Призрак на вахте
Шрифт:
Вскоре дистанция между «Тучей» и «Русалкой» увеличилась до полутора миль. В 9 часов, воспользовавшись попутным ветром, «Туча» поставила паруса и сразу увеличила ход до восьми узлов. Погода между тем все ухудшалась.
Разумеется, командир «Тучи» знал, что при большой волне на «Русалке» из-за низких бортов вынуждены задраивать световые люки и вентиляционные трубы, и при этом очень тяжело становится поддерживать нужное давление пара в котлах. Тем более что в силу своих конструкционных особенностей «Русалка» при попутной волне всегда сильно рыскала, что еще более замедляло ход. Однако Лушков не сделал никаких попыток подождать все более отстающий броненосец, чтобы следовать соединенно. Впоследствии Лушков заявил, что шел впереди «Русалки» не более чем на три мили. «Я не предпринимал ничего для сближения с «Русалкой» только из-за того, что все время ждал сигнала от Иениша как старшего по рангу!» – говорил Лушков в свое оправдание.
Возможно, что на мостике «Русалки» в это время находился не Иениш, а Протопопов, который в силу своего служебного положения не мог отдать приказание командиру «Тучи».
Тем временем к 9 часам ветер достиг силы девять баллов. Но барометр продолжал падать, а это
Потеряв из виду броненосец, Лушков вновь увеличил ход, опасаясь, что идущая следом «Русалка» может его таранить. Впоследствии, оправдывая свои действия, Лушков писал в газете «Новое время»:
«По мере приближения к Ревельштейнскому маяку ветер и волнение моря усиливались с каждой минутою; около 10 часов 30 минут мы встретили транспорт «Артельщик». Командир его, капитан 2-го ранга Мельницкий, незадолго перед нашим уходом вышедший в море, предпочел из-за свежести ветра вернуться обратно в Ревель. Сигнал о возвращении, который должен был последовать с броненосца «Русалка», ожидал и я, а потому у меня внимательно следили за всеми ее движениями. Конечно, трудно было лодке «Туча» идти назад против ветра и волнения, но до Ревельштейнского маяка, в случае приказания, я мог еще смело попытаться сделать это. Ревел ьштей некий маяк я прошел около 11 часов и, видя, что броненосец «Русалка», обогнув его, намного отстал от меня, приказал уменьшить ход, так как из-за наступившей пасмурности сигналов, если они и делались в это время, нельзя было разобрать.
В 12 часов, ровно в полдень, пошел частый, но мелкий дождь. Сразу наступила мгла, которая как пеленой закрыла броненосец, и с тех пор никто его больше не видел… Предоставленный самому себе, я не думал больше о возвращении; при усилившемся ветре (8 баллов) и волнении машина лодки «Туча» не могла бы уже выгрести, да и лодка подвергалась опасности быть залитой. Уменьшить ход и ждать броненосец «Русалка» оказалось также рискованным: с уменьшением хода попутное волнение начало бить в корму, и я легко мог потерять руль… «Туча» взлетала на вершину волны, нос или корма ее по очереди поднималась кверху и потом стремглав как бы летела в пропасть. Одним словом, было такое состояние моря, при котором ни один командир, если у него часть команды упадет за борт, не подумает спасать ее, чтобы не увеличивать число и так уже погибших людей. Чувствуя себя совершенно бессильным при подобных условиях быть чем-нибудь полезным для броненосца «Русалка», я решил дать полный ход машине и все внимание обратил исключительно на сохранение вверенной мне лодки и ста человек команды…»
В 12.40 «Туча» прошла Эрансгрундский плавучий маяк, в 13.50 – маяк Грохара, а в 15.00 уже бросила якорь на рейде Гельсингфорса.
Оценивая действия командира «Тучи» во время перехода, контр-адмирал Скрыдлов впоследствии заявил: «Капитан 2-го ранга Лушков утверждает, что из-за штормовой погоды он не мог бы оказать помощи «Русалке» в случае какой-либо аварии. Я нахожу такой взгляд совершенно неосновательным и в устах командира военного судна чрезвычайно опасным. Неосновательным потому, что я не признаю в данном случае таких обстоятельств, которые устраняли бы всякую надежду хотя бы подобрать из воды погибавших людей. Но если бы даже «Туча» не имела возможности оказать прямую помощь, то капитан Лушков, присутствуя при ее гибели, избавил бы флот и все общество от чувства мучительной неизвестности о причинах этого ужасного случая… При другом образе действий капитана Лушкова все сомнения были бы рассеяны, они уступили бы место чувству сожаления о жертвах неизбежной в морской службе катастрофы. Капитан Лушков объяснил бы нам если не действительную, то возможную причину гибели «Русалки», или, по крайней мере, указал бы место ее гибели».
