он сделал? Скривился, копнул землю носком сапога. Заметив, что к бричке, стоявшей здесь же, около землянки, приблизилась корова, закричал на нее. И меня снова осенило: нет, зря я силюсь заставить его открыто поговорить со мной. Зачем ему я, лишняя забо-ота? Хватает и без меня своего. А я усложняю только все, и пользы от меня никакой…

Однако что-то предпринять ему все-таки нужно было.

— Ну ладно, — почесал он нос, — будут тебе дела, если не терпится. Но те и там, где скажут. А?..

Что дали мне с собой? Липовый паспорт, адрес почти неизвестного человека, маршрут, и я пошла.

И все-таки мне посчастливилось. Наверно, честных людей на свете куда больше, чем подлецов. В деревянном голубом домике на Базарной улице райцентра встретил меня взлохмаченный угреватый мужчина. Не дав объяснить до конца, зачем я пришла к нему, распорядился снять ватник-стеганку и лезть на печь. Терять мне было нечего. Да и обессилела я, одубела совсем. А здесь пе-ечь! На ней сушатся груши, на крючках висят плетенки луку. Тепло сухое, знакомое.

Так мы и начали деловой разговор, я — свесившись с печи, хозяин — сидя тут же, на лежанке.

Он, как выяснилось, по профессии был ветеринаром и служил в районной полиции. Принадлежал к тем упрямым людям, которые почему-то считают, что самое важное слово — это их. К тому же, нося форму полицейского, он имел дело только с животными.

Наученная горьким опытом, подозревая, не хуторянин ли снова попался, я повела разговор на высоких нотах. Он же, напротив, говорил спокойно, даже волосы на голове для важности приглаживал. И только к концу вспылил. Соскочил с лежанки, выбежал на середину комнаты.

— Не-ет, не-ет! — захлебнулся словами. — Извините! Разве можно так — шах-мах? Мы же все-таки не насекомые какие-нибудь. Вряд ли кому хочется, преодолевая канаву, лечь под ноги другим, не зная, поможет ли это преодолеть ее. У меня одна жизнь. Да я не только я. В доме жена. У меня Светочка есть.

— Но война есть война. Не разбив яичек, яичницу не приготовишь, — возразила я, хотя говорить с ним стало трудней. — У каждого перед войной обязанности…

— Пускай! Но мы советские люди… Вон утром мне наш полицмейстер встретился. Поздоровался и предлагает: «Идем арестантов бить!» Но ведь это же он…