Призрачные страницы истории

…Сто лет спустя после кончины д'Артаньяна в Париж отправился другой выходец из Гаскони, носивший, видимо, не вполне по праву ту же родовую фамилию, что и герой «Трех мушкетеров» — де Батц Кастльмор д'Артаньян. Жан де Батц, так обычно именовали молодого гасконца, разумеется, не мог знать о той славе, которая ожидает его предка среди миллионов поклонников романов Дюма о приключениях мушкетеров. Но он, вероятно, был знаком с «Мемуарами господина д'Артаньяна», опубликованными в 1700 г. В действительности они были написаны Сандра де Куртилем, который, однако, использовал и подлинные заметки капитана мушкетеров. И подобно тому, как герой «Трех мушкетеров» разительно отличается от своего прообраза, с которым нас познакомил Куртиль, реальный Жан де Батц, возможно, имел мало общего с носящим то же имя руководителем роялистского подполья.

Здесь мы попадаем в целый клубок загадок, распутывать которые, хотя бы частично, можно, лишь двигаясь шаг за шагом в распутывании во многом воображаемой истории жизни барона де Батца. Мы оставили его на пути в столицу из родной Гаскони. В Париже Жану де Батцу удалось добиться зачисления в офицеры. Он был в начале революции уже депутатом Учредительного собрания, потом эмигрировал, но вскоре вернулся во Францию. Известно, что он предоставил Людовику XVI деньги на покрытие расходов роялистского подполья. Не исключено, что они были взяты не только из личных средств барона (он участвовал в различных финансовых спекуляциях), но и являлись субсидиями, полученными от английского правительства. Батц участвовал в провалившейся попытке роялистов отбить Людовика у конвоя, когда короля везли на эшафот.

Установлено с несомненностью, что Батцу удалось подкупить или иным путем привлечь на свою сторону целый ряд чиновников полиции парижского городского управления — Коммуны и администрации тюрьмы, где содержалась королева.

Эти связи позволяли Батцу с легкостью избегать ареста, приказ о котором был отдан властями, более того, обеспечивать содействие официальных лиц в наказании агентов, чем-то вызвавших его неудовольствие, освобождать из-под стражи своих соучастников, заранее узнавать о шагах, предпринимавшихся для его поимки, подготовлять с согласия чинов тюремной администрации, правда, неудавшиеся попытки бегства Марии-Антуанетты. Но значительно более важно установить, стали ли агентами барона лидеры политических партий, влиятельные члены Конвента, что утверждали власти на судебных процессах первой половины 1794 г. Именно от ответа на этот вопрос зависит, является ли знакомая по научным трудам и университетским учебникам картина политической борьбы в период якобинской диктатуры в своей значительной части виртуальной историей.

На пути решения важной исторической загадки, какой является «заговор Батца», стоит не только почти полное отсутствие достоверных источников, но и мотивы отрицания самим бароном впоследствии (включая и время Реставрации Бурбонов) существования такого заговора, хотя, видимо, это противоречило его интересам. Вскоре после 9 термидора Батц опубликовал небольшим тиражом брошюру. Она уже в 1816 г. являлась библиографической редкостью, и даже сам автор не мог найти своего произведения; в начале XX века было известно лишь о двух сохранившихся экземплярах этой брошюры. Сочинение барона называлось «Заговор Батца, или День шестидесяти» (на деле их было пятьдесят семь) — подразумевалась казнь в июне 1794 г. одетых по приказу властей в красные рубахи как «убийцы отечества» людей, считавшихся роялистскими заговорщиками. В их числе были близкие друзья Батца и его возлюбленная, актриса Мари Гранмэзон. Батц писал, что время якобинской диктатуры он провел «в состоянии почти тупой пассивности». Он было решил бежать из Парижа, но не смог бросить в беде арестованных друзей, хотя не осмелился предпринять что-либо для их спасения. Барон скрывался у одного не названного по имени друга. «И в то же время, — уверял Батц, — убийцы представляли меня в качестве нового Протея, принимавшего различные обличил, ускользавшего от надзора властей, проявлявшего самую изумительную активность… Я никак не мог представить себя имеющим такое значение, что от моей персоны зависели судьбы Французской Республики. Я утверждаю, что не принимал никакого участия ни в одном из событий, ни в одном из тех заговоров, вину за организацию которых возлагали на меня». Батц категорически отвергал приписывавшуюся ему роль в подготовке антиправительственных заговоров и восстаний не только в Париже, но и Бордо, Тулоне, Лионе и Марселе. Далее, однако, следуют заявления, которые никак не вяжутся с тем, что безусловно известно о бароне, вне зависимости оттого, что он делал осенью 1793 и в первую половину 1794 г. «Я утверждаю, — писал далее Батц, — для сведения всех тех, кто незнаком со мной, что для меня было бы невозможным быть гражданином Республики, втайне злоумышляя против нее. Искать помощи и покровительства ее законов и использовать их против Республики казалось бы мне низким и трусливым. Я утверждаю, что, находясь во Франции, я не поддерживал никакой переписки, не имел никаких ни прямых, ни косвенных связей с королями, князьями, генералами и министрами, главным агентом которых пытались представить меня Комитеты, ни даже с кем-либо из иностранных эмигрантов». Это изображение бароном себя в качестве лояльного гражданина Республики явно противоречит всему тому, что известно о поведении Батца. Спорным ведь остается не то, был ли или не был Батц связан с роялистским подпольем, а масштабы и само существование заговора, который, по мнению властей, он возглавлял. Но зачем барону было делать эти заявления в брошюре, явно носившей следы испытанного им потрясения от казни друзей и любимой женщины? Ведь легальный въезд во Францию, управлявшуюся теперь термидорианским Конвентом, все равно был для Батца закрыт, а утверждения о неучастии в заговорах против Республики никак не могли прибавить ему авторитета в эмигрантских кругах. Так что, нужно повторить, мотивы этого отрицания остаются непонятными. Следует, однако, добавить, что в отдельных сохранившихся частных письмах барона встречаются свидетельства совсем не похожие на те, которые содержатся в описании им своей активности в брошюре «Заговор Батца…», и совпадающие с оценкой Комитетами его действий. Так, в одном из писем Батц признает свое присутствие в Париже в июне 1794 г., то есть во время формирования заговора, приведшего к перевороту 9 термидора, «с миссией столь важной, что было необходимо посвятить ей всю мою жизнь».

Между прочим, отметим, что Батца совершенно случайно задержали осенью 1795 г., вскоре после подавления войсками термидорианского Конвента под командой молодого генерала Наполеона Бонапарта роялистского восстания. На барона указал властям встретивший его давний знакомый. При аресте Батцу удалось незаметно засунуть в щель компрометирующие его бумаги. Вскоре Батца освободили — то ли власти не интересовали прошлогодние заговоры против правительства Робеспьера, и они, не желая вызывать тени недавнего кровавого прошлого, сделали вид, будто поверили заявлениям барона о его невиновности, то ли предпочли не связываться с человеком, знавшим слишком много. Быть может, помогла чья-то властная и услужливая рука. Батца, освободив из тюрьмы, оставили под присмотром одного жандарма. Вечером того же дня барон бесследно исчез. А еще через три месяца после этого ареста, 9 февраля 1796 г., один из лидеров термидорианцев, Тальен, на заседании Совета пятисот заявил, что Батц держит в руках всю полицию Парижа. Словом, весь этот эпизод никак не свидетельствует против реальности заговора Батца.

Но вернемся из 1796 г. назад, к осени и зиме 1793–1794 г., когда в поле зрения властей впервые попала заговорщическая деятельность барона. Нетрудно понять, просмотрев комплект официального правительственного органа «Монитёр» примерно с ноября 1793 г. и по конец июля 1794 г. включительно, то есть до переворота 9 термидора, какое место занимал в сознании современников заговор «низкорослого барона», «коротышки Батца», как его, пытаясь уязвить, иногда именовали газеты.

Представители Комитетов общественного спасения и общественной безопасности, говоря о заговоре Батца, подчеркивали, что его целью было натравить друг на друга различные группировки революционеров и тем самым подорвать позиции якобинского правительства. Следует только добавить, что если таков был действительно план барона, эти намерения обличают немалую политическую прозорливость. Интересы различных слоев революционного лагеря приходили в противоречие друг с другом. Задачи укрепления военных сил Республики вступали в столкновение с требованиями страдавших от голода низов парижского населения установить и строго соблюдать максимальную цену на хлеб (пресловутый максимум) и повысить уровень заработной платы (в том числе и на мануфактурах, изготовлявших вооружения). Напротив, для имущих слоев деревенского населения максимум был несовместим с безубыточным ведением хозяйства, а для промышленников повышение заработной платы — с нормальным функционированием их предприятий, выполнявших заказы военного ведомства. Все это помножалось на противоборство враждующих группировок, на коррупцию государственного аппарата и муниципальных властей; на убеждение каждой из фракций, что все их соперники — скрытые роялисты и иностранные лазутчики; что нельзя победить иноземных «тиранов», не подавив железной рукой происки их агентов внутри Франции, стремящихся вызвать повсеместно голод и недовольство, подрыв финансов и экономический хаос, не пресекая выдачу планов военных кампаний, измены в армии и флоте, предательскую сдачу неприятелю городов и крепостей.

Но далеко не все в борьбе политических группировок вызывалось объективными причинами — огромную и все растущую роль играло личное соперничество, полное отсутствие каких-либо гарантий безопасности, взаимные подозрения и опасения, что если не опередишь соперника, то сам окажешься его жертвой, страх перед возможностью попасть под колеса набиравшей обороты машины террора. Происходили переходы из фракции во фракцию, союзники в одних вопросах оказывались врагами в других. Атмосфера все более сгущалась от взаимных обвинений, от нависавшей тени действительного или мнимого всеохватывающего иностранного заговора, от гнетущего ужаса, вызывавшегося ударами ножа гильотины.

Разговор об объективных причинах начавшейся осенью 1793 г. острой борьбы между различными фракциями якобинского блока не должен заслонить от нас тот факт, что сильным толчком к развитию разногласия между ними дало так называемое «Дело Ост-Индской компании», точнее, дело о ее расчетах с государством и подлогах, которые были сделаны в интересах компании несколькими подкупленными депутатами Конвента.

25 или 27 сентября 1793 г. состоялась беседа Робеспьера с бывшим секретарем Дантона и влиятельным депутатом Конвента Фабром д'Эглантином. Хотя в отношении Фабра уже тогда ходили слухи о причастности его к политической коррупции, он в это время еще сохранял определенное доверие со стороны Робеспьера, который советовался с ним по сложным финансовым вопросам. Фабр заявил, что глава левых якобинцев и издатель популярной среди санкюлотов газеты «Пер Дюшен» («Отец Дюшен») Жан-Рене Эбер, неустанно призывавший к беспощадной расправе с аристократами, спекулянтами, припрятывающими муку, — агент роялистов. По словам Фабра, Эбер составил план сначала отправить на эшафот еще остающихся в Конвенте единомышленников казненных жирондистов, потом Дантона и, наконец, самого Робеспьера, что позволило бы левым якобинцам, опираясь на вооруженные отряды санкюлотов и своих сторонников в военном министерстве захватить власть. Неизвестно, поверил ли Робеспьер Фабру или счел сообщенное им наветом со стороны дантонистской группировки. Но он сам подозревал, что агентами Питта являются некоторые из левых якобинцев, развернувших кампанию по дехристианизации, которая могла рассорить революционную власть с массой верующих, особенно среди крестьянства. Однако вместе с тем он не хотел в это время вступать в открытый конфликт с городским управлением — Коммуной Парижа, в котором были сильны позиции левых якобинцев и которое возглавлялось их вождем и идеологом Шометтом и его помощником Эбером.

Кроме того, Робеспьер подозревал в предательстве и некоторых дантонистов, особенно Эро де Сешеля в связи с уже упоминавшимся выше «письмом Энена». Видимо, Фабру было Известно о позиции Робеспьера. Поэтому он, потребовав 12 или 13 октября, чтобы его выслушали члены Комитетов, в своем выступлении (в присутствии Робеспьера и Сен-Жюста) обрушился на левых якобинцев, обвинив их в продажности и предательстве, не пощадил при этом и Эро де Сешеля, но не упомянул имени Эбера.

14 ноября 1793 г. депутат Конвента Франсуа Шабо, примыкавший к дантонистам, явился к Робеспьеру с доносом на ряд других депутатов, обвиняя их в финансовых махинациях, включавших фальсификацию декрета Конвента о ликвидации Ост-Индской кампании. Этот бывший монах-капуцин, числившийся недавно среди левых якобинцев, а теперь, разбогатев, примкнувший к дантонистской группировке, действовал явно из страха перед грозящим разоблачением финансовой аферы, за участие в которой могло быть только одно наказание — смерть. Шабо сообщил Робеспьеру, что Батц и его агенты подкупили депутатов Конвента Делоне и Жюльена из Тулузы и передали 100 тысяч франков самому Шабо для вручения дантонисту Фабру д'Эглантину. Батц, по словам Шабо, раздавал взятки левым якобинцам, чтобы те оговаривали депутатов, которых барону не удалось подкупить. В числе агентов Батца, перечисленных Шабо, фигурировали некоторые вожди левых якобинцев, включая Эбера. Сам же Шабо якобы взял 100 тысяч франков только для того, чтобы принести их в качестве доказательства истинности сведений, сообщаемых им в своем доносе. Но как раз как свидетель Шабо не заслуживает особого доверия. Он явно пытался выгородить себя, потопив своих сообщников. В его список агентов Батца были занесены лица (в том числе Эбер), нападавшие на Шабо в Конвенте и Якобинском клубе. Однако проверить утверждения Шабо непросто и в ряде случаев оказывается вообще невозможным. Кроме того, новые доносы Шабо, а он после своего ареста написал их свыше трех десятков на имя Робеспьера, Дантона и Комитета общественного спасения, сохранились лишь частично. Факт тот, что доносы Шабо были приняты Комитетами всерьез, но сделано ли это было потому, что они соответствовали истине или по соображениям политической целесообразности, сказать с уверенностью тоже нельзя. Исследователи колебались между двумя выводами: Шабо в собственных интересах пытался отлечь внимание от финансовой аферы, в которой был замешан, представляя ее в виде мифического заговора, или же налицо было и то и другое.

Робеспьер при встрече с Шабо, как ранее с Фабром, рекомендовал не нападать на патриотов, что соответствовало в тот момент его стремлению не допускать разрыва между различными группировками якобинцев. Совет Робеспьера — сообщить все сведения о заговоре Батца Комитету общественной безопасности — очень не понравился Шабо (так, по крайней мере, он утверждал позднее), поскольку, по его сведениям, этот Комитет почти наполовину состоял из агентов барона. Тем не менее Шабо послушно выполнил этот совет, равносильный приказу. Члены Комитета принуждены были неохотно дать ход делу. Шабо все же не вполне последовал рекомендации Робеспьера «щадить» патриотов. В его показаниях не была открыто названа фамилия Эбера, но можно было легко догадаться об участии в заговоре издателя «Отца Дюшена». Возможно, именно это и решило судьбу Шабо. В своем заявлении Комитету общественной безопасности он сообщил о намеченном назавтра совещании Батца с другими участниками заговора и указал точно дом, где должна была состояться эта встреча, предложив в качестве гарантии правдивости сообщенной информации подвергнуть его аресту. Комитет принял решение об аресте Шабо и еще нескольких скомпрометированных депутатов и финансовых дельцов. Шабо был арестован назавтра утром, а не вечером, как это было условлено с ним. Это было результатом описки в приказе об аресте, или, что более вероятно, желанием помешать ему выступить с разоблачениями в Конвенте. Большинство из лиц, названных Шабо, было арестовано, но некоторым удалось скрыться, особенно в случаях, когда аресты производились муниципальными полицейскими — агентами Батца. Фабр был арестован позднее, в январе 1794 г., когда выявилась его причастность к афере, связанной с фальсификацией декрета о ликвидации Ост-Индской кампании. Сам же Батц, узнав о доносе Шабо, сумел, как всегда, уйти от преследования.