Призраки Дарвина

Я надеялась встретиться с кем-то из Хагенбеков, которые все еще ведут бизнес, прямых потомков Карла и его отца Клауса, торговца рыбой, помнишь его? Увы, все они по разным причинам отсутствовали. К счастью, в архиве работал Понтер, прилежный и услужливый библиотекарь. Эй, не надо ревновать. Конечно, он мне понравился, почему ты удивляешься? И, конечно же, я воспользовалась этим сдержанным увлечением, чтобы выдоить его по полной.

И это того стоило, если говорить о добытых сведениях. Не волнуйся, меня он не доил. Ладно, ладно, больше никаких пошлых шуток. Так что послушай: в мой последний день там я позволила ему отвести меня пообедать. Ну, звучит серьезно, но вообще мы просто съели по сосиске с горчицей в кафетерии зоопарка.

Он приготовил мне прощальный подарок. Племянница Карла Тея Умлауф не просто жива, но и, благодаря стараниям Понтера, готова пригласить меня в тот же день на чашку чая.

Так и вижу, как ты с недоверием качаешь головой. Племянница Карла Хагенбека? Ей должно быть сто лет! Быть того не может! Что ж, ей ровно сто лет — хрупкая старушечка, немного странная и эксцентричная, с путающимися мыслями, но вполне живая, спасибо.

Отец Теи, Иоганн Умлауф, владелец бани, в лавке при которой продавались иностранные диковинки, женился на сестре Карла Кристине. Семейный союз позволил Умлауфу расширить свое предприятие до полноценного магазина чучел, специализирующегося на подлинных артефактах, доставленных доверенными лицами Хагенбека из-за границы.

Это приносило деньги, и немалые. Экспонаты многих важнейших выставок искусства аборигенов в музеях Европы и США первоначально поставляли Умлауф и ему подобные, так что к моменту его смерти в 1889 году, в том же году, когда родилась его младшая дочь Тея, фирма выросла в настоящую империю.

Все трое сыновей Умлауфа зарабатывали на жизнь одним и тем же. Густав-младший вел семейный бизнес, в основном занимался «Всемирным музеем», буквально набитым предметами искусства аборигенов. Другой сын, Генрих Кристиан (еще один Генрих), использовал диковинки и оружие, черепа, инструменты и одежду, украденные у местных жителей, чтобы стать художником-постановщиком, и сотрудничал с Фрицем Лангом на съемках многих его фильмов начала двадцатого века. Но самым влиятельным оказался Иоганн. Он стал таксидермистом, набивая чучела животных, погибших в зоопарке дяди Карла по соседству. Это имело экономический смысл. Звери, даже после истечения срока годности, продолжали приносить неплохие деньги своими кожей, когтями и костями. Они стали зрелищем раз и навсегда. Как Генри на открытках Пьера Пети.

В итоге мертвых животных — горилл, медведей, антилоп, тигров — расставляли на ярко раскрашенном фоне, дополняли композицию пучками искусственной травы, человеческими манекенами и продавали с аукциона в музеи естествознания.

Мы ходили на такую выставку, Фиц, когда нам было двенадцать, помнишь школьную экскурсию в Бостонский музей?

Да, я помнил. Мы были под таким впечатлением, что прошли по маршруту экскурсии обратно одни, только я и Кэм. Я стучал по стеклянной стене, как будто хотел разбудить животных, и Кэм отвлекла внимание охранника, который пришел в ярость, поскольку я нарушал покой. Кэм спросила: какой покой? Этим животным нет покоя даже после смерти, у них отняли покой. Вот о чем она спорила в двенадцатилетнем возрасте, мол, это просто глупая иллюзия. Охранник был ошеломлен, не знал, что ответить, а когда он повернулся, чтобы устроить мне взбучку, меня уже и след простыл. Как мы смеялись над собственной дерзостью, молодостью и глупостью! Но сейчас, годы спустя, Кэм уже не хотелось смеяться.

Откуда нам было знать, Фиц, что эти чучела изготовил племянник человека, в конечном счете ответственного за жизнь и смерть твоего посетителя? Откуда нам было знать, что десять лет спустя я буду сидеть в гамбургской гостиной у сестры Иоганна Умлауфа Теи, потягивая крепкий чай и слушая ее воспоминания о своем дяде Карле Хагенбеке, о его отличном чувстве юмора, о том, как он был добр к своим животным, как любил представления, драмы и приключения.

Только к концу нашего небольшого чаепития произошло кое-что неожиданное. Я поднялась и собралась уходить, а Тея вдруг сказала: «Ты же американка? Гюнтер говорил, да и акцент у тебя американский. Великая страна». Я подтвердила, что я из Америки. «Они бомбили наш Всемирный музей. В тысяча девятьсот сорок третьем году. Уничтожили нашу коллекцию. Разнесли вдребезги. Мой брат Густав вскоре умер. От разбитого сердца. Все эти прекрасные, великолепные объекты, собранные во время путешествий в самые укромные уголки… А затем этот безумец Гитлер превратил всех нас в свои мишени, даже в животных. Я восстанавливала музей после войны со своей племянницей Кристой — она родилась в том же году, когда наш музей и магазин разбомбили, в тысяча девятьсот сорок третьем, никогда не видела отца, как и я не застала в живых своего, странно, да? Ты должна знать ее, Кристу Умлауф, она иммигрировала в Америку, когда мы продали магазин Лору Кегелю. Ты никогда не сталкивалась с Кристой в Нью-Йорке?»

Я пыталась сбежать от этой старушки, поскольку на следующий день нужно было рано вставать и ехать в Нюрнберг, но она не отпускала меня и жестом велела снова присесть.

«А Маргаретта? Если ты не знакома с Кристой, так, может, знаешь Маргаретту? Дочь моей двоюродной сестры Гизелы. Ой, нельзя упоминать ни ее, ни Гизелу после того, что она учудила в Чикаго. Сколько тебе лет?»

Я ответила, что мне двадцать два.

«Ох, тогда ты не могла знать Маргаретту. Она умерла… в Америке, где родилась, как и ты, умерла… не помню, но довольно давно. Я была на их свадьбе в тысяча девятьсот двенадцатом году… ой, про это тоже нельзя говорить».

Я была заинтригована достаточно, чтобы снова сесть. Ты же знаешь, как я люблю слухи, Фиц.

После всех этих злодейств и похищений мне хотелось просто старых добрых сплетен.

«Почему?»

«Это секрет».

«После стольких лет? Если вы расскажете мне о своей Маргаретте, я расскажу о своей. В моей семье тоже есть Маргаретта. Мать моего мужа».

«Сколько ей лет?»

«Она умерла, — сказала я. — Почти два года назад. Думаю, ей было чуть за сорок».

«Значит, она не может быть моей Маргареттой».

«Нет, не может. И что же там с вашей?»

Она пробормотала, что дядя Карл взял с нее слово молчать. Но он умер уже… Она не могла вспомнить, смешалась, потом решила, что это все-таки случилось семьдесят шесть лет назад, добавила что-то про срок давности и что он бы не стал возражать. Я подбодрила ее, мол, если мы не будем говорить за мертвых, кто тогда?

И тут, Фицрой Фостер, старушка поведала мне самую неправдоподобную историю. Эта двоюродная сестра Гизела была любимой дочерью Карла — жизнерадостной, доброжелательной, красивой и умела обращаться с животными, как и все в этой семье.

«Мы, Умлауфы, — объяснила Тея, — лучше разбирались в неодушевленных предметах, в то время как Хагенбекам казалось, что животные — их друзья, но Гизела преуспела в этом лучше всех. С самого детства одно ее присутствие успокаивало зверей, она обуздывала их дикость взглядом и улыбкой».

Поэтому вполне естественно, что отец взял шестнадцатилетнюю Гизелу в Чикаго, где его грандиозный цирковой номер открывал Всемирную Колумбову выставку 1893 года. Шоу Хагенбека произвело фурор: тигры на трехколесных велосипедах, медведи-канатоходцы, рабы мужского и женского пола в триумфальном шествии, загипнотизированные обезьяны, попугаи, говорящие на множестве языков, римские гладиаторы, покоряющие львов. Поищи Стивена Райса, нанятого Хагенбеком для шоу в Чикаго, потому что он обучал бегемотов танцевать под арабскую музыку в цирке Барнума, но, возможно, более важно, что он был племянником британца, также торговца животными, который женился на сестре Хагенбека (что за семья!).

Задержки в строительстве купола цирка к торжественному открытию настолько обеспокоили Хагенбека, что он забыл, что стоило бы присматривать за нахальным Стивеном. Или за своей своенравной дочерью. Однажды она и молодой мистер Райс просто испарились. К тому времени, когда Хагенбек через детективное агентство Пинкертона выследил парочку в Нью-Йорке, Гизела была беременна. И умерла в конце 1893 года при родах, произведя на свет недоношенную девочку Маргаретту.

Карл запретил упоминать имя дочери. Ее словно стерли, она как будто не существовала. Да так успешно стерли, что Тея не знала, что у нее вообще была старшая двоюродная сестра по имени Гизела, пока в 1912 году дядя Карл, подозревая, что ему осталось недолго, не рассказал ей всю мрачную и скандальную историю. Разоблачение случилось из-за письма неизвестной внучки Маргаретты, которая умоляла кого-то из родных присутствовать на ее свадьбе. К письму была приложена великолепная фотография — те же безупречные глаза, сочный рот и водопад волос, которые Плзела перед смертью передала дочке.