Прибыв в Гельсингфорс, Лушков отправил в Ревель телеграмму контр-адмиралу Бурачеку о своем благополучном прибытии, но о «Русалке» не упомянул ни единым словом. Почему? Не понятно. Согласно соответствующей статье Военно-морского устава он был обязан доложить о всех обстоятельствах соединенного плавания двух кораблей. Однако командир «Тучи» этого не сделал. Не явившись, как это положено, в день прибытия к командиру Гельсингфорского порта, Лушков только на следующий день отправил в штаб порта посыльного с рапортом о своем прибытии, но и в нем ни единым словом не упомянул о «Русалке». Почему не отправился Лушков лично с докладом, тоже не понятно. Вероятно, все дело в том, что в этот момент командир порта капитан 1-го ранга Вишняков находился по служебным делам в Петербурге и его замещал лейтенант Лебедев, а идти с докладом к лейтенанту, будучи в чине капитана 2-го ранга, Лушков посчитал ниже своего достоинства, а потому и ограничился всего лишь запиской. При этом командир «Тучи» нарушил не только букву устава. Доложи он гельсингфорскому начальству об отсутствии «Русалки», последнее могло бы немедленно организовать поиск пропавшего броненосца.
Не многим лучше действовал и контр-адмирал Бурачек. Получив телеграмму Лушкова, он просто-напросто положил ее под сукно, тоже не поинтересовавшись судьбой «Русалки».
Только 8 сентября Лушков отправил Бурачеку вторую телеграмму, в которой спрашивал: не вернулась ли «Русалка» обратно в Ревель, и ждать ли ему ее в Гельсингфорсе. Но эта запоздалая телеграмма не дошла до адресата: утром 8 сентября Бурачек ушел с «Первенцем» и «Кремлем» в Кронштадт.
9 сентября в 7 часов Бурачек с арьергардом отряда прибыл в Биорке. Он ожидал встретить там оба передовых корабля, но в Биорке никто ничего не знал ни о пропавшей
«Русалке», ни о все еще находящейся в Гельсингфорсе «Туче». Что должен был делать в данной ситуации Бурачек? Разумеется, выходить на связь с Биорке и выяснять местонахождение подчиненных ему кораблей. Но ничего подобного контр-адмирал не делает. Он просто ждал прихода отставших кораблей, не предпринимая никаких действий.9 сентября в 5.30 «Туча», так и не дождавшись «Русалку», покидает Гельсингфорс. Проходя шхерами мимо Роченсальмского порта, Лушков заворачивает туда и отправляет в Биорке на имя Бурачека еще одну телеграмму, в которой спрашивает флагмана: идти ему в Биорке одному или все же подождать невесть куда запропастившуюся «Русалку»?
Эта телеграмма легла на стол Бурачека только утром 10 сентября и вызвала полное недоумение командира отряда, который до этой минуты пребывал в полной уверенности, что «Русалка» давным-давно стоит в Гельсингфорсе. Только теперь Бурачек начинает принимать меры, чтобы выяснить судьбу своего корабля. Он запрашивает Гельсингфорс: заходила ли туда «Русалка». Гельсингфорс присылает отрицательный ответ. Однако и теперь Бурачек остается верен себе: вместо того, чтобы сразу информировать о происшествии командование флота (а пропажа боевого корабля в течение трех суток – это уже самое настоящее происшествие), он продолжает бездействовать в надежде, что все еще обойдется и пропавший броненосец обнаружится.
В Морском министерстве информацию о пропавшем броненосце получили только вечером 10 сентября, причем получили ее от командира Свеаборгской сухопутной артиллерии. Чуть позднее пришли также сообщения от командиров Ревельского и Свеаборгского портов. И только спустя пять часов пришло, наконец, сообщение от Бурачека.
Первым предположил, что с «Русалкой» случилась беда, лейтенант Лебедев. (Спустя двенадцать лет этот лейтенант станет командиром броненосного крейсера «Дмитрий Донской» и героически погибнет вместе со своим кораблем при Цусиме.) Лебедев получил сообщение от городского полицмейстера о том, что на один из островов архипелага Кремаре выбросило на берег шлюпку с трупом матроса и что шлюпка эта, скорее всего, с военного корабля. Лебедев немедленно сообщил об этом в Петербург. На следующий день (то есть уже 10 сентября) командир Свеаборгской крепостной артиллерии генерал-майор Кайгородов сообщил вернувшемуся в Гельсингфорс капитану 1-го ранга Вишнякову, что на близлежащий к крепости остров Сандхамн выброшены разбитые шлюпки и разные предметы, которые, судя по маркировке, принадлежат броненосцу «Русалка». Командир порта сразу же телеграфировал о страшной вести в Главный морской штаб.
Подводя итог всей этой неразберихи, можно сказать, что о катастрофе с «Русалкой» Морское министерство узнало лишь 10 сентября, то есть на третий день после ее вероятной гибели. Поистине классический пример неорганизованности и безответственности!
Немного отвлекаясь от основной темы, заметим, что данный случай неразберихи меркнет перед подобными делами былых эпох. В свое время, работая с архивными материалами Адмиралтейств-коллегии российского флота, я натолкнулся на совершенно потрясающий факт, имевший место в эпоху царствования императрицы Елизаветы Петровны. Во время одной из морских кампаний неподалеку от Ревеля (то есть почти там же, где погибла «Русалка») попал в шторм и был разбит о прибрежные камни небольшой военный транспорт. Команду и часть грузов, правда, удалось спасти. Командир транспорта сразу же отписал в Адмиралтейств-коллегию соответствующую бумагу и стал ждать ответа. Бесполезно прождав его в течение полутора лет, он плюнул на воинскую службу, написал рапорт об отставке и укатил в родовое имение. Минуло семнадцать лет. В один из дней злополучное донесение о разбитии на эстляндских камнях транспорта было все же извлечено на свет божий и прочитано. Адмиралтейские чиновники изумились, так как транспорт все еще числился в составе Балтийского флота. После полугодовых раздумий на место кораблекрушения была отправлена комиссия. Когда члены комиссии прибыли на место, то были несказанно поражены: на берегу стояла целая деревня, в которой жили бывшие матросы погибшего транспорта, успевшие к этому времени пережениться на местных девицах и завести детей и хозяйство. В центре деревни стоял большой сарай, в котором в полной неприкосновенности хранилось казенное добро с погибшего транспорта. Члены комиссии почесали затылки и убыли обратно в Петербург. По итогам поездки они составили бумагу, в которой изложили суть дела. Бумагу тут же подшили к какому-то делу. Прошло еще десять лет, и эта бумага легла на начальственный стол. В деревушку вновь была отправлена комиссия, которая увидела то же самое: и матросов (только изрядно постаревших, а потому не годных для службы), и сарай с казенным добром. По итогам и этой поездки была составлена бумага. На этом сия история обрывается, так как более никаких документов относительно сгинувшего транспорта и его команды найти не удалось. Вероятно, об этом деле и в тот раз забыли, и, по-видимому, уже навсегда…
Но вернемся к «Русалке». Поиск пропавшего броненосца был начат 10 сентября и велся непрерывно вплоть до 16 октября, когда первые заморозки начали сковывать Финский залив льдом. В поисковых работах было задействовано полтора десятка боевых кораблей и вспомогательных судов. Среди вспомогательных судов значились «Удача», «Стрелка», «Акера», «Эллекен», «Самоед», «Карин» и крейсер 2-го ранга «Крейсер». Итоги поисковых работ были таковы: ни найти погибший броненосец, ни установить место его гибели не удалось. Наряду с этим было найдено на берегу и выловлено в море немало различных предметов, принадлежавших «Русалке», в том числе и несколько разбитых волнами шлюпок. Ни у одной из шлюпок весла в уключины не были вставлены. Найдены были принадлежавшие броненосцу шлюпочные весла, спасательные круги, матросские койки, белье, матросская бескозырка с надписью «Русалка», детали разбитой верхней деревянной рубки, две деревянные крышки от башенных горловин, ящик из-под судовых компасов, различные деревянные обломки верхней палубы и ходового мостика. Все найденные вещи тщательно обследовала комиссия во главе с контр-адмиралом Гессеном (некогда служившим на «Русалке») и в составе капитанов 1-го ранга Сильвестрова, Юрьева и заместителя военного следователя штабс-капитана Кетритца. Вердикт комиссии был таков: все найденные вещи принадлежат именно броненосцу «Русалка».