Призраки Гойи

В то время как Инес начинает выводить на бумаге неровные буквы, он спрашивает, хочет ли она есть и пить. Женщина поднимает на художника глаза, перестав писать, и смотрит на него. Он повторяет вопрос, и на сей раз она отвечает: да, она голодна. Она кивает, подтверждая, что хочет есть.

У Гойи всегда под рукой что-нибудь съестное: ветчина, сыр, маслины, кусок черствого хлеба. Он приносит всё это и даже стакан вина. Инес не пила вина пятнадцать лет. Первым делом она набрасывается на сыр, жадно пожирая его.

— Спокойно, — говорит Гойя, — ешьте спокойно.

Не слушая его, женщина выпивает полстакана вина. Затем она вновь принимается писать, уже быстрее, чем прежде. Она протягивает Гойе листок, и он читает вслух:

— Мой отец умер, мой брат умер, где моя мать? Где мой ребенок?

Гойя спрашивает:

— Ваш отец умер?

Инес кивает. Художник ошеломлен смертью Томаса. А также огорчен. Он не решается сразу сказать Инес, что ее мать тоже мертва, как и Альваро, утонувший в море. Он не знает, о чем спросить эту несчастную: откуда она пришла, отчего умерли ее отец и брат. Он видит ее немощной и обессилевшей, с затуманенным рассудком. Написав еще несколько слов, Инес останавливается, опять принимается есть, допивает вино, снова пишет и просит воды; Гойе кажется, что она готова пить и есть что угодно.

Он советует ей не глотать ветчину и маслины слишком быстро и читает то, что она написала: «…они подвешивали меня три раза, и я призналась, они сказали, что я — еретичка…».

Женщина смотрит на Гойю и спрашивает у него, что такое еретичка, но он не слышит. Он продолжает задавать вопросы, на которые Инес не отвечает; внезапно она хватает бумагу и пишет: «Где мой ребенок?».

Гойя спрашивает:

— Какой ребенок?

Она отвечает, хлопая себя по животу:

— Мой ребенок!

— У вас был ребенок?

— У меня есть ребенок.

— Успокойтесь, Инес, успокойтесь. Какой еще ребенок? У вас был ребенок в тюрьме?

— Да! Где мой ребенок? Я хочу видеть моего ребенка! Где он?

Художник слегка растерян. Собственная глухота тяготит его. Речь и жесты Инес бессвязны. Изголодавшаяся узница продолжает набрасываться на еду, она выплевывает на пол маслиновые косточки и говорит только о своем ребенке. Она произносит это слово раз пятьдесят. Гойя спрашивает у нее, кто отец этого ребенка. Она отвечает: один монах. Какой монах? Инес так и не узнала его имя. Просто один монах. Художник тотчас же думает о Лоренсо, но тот исчез более пятнадцати лет тому назад. Он не может быть отцом ребенка.

Гойя открывает одно из окон мастерской, высовывается и зовет очень громким голосом:

— Долорес! Долорес!

Мгновение спустя седовласая женщина лет сорока появляется на улице под окном, вытирая руки о фартук. Она поднимает вверх глаза и спрашивает, всