Призрачно все...

Потом всякий раз, проезжая мимо ресторана, режиссер подавлял невольное желание заглянуть, окунуться в атмосферу студенчества.

Не раз и не два ему удавалось вытащить сюда всю труппу театра. А сколько раз с Поплевко, любимым учеником, они здесь сиживали, — одному богу известно.

Теперь Вениамина в нем не оказалось. Во всяком случае, их любимый столик, за которым они обычно обсуждали новые сценарии, пустовал.

Каким чувством он понял, что надо посмотреть в туалете, — загадка для светил психиатрии, пусть они и разбираются.

Егор подоспел вовремя. Поплевко на повышенных тонах объяснялся с группой подвыпивших подростков, которые то и дело теснили «прищельца» в самую глубь клозета.

Допустить избиения одного из своих учеников Кедрач не мог. «Вспоров» толпу подобно браконьерскому разряду динамита, он мигом оказался рядом с «пришельцем».

— Все, малыши, карандаши затупились, — чувствительно столкнув кого-то лбами, кого-то опрокинув в раковину, режиссер ощутил себя на репетиции одной из батальных сцен «Войны и мира». Камера справа наезжала, выхватывая крупным планом его кулак, бороздивший подростковую несформировавшуюся челюсть. Затем следовал общий план, панорама замешательства французов. И, наконец, их массовое отступление по всему фронту.

«Смешались в кучу кони, люди, И залпы тысячи орудий Слились в протяжный вой…»

— Сейчас не время портить отношения с подрастающим поколением, Гекльбери, — наставлял своего ученика Кедрач, выводя под руку из накуренной атмосферы. — Как тебе кажется?

— Кажется, не кажется… — сморщился Вениамин до состояния маринованной помидорины, из которой через трубочку высосали все внутренности. — Идешь ты… вдоль крытых сараев. Мне сейчас все по барабану. Я потерял Кристину… Кажется, навсегда.

— Перестань пороть горячку, — хотел успокоить его Кедрач, но наткнулся на испепеляющий взгляд. И тут же осекся.

Они стояли возле барной стойки, Поплевко хлюпал носом, как «плавающий» у доски двоечник. Между «всхлипами» из самой глубины души «пробивались наружу» справедливые обвинения:

— Это из-за тебя все. Что, молчишь? Из-за этой долбанной идеи, гребаного сценария… Черт бы меня дернул согласиться участвовать в этом. Не хотел же, не собирался.

— Ну, хватит, — Кедрач закурил, глубоко затянулся и неожиданно всхлипнул, как Поплевко: — А не то я чичас заплачу.

— Хоть плачь, хоть в носу ковыряйся, — затравленно оглядываясь по сторонам, усмехнулся Поплевко. — Для меня это без разницы. Хоть бы рассказал, что тут происходило без меня. Я ничего не помню, ничего не знаю. Очнулся сутки назад…

— Постой, постой, — схватив парня за плечи и встряхнув его, Кедрач привычно отбросил непослушную прядь волос со лба. — Что значит, не помнишь? Мы же договаривались, что никакой комы не будет… Разве не ты играл пришельца из будущего?

— Какого пришельца? Клойтцера, кажись?

Глядя в мутноватые глаза Вениамина, режиссер почувствовал неприятные подергивания мышц живота. Парень не врал: случилось нечто необъяснимое, не поддающееся законам логики начала XXI века.

— Это был не я, кто-то другой. Я летал где-то. Уточнить не смогу. Как будто и не спал, и не бодрствовал. Вообще — не жил. Истосковался по настоящей жизни-то. Хотел вкусить по полной, да ты вмешался. А что касается этих кретинов, — вдруг перевел разговор Вениамин. — Я бы сам вполне справился… Шелупонь лупоглазая! Мне, наоборот, мерещится, что другого подходящего момента может и не быть. Когда еще квасить эту ворвань, как не сейчас?

Кедрач усадил парня за ближайший столик, привычным жестом подозвал официанта, заказал текилу со всем причитающимся, салат и рыбное ассорти.

— Что ж, бутузь, если хочешь, — вновь глубоко затянувшись, посоветовал Кедрач. — Только я тебя для начала в курс дела введу, если ты не против. А потом дерись, сколько твоей душе угодно.

— Что-то случилось? — Поплевко весь напрягся, решив, по-видимому, что новость будет касаться его и Кристины. — Пока меня здесь не было, я имею в виду…

— Уж не знаю, где ты прохлаждался, но Изместьев в прошлом. Хочешь верь, хочешь, нет… Действительно в прошлом, без булды!

— Что? Ворзонин же хотел с помощью своей методики… Имитация прошлого, не более. Как так получилось?

— Хотел, вот именно. Но Аркашки сейчас нет в клинике. Он исчез, телепортировался… Распался на атомы и улетел. Нет его… В настоящем, во всяком случае. Объяснить сей факт сам Ворзоня не в силах.

В этот момент к ним подошел официант, принес заказ.

— Откуда такая уверенность? Ты что, все обыскал? Может, прячется… у одной из любовниц. — предположил не совсем уверенно Вениамин. — У той же Аленевской проверял?

— Я видел глаза Ворзони. Уж я—то его знаю, можешь не сомневаться. Этот просто так икру метать не станет. У него нервы — будь здоров. И если он на медсестру орет, как хряк недорезанный, то, значит, случилось ужасное. Сейчас он сам себе боится признаться, но, похоже, его методика кое-чего стоит, раз такое происходит.

— Так это же… Нобелевская премия, — Вениамин вытаращил глаза, начисто забыв о еде и выпивке. — Лауреатства там всякие. Обалдеть! А ты уверен в том, что говоришь? Прямых доказательств, как я понимаю, у тебя нет.

— Тогда где он может быть, если не там? Я знаю одно: оборвать резко сеанс нельзя, нет никакой возможности.

— Что сейчас будет? — с трудом справляясь с охватившей его паникой, спросил Виниамин.

— Лично для нас, думаю, ничего, — размеренно, словно ему дали установку во что бы то ни стало потянуть время, произнес Кедрач. — А глобально… Ты помнишь свой текст? Про пространственно-временной континуум помнишь? Изменяя прошлое, можно нарушить этот континуум, получится разрыв логики событий.

— Я не думал, что это коснется меня лично, — признался вполголоса Вениамин. — Но чем это чревато?

— Чем угодно, — Кедрач окинул взглядом помещение ресторана, как бы демонстрируя диапазон возможностей того, что может натворить в прошлом его одноклассник. — Вплоть до апокалипсиса. Хотя я грею себя надеждой, что ума у Изместьева хватит не совершать глупостей. Лично тебе бояться нечего. У него претензии должны появиться к Клойтцеру, а не к Поплевко. А это — персонаж из далекого будущего.