Призрак Великой Смуты (CИ)

Конечно, либеральная интеллигенция с увлечением критиковала действия красногвардейских патрулей, которые по приказу своего командира Рагуленко расстреливали застигнутых на месте преступления воров, насильников, грабителей и убийц, и только потом доставляли их трупы в управление сыскной полиции, или, по-новому, уголовного розыска, для оформления протокола и похорон. Через полтора месяца такой практики, как писалось в древних трактатах о порядке, наведенном в результате жестких действий тезки Сергея Мироновича – Кира Великого: «девственница с мешком золота могла безбоязненно в одиночку обойти всю Персию и с ней ничего бы не случилось».

Благодаря этим, пусть непопулярным и жестоким, но вызванных чрезвычайными обстоятельствами мерам, в городе возобновилась мелкая торговля, наладилась деятельность нефтедобывающих и рыбопромысловых предприятий. Оживающая после войны советская экономика каждый день требовала от Баку все большие количества нефти и рыбы. Но все же больше всего нужна была нефть, спрос на которую рос не по дням, а по часам.

Нефть везли на север по железной дороге, отправляли танкерами по Каспию и Волге, на нефти ходили паровозы на Закавказской дороге, суда и корабли Каспийского пароходства и Каспийской военной флотилии. Нефть была главным богатством Баку и главным его проклятием. Из-за нее город утопал в липкой копоти и вязкой черной мазутной жиже, а нефтяные вышки стояли прямо в центре города.

Нефть была и приманкой для иностранных государств, готовящих агрессию против Советской России. После того, как со сцены сошли турки, обессиленные войной и голодом, место главного врага немедленно заняли англичане, отношения которых с большевиками не сложились с самого начала. Но и англичанам в последнее время тоже не везло. Потерпев несколько крупных поражений, они уже не могли выделить против Советского Закавказья сколь-нибудь значительных сил. Пришло время действий с помощью «мягкой силы», «пятой колонны», подкупа, шантажа, разжигания межнациональной розни, то есть всего того, на что так горазды были англосаксы.

17 апреля 1918 года. Южная Персия. Ханекин. Штаб 1-го Кавказского экспедиционного корпуса генерала Баратова.

Прапорщик Николай Гумилев.

Долог и труден был путь нашей бригады от Баку до Ханекина – небольшого городишка, расположенного в Месопотамии в ста пятидесяти верст от Багдада. А от Энзели до Ханекина – тысяча верст. Но мы их прошли…

Легко смяв под Ширваном слабые заслоны местных магометанских сепаратистов, конно-механизированная бригада под командованием генерал-лейтенанта Романова быстро взяла Ширван и Ленкорань, а потом, перейдя государственную границу, заняла персидский порт Энзели, откуда перед этим спешно убрался британский экспедиционный корпус генерала Денстервиля, после чего начала свой долгий путь вглубь Персии. Я, как и обещал мне великий князь – ну не привык я еще именовать его по-новому – товарищ генерал – принял команду конных разведчиков, состоящую из полусотни кубанских казаков. Все они оказались опытными кавалеристами, не первый год воюющими в этих диких местах. Мы шли впереди авангарда бригады, периодически вступая в стычки с местными племенами, которые веками жили грабежом и разбоем караванов.

Правда, нам неплохо помогали «беспилотники» – так группа технического обеспечения нашей разведки, следовавшая в авангарде, называла свои летательные аппараты, похожие на маленькие аэропланы. Они, словно птицы, парили над нашими головами, с высоты высматривая вражеские засады, тайные тропы и селения, в которых нас могло ожидать как традиционное восточное гостеприимство (особенно, если мы за него хорошо заплатили), так и десятка полтора мужчин с винтовками, а то и с пулеметами. О результатах разведки беспилотников нам сообщали по рации – еще одной весьма полезной вещи, которую передала мне группа технического обеспечения. Со мной провели занятия, объяснив правила пользования этой радиостанцией, с помощью которой, несмотря на ее небольшие размеры, можно было связываться с авангардом. Эх, если бы такие полезные вещи были бы у меня, когда я ходил в разведку на Германском фронте! Сколько бы жизней они сберегли…

Казаки, которые, как я уже говорил, воевали в этих краях не первый год, хорошо знали местные нравы и вовремя подсказывали мне, как следует себя вести при встрече со старейшинами лурских селений, что следует сказать им и чего ни в коем случае говорить не надо. А у меня хватило ума не показывать свою фанаберию, а прислушаться к советам седоусых урядников. Поэтому кроме столкновений с несколькими бандами куртатинцев и луров, разбойничий нрав которых был всем хорошо известен, боевых действий нам до поры до времени вести почти не довелось.

До Керманшаха наша бригада дошла благополучно. Если у нас и были потери, то в основном от болезней – малярии и холеры. И хотя санитарный отряд бригады, в котором работали врачи, присланные с эскадры адмирала Ларионова, и объясняли солдатам – как уберечься от болезней и что можно, и что нельзя есть, но больные все равно были. Правда, как рассказывали мне мои казаки, по сравнению с прошлым годом заболевших было не в пример меньше, а умирало от болезней после лечения в летучих госпиталях бригады совсем немного солдат.

– Эх, Николай Степанович, – говорил мне мой помощник, подхорунжий Никита Головин, – помню, как в прошлом году приехал я в Сакиз – мы тогда готовили к наступлению на Мосул. Жара страшная, с пустыни ветер подует – словно огненным ножом по людям проведет. А солдатики бедные считай что через одного больны лихорадкой. Как начнется приступ, так даже в такую жару его озноб бьет – только зубы стучат. Спасибо большое командиру нашему, Николаю Николаевичу Баратову. Пожалел он нас, приказал отвести войска от этих мест гиблых к горам персидским. Там и жара поменьше, и малярией не так сильно болеют. А то мы все бы там остались – у речки этой, Диалы проклятой.

– А ведь, Никита Спиридонович, где-то там, если верить тому, что древние рассказывали, – улыбнулся я, – был рай, росло Древо познания добра и зла. В тех краях наша прародительница Ева соблазнила мужа своего Адама, после чего и свершилось грехопадение.

– Не может быть, Николай Степанович! – воскликнул подхорунжий Головин. – Какой же там рай – там воистину ад кромешный. Не хотел бы я снова попасть в те гиблые места.

– Ну, это не мы с вами решаем, – я развел руками, показывая, что, дескать, наше дело солдатское и против воли начальства не попрешь…

С некоторых пор нас начали беспокоить не мелкие шайки местных разбойников, а хорошо подготовленные и достаточно хорошо вооруженные группы кавалеристов, которые больше частью вели за нами наблюдение и старались в бой с нами не вступать. Но несколько раз вражеские разведчики – именно разведчики, а не грабители караванов – пытались подобраться к нам поближе, чтобы скрасть языка. Но казачки мои были людьми опытными, и их голыми руками было взять не так-то просто.

К тому же из группы технического обеспечения нам передали хитрые приборы – специальные очки, с помощью которых ночью было все видно, словно в сумерках. И подобраться незаметно к нам в темноте – а именно тогда начинали действовать вражеские разведчики, было уже невозможно.

Один раз они напоролись на наш секрет, подняли стрельбу и, потеряв двух человек убитыми, сбежали. Меня удивила их экипировка. Вместо старых винтовок, чуть ли не времен Надир-шаха Афшара, у них были новенькие английские карабины Ли-Энфилд. Кроме того, у одного из них, видимо старшего, при себе был кошелек, набитый британским фунтами, турецкими лирами и персидскими туманами. Похоже, что этим людям неплохо платили за их ночную работу.

В другой раз группа, которая попыталась тайком подобраться к нашему лагерю, оказалась более многочисленной. Но и она ушла не солоно хлебавши. У нас было рано четыре казака, правда, легко. А вот противник понес существенные потери. Поутру мы нашли на поле боя восемь трупов, британские винтовки, легкий пулемет Льюиса и много боеприпасов. Один из убитых со светлыми волосами и европейскими чертами лица был совсем не похож на азиата. Обшарив его карманы, мы нашли бумажник, в котором среди фунтов и туманов лежала фотокарточка. На них был запечатлен владелец этого кошелька в британском офицерском мундире. К его плечу доверчиво прислонилась молодая и довольно красивая девица. «Любимому Генри от Мэри. Бристоль. 1916 год» – было написано на обороте фотографии.