Признаю себя виновным...

Начиналось утро, начинался рядовой рабочий день директора школы…»

Глава 2.

Рок громоздит такие горы зол,

Их вечный гнет над сердцем так тяжел!

Но, если б ты разрыл их! Сколько чудных.

Сияющих алмазов ты б нашел!

Омар Хайям.

Записки Анвара не прекращаются на этом месте. В его довольно пространной исповеди, написанной через две недели после событий, даже на первой странице, мы уже слышим нотки раскаяния. У нас нет никаких оснований сомневаться в искренности автора. Он откровенен, он не отступает от фактов, сообщает, не щадя своего самолюбия, весьма интимные подробности. Бывший директор школы находит в себе силы иронизировать над собой. Он явно подсмеивается над тем, что мог так безрассудно влюбиться. Что ж, для этого нужно не малое мужество.

Заметим, однако, что в записках Анвара есть изъян, свойственный, впрочем, всем запискам подобного рода. Изъян этот в том, что автор видит в происходящем, прежде всего, драму своей жизни. Он описывает и оценивает факты, пережитые им самим. Что делали остальные участники событий, о чем думали, каковы были их переживания — он мог узнать только значительно позднее и далеко не всё.

Анвар получил тяжелый урок. Дальше он пишет и о выводах, которые для себя сделал. Это интересно и поучительно. И все же, — давайте на время прервем чтение его воспоминаний. Посмотрим, что происходило с другими. Заглянем в души Сурайе и Зайнаб. Да, да, и Зайнаб! Ведь ее роль была довольно заметной… Мы даже знаем людей, склонных думать, что во всем, решительно во всем, виновата злая инспекторша Зайнаб Кабирова. По их мнению, она, лишь она одна вызвала потрясения, которые долго будут помнить не только люди, замешанные в них, но и все другие жители кишлака Лолазор.

Так ли это?

Анвар, например, с этим не согласен.

…Зайнаб провела ужасную ночь.

Ее измучили мысли. Никогда не приходилось ей сталкиваться с таким обилием противоречий, с необходимостью рассуждать и размышлять о стольких событиях одновременно. С кем посоветоваться? Кому рассказать? Кто может ей помочь, хотя бы в том, чтобы разобраться в собственных чувствах?

«Мама, мамочка! — часто повторяла она в мыслях. — Что же мне делать? Как быть, дорогая моя мамочка?» Ну, конечно же, это вовсе не было обращением к Ойше-биби. Просто Зайнаб еще не отвыкла от детского восклицания, а если бы она была сейчас дома — могла бы положить голову на колени своей мамочке и всплакнуть… но только всплакнуть. Рассказать нельзя, да и бесполезно.

Скоро сессия. Надо много работать, готовиться. Вот тут, в чемоданчике, учебник педагогики, но разве до педагогики сейчас! Она улыбнулась жалкой и грустной улыбкой: вокруг педагоги, и всё в ее жизни давно связано с педагогами и педагогикой, то есть с вопросами воспитания, а себя она не умеет, не может воспитать. Не знает толком, чего от себя требовать. Даже не знает, чего хочет…

Чужая комната в чужом доме… Но как удивительно — в этой небольшой светлой, чистой комнатке ей хорошо. Было… да было хорошо. До сегодняшнего вечера.

Она приходила от Мухтара, — усталая, разбитая и даже чуть пьяная от возвратившейся после долгого перерыва любви. Вчера она была уверена, что любит, страстно любит этого человека. Веселого и резкого, ласкового и властного до грубости, ловкого и совершенно беспечного, хитрого и такого неустроенного. А главное — своего, родного. Давно, ох как давно, их жизни связались и переплелись. Сколько раз казалось, что всё кончено — он разлюбил, она смирилась с разлукой. Но чувство вспыхивало снова, и разгоралось и опять затухало… Сюда она приехала, чтобы решить окончательно…

Смешно! В городе, за день до отъезда, она рассказала маме, что Гаюр-заде требует решительного ответа. И мама сказала — «Соглашайся», — и она сама на какой-то час вообразила: вот выход из положения. А когда увидела Мухтара — всё вернулось. Сердце запрыгало, и если б могло кричать — закричало бы от радости… Но пришел сегодняшний день. Какой страшный, какой необычный и удивительный… «Ничего, ничего не понимаю!»

День мыслей. Ужасно много она сегодня думала: можно с ума сойти. Такие спокойные мечтательные мысли утром, когда они сидели вот в этой комнатке с Мухаббат. Ганиджон играл во дворе, Анвар и Сурайе уже ушли в школу, а Мухаббат и Зайнаб, — две заговорщицы, — перебирали игрушки и целых полчаса играли в куклы. Мухаббат рассказала биографии всех своих четырех «дочерей». Милая, нежная и такая уютная девочка Мухаббат…

Что-то еще мелькает в памяти, что-то очень забавное и тоже происшедшее утром… Ах, да, — Мухаббат ее ласково обняла, несколько раз поцеловала и сказала: — «Какая вы красивая, тетя Зайнаб, я вас очень люблю. Мы все любуемся на вас. Только некоторые девочки не понимают, как вы можете ходить в туфлях на высоких каблуках и почему у вас такие крохотные ножки… Можно, я примерю ваши туфли? Я хочу во всем, во всем быть похожей на вас… когда вырасту!»

— А я бы хотела быть девочкой, как ты. И чтобы у меня был такой хороший папа и такая чудесная и ласковая мама. Трудно быть взрослой… В детстве меня баловали… Ну, об этом я тебе не буду рассказывать… Не надо, не надо, — и у нее навернулись слезы на глазах.

В этом была первая утренняя радость, — раздумчивая радость души. Она вызвала мечту о доброй, деятельной и спокойной жизни в таком вот Лолазоре. Мечту о собственной семье, о детях. Неясную, смутную, но трогательную и очень чистую.

Как трудно вспоминать по порядку! Мысли бегут, бегут, обгоняют друг друга, перекрещиваются. Раньше, если случалось много думать вечером, — обязательно хотелось лечь. А если ложилась, — тут же засыпала. Сегодня всё по другому. Постель давно приготовлена — ее наверное, раскрыла Сурайе. Лечь бы, приникнуть к подушке. В доме давно тихо. Но нет, Зайнаб стоит посреди комнаты, как потерянная, и прислушивается. И то ей мерещится, что за окном притаился и тяжело дышит Мухтар, то кажется, что Анвар и Сурайе опять смеются… Да, конечно же, над ней, над ее глупыми стихами, над тем, что она потащила взрослого и такого умного человека гулять… «Неправда, это он меня позвал, я не могла отказаться. Утром он всколыхнул всю мою душу, вызвал в ней бурю. Как же отказаться от возможности с ним поговорить наедине, вылить свое настроение?!»

Много странного и непонятного даже в самых хороших людях! Анвар — солидный и серьезный человек — зачем-то заигрывает с ней. Когда они сидели у ручья, он смотрел на нее взглядом влюбленного юноши. И, действительно, помолодел. Невозможно было не отвечать на его улыбки и призывные взгляды хотя бы с сочувствием. Была минута — там, у ручья, ей показалось, что он хочет притянуть ее к себе и поцеловать. Она тогда поднялась с камня и отошла… Боялась за себя? Ну и что же — боялась! Он ведь весь день сегодня такой красивый. И ни одной только наружной красотой. Он красив душевно, с самого утра. Как, как… Белинский. Не совсем, конечно. Белинский был худенький и щуплый, Анвар — богатырь!

Как же это вышло, что такой проницательный человек, тонко чувствующий литературу, и вдруг не понял, что своими стихами она ему намекала на желание рассказать о себе, посоветоваться?! И еще глупее получилось у входа в дом. Сурайе, милая Сурайе, их встречала и пригласила поужинать, сама своими руками приготовила постель, взбила подушки, а потом хохотала вместе с мужем над ней. Над кем же еще? В последнюю минуту Анвар смотрел то на жену, то на нее, Зайнаб и, должно быть, думал: «Ну, и глупенькая, ну, и пустенькая же ты девчонка, а еще называешься инспектором! Что ты в сравнении с моей женой?»…