Призрак мисс Миранды

— И столь же настойчиво старался сбить нас с пути, как я — идти своей дорогой.

— Ох, — только и выговорила я, ибо ничего иного мне не пришло на ум. — А почему?

— Объясню, когда доставлю тебя в Холлиуэлл.

— Есть особая причина?

— Да, конечно.

Вот поэтому я и вспомнила сон, когда он пообещал:

— Я все скажу тебе, когда мы снова вернемся к началу. На то самое место.

Так что мне оставалось лишь хранить молчание, когда мы осторожно спускались по сырым склонам к затопленной дороге внизу. Бледное солнце все же порадовало нас теплом и светом, и земля парилась, подсыхая буквально на глазах. В воздухе стояла золотистая дымка, и пахло сочными запахами подступающей осени.

По Хай-стрит все еще текли потоки, а заливной луг превратился в озеро. Поворот в конце Джипси-Лейн наполовину был скрыт водой, и деревня выглядела пустынной и молчаливой, ибо все сидели по домам, убирая последствия ливня, который вчера хлестал сквозь прорехи в крышах.

Когда мы, подпрыгивая в промоинах и расплескивая фонтаны грязной воды, добрались до дороги у реки, я не выдержала:

— Если твой рассказ и потерпит до Холлиуэлла, то я думаю о вещах, которые ждать не могут.

Николас снял одну руку с руля и сжал мою ладонь:

— Ты о чем?

— В самом ли деле ты был обручен с Сильвией Сильвестр?

Николас испустил характерный для него короткий обаятельный смешок.

— Силы небесные, женщина, — с ироническим возмущением воскликнул он, — неужели человек, обрученный с Сильвией, бегал бы за тобой? Или вообще за кем-либо?

Я не смогла удержаться от смеха, признавая его правоту. Но, несмотря на его напускной цинизм, я уже понимала, что Николас не из тех людей, которые легкомысленно относятся к такому понятию, как любовь. И когда я отрицательно помотала головой, он поинтересовался:

— А с чего ты это взяла?

— Но все же… она говорила, что вы помолвлены.

— Если бы я только знал!

— А почему она… как ты думаешь?

В его словах звучали мягкость и печаль, потому что Николас был очень добрым человеком:

— Бедная Сильвия! Тому есть масса причин. Во-первых, она считала, что это отличный рекламный ход…

— В чем я неоднократно убеждалась, — сухо оборонила я. — Почему еще?

— Ну, видишь ли… — Он развернул «лендровер», чтобы объехать огромную лужу, и по обе стороны машины взметнулись огромные столбы желтовато-коричневой воды. — Она выдержала нелегкую борьбу за право, наконец появиться на экране. Главная идея, которая снедала бедняжку, — она должна стать первым номером. Сильвия никогда не верила, что ей что-то дадут совершенно бескорыстно, и потому готова была душу заложить, чтобы увидеть свое имя в титрах.

— И увидит?

— Думаю, что да. Но она решила, что я сделаю для нее гораздо больше, если… — Он смущенно улыбнулся. — Ну, если будет известно, что мы обручены или влюблены, назови как угодно…

— Порой ты весьма искусно изображал эти чувства.

— В самом деле? Как ты с Робби?

Он отвел взгляд от ухабистой дороги и испытующе посмотрел на меня. Нахмурившись, изобразил насмешливый укор в мой адрес.

Я почувствовала, как у меня пылают щеки. Чтобы отвлечь его внимание, я продолжила:

— Подумать только… я переживала, что ты ужасно расстроился, когда прочел то неуклюжее сочинение и узнал, что Сильвия целовалась с Робби. Помнишь? Его написала Дженис Пибоди.

— Могу ли я это забыть? — рассмеялся он. — Я страдал лишь из-за того, что Робби тебя унижает.

Я промолчала. Мы подъехали к берегу. Утреннее солнце и порывистый ночной ветер сделали свое дело, и теперь от потока, еще вчера бушевавшего здесь, осталось не более двух футов разлившейся воды.

— Держись крепче! — скомандовал Николас.

Я вцепилась в металлические поручни «лендровера». Николас повел машину на самой малой скорости, и в следующее мгновение вокруг нас уже плескалась мутная вода, грязными фонтанами вставая по обе стороны. Ее потоки заливали ветровое стекло. «Лендровер» шатало из стороны в сторону, как прошедшей ночью «Морскую нимфу». Наконец мы выбрались на берег и, пробравшись меж двух обломков, которые недавно были нашими воротами, миновали обломанные у самого основания деревья, поднялись по подсыхающей аллее и завернули за угол дома.

И передо мной снова предстал Холлиуэлл-Грейндж.

Я думала было, что чудесное спасение прошлой ночью исчерпало тот запас удивления, которым мог меня одарить Холлиуэлл. Но открывшийся вид несказанно поразил меня, — и в то же время я была готова к нему.

Место, которое должно было представлять собой пустынную груду обломков, дышало жизнью. Все мужчины, женщины и конечно же все дети Дервент-Лэнгли собрались здесь, занятые гигантской операцией уборки.

Я видела, как мистер Броклбенк, кузнец, тащит половину дилижанса мисс Сильвестр, а Тим, следуя за отцом по пятам, волочит одну из створок ворот, которую удар волны забросил на ветки уцелевшей ивы.

Фред и Чарли Данн из «Белого оленя» на пару с констеблем Барбером через разбитое французское окно выплескивали на террасу океанские потоки воды. Мистер Бэкхаус где-то раздобыл лестницу и, взгромоздившись на нее, внимательно изучал поврежденную крышу. И весь мой класс, возглавляемый не кем иной, как Дженис Пибоди, увлеченно не только спасал остатки киноаппаратуры, но и собирал обломки мебели, разбросанные по дорожкам сада.

Объяснения выпали на долю констебля Барбера, который присутствовал здесь в полуофициальном качестве:

— Мы знали, что вам будет неприятно, вернувшись домой, увидеть хаос и мусор.

Но как ни странно, он адресовал объяснение не мне, а Николасу.

Тот же извлек меня из «лендровера» и, взяв на руки, понес по выщербленным и влажным остаткам ступеней. Даже влюбленный, он оставался режиссером и, может, поэтому настоял, чтобы заключительный кадр стал первым — я стою в дверях.

Он даже вспомнил:

— Я предполагаю, что это и естьХоллиуэлл-Грейндж?

Но не дал времени ответить репликой, что прозвучала при первой нашей встрече, ибо смущенно продолжил:

— Предполагаю, ты и не знала, что именно тогда я влюбился в тебя? — Он оперся рукой на старый, выцветший от ветров и дождей косяк двери. Думаю, что в его восприятии, как и в моем, дом олицетворял любовь — сильную, надежную, готовую противостоять всем невзгодам времени. И, словно прочитав мои мысли, он гордо и застенчиво произнес: — И никакие силы ада, никакие наводнения этого не изменят.