Призрачный роман
Шрифт:
— Ну, дед… — выдавил Джой. — Ну, дед, ты даешь!
Протянул руку, дрогнувшими пальцами приподнял температурный лист. Где были его глаза?! «Сонина И. Н.». Сонина Инга. Инга Сонина. Ин-Сон. А наш предок обожает ребусы! И сейчас с хихиканьем потирает руки где-то там, у себя… на небесах или в аду. Джой искренне надеялся, что в последнем.
…Душа обычно находится рядом со своим поврежденным вместилищем-телом, ожидая, когда оно выздоровеет или умрет. Но иногда дух может потеряться, заплутать на туманной призрачной дороге, не найти пути назад в свое тело, забыть о прошлой жизни и о собственной смерти.
Или не
…Пальцы неподвижной руки шевельнулись…
Часть вторая
ВСЁ ПРИЗРАКИ КРУГОМ!
— Сын, — строго спросила мама. — Ты помнишь, что скоро у меня юбилей?
— Ага, — отозвался Джой. — Как я могу забыть, если каждые три дня ты мне об этом напоминаешь?
Мама вздохнула.
— Я просто заранее приучаю себя к этой мысли…
— Ты обещала подумать, что хочешь в подарок. Может, съездить куда-нибудь? Ткни пальцем, подберем индивидуальный тур. Или просто деньги?
— Я еще думаю.
— Мам, — спросил Джой, пролистывая сводки, — а помнишь, что раньше дарили почтительные корейские дети родителям на шестидесятилетие?
— И что же? — спросила та и затихла в ожидании подвоха. Джой помедлил, смакуя ответ.
— Хороший гроб!
Трубка издала невнятный звук, словно мама подавилась, — и разразилась хохотом:
— Ах ты… мерзавец! Не дождешься!
— А пока родители не умерли, гроб подвешивали на чердаке на цепях… мам, у тебя же в доме чердак просторный?
— Прекрати! — задыхаясь, потребовала та.
Она почти перестала смеяться после смерти отца: горе, слишком много забот, двое детей на руках… Джой обожал ее смех, который он помнил с детства — откровенный, яркий, молодой. Встреться ему девушка, которая так же смеется, и он моментально женится. Джой имел неосторожность сказать об этом, и мама тут же воспользовалась подвернувшейся возможностью.
— Знаешь, к моей подруге приехала двоюродная племянница из Средней Азии. Кореянка, между прочим. Очень симпатичная девушка! Дыни привезла — экологически чистые, без селитры. Жанна нас…
— Дай-ка попробую угадать, — произнес Джой, параллельно набирая текст на клавиатуре. — Жанна нас приглашает на дыни? Или на девушку?
— Джой!
— Мама, у тебя еще девятый хвостик не вырос!
— А?
— Говорю, что ты еще не кумихо. [32] Так что прекрати глодать мою печень и иди на дыни сама.
— Джой, ну встреться с девочкой, что тебе стоит? Хорошая семья, консерватория, очень симпатичная. Раз тебе все равно никто пока не нравится, а…
32
Кумихо — старая лиса-оборотень с девятью хвостами, съедающая печень влюбленных в нее мужчин, символ коварства (кор.).
— Нравится, — сказал Джой, отсылая письмо. — Очень нравится.
В трубке воцарилось изумленное молчание. Потом мама сказала осторожно:
— Да? Это кто-то, кого я знаю?
— Ты ее в глаза не видела.
Да и он сам, в общем-то, тоже…
— И… кто она? Какая она?
— Веселая. Добрая. Смешная. Замечательная. И… — Джой раскрыл новый документ.
— И?
— И несуществующая.
Мама
рассмеялась — одновременно и с разочарованием, и с облегчением.— Как не стыдно обманывать! У тебя был такой голос, что я даже поверила…
— Что за голос?
— Как будто ты и впрямь влюбился.
Я глядела в окно.
За окном была осень. Как-то странно понимать, что это уже другая осень. Следующая. Потому что предыдущую, а также зиму и весну я провела на больничной койке. Попросту их не заметила.
Ветер налетал на деревья, тормошил, с шумным шелестом вскидывая в воздух оранжево-желтые волны, и совершенно счастливый летел дальше: ведь в городе так много деревьев, с которыми можно играть!
Меня тоже манило на залитую сентябрьским светом аллею. Идти, бездумно разгребая ногами шуршащие листья, подставляя лицо прощальному солнечному теплу, наслаждаться переливами цвета золотой… нет, золотой-багряной-красной-оранжевой, даже лиловой листвы.
Но мне туда нельзя.
Со вздохом я отвернулась от окна. Спасибо маме — она не стала ничего менять в моей комнате: ни обоев, ни штор. Даже на столе все оставила как в тот день. Сначала не до того было, а потом из суеверия. Разве что пыль протирала. Боялась что-то изменить — вдруг я из-за этого не вернусь? Люди, которых это не коснулось, ее высмеют: как одно связано с другим?
А я ей очень благодарна. Страшно хочется чего-то привычного и неизменного. Подтверждения, что даже если из жизни выпало полгода, мир все равно остался прежним: тот же город, та же квартира, та же комната…
Но, увы, мир изменился.
Потому что изменилась я.
Я задумчиво разглядывала себя в зеркало. Лицо бледное, но уже не такое бескровное, как при выписке. Все-таки в реабилитационном центре и в санатории я старалась больше гулять. Ну как гулять… Сначала меня вообще возили в кресле-каталке: мышцы и связки хоть и не атрофировались, но сильно ослабели. Физиотерапия, массаж, тренировки — и я понемногу начала ходить сама; сначала с «ходунками», потом с палкой, потом по принципу: «вдоль стеночки до угла» или «доберусь-ка я до той скамеечки».
Сейчас все уже нормально. Я перестала падать от внезапной слабости, или головокружения, или от того, что подводили ноги. Ну, почти перестала…
Я поправила челку. В больнице меня подстригли очень коротко, волосы отрастали медленно, все никак не получалось сделать любимую стрижку… Это что еще за разговорчики? Только начни себя жалеть, и никогда уже не остановишься. Руки держат, ноги ходят, глаза смотрят, голова варит… хоть и не всегда — уже хорошо! А волосы… ну не облысела же, в конце концов!
Но все эти бодро-здравые мысли ничуть не уменьшали напряженного выражения глаз в зеркале. Хорошо хоть они не обесцветились, как кожа, — как были серо-синими, так и остались.
За спиной скрипнула дверь, я от неожиданности вздрогнула, чуть не выронив зеркало. Медленно, словно боясь кого-то спугнуть или самой окончательно испугаться, обернулась.
Разумеется, никого.
Просто сквозняк…
После окончания разговора с матерью Джой еще некоторое время пытался работать — пока не понял, что просто бездумно жмет на клавиши, подвисая на каждом действии. Отвернулся на кресле от стола, уставился на осенне-праздничный пейзаж за панорамным окном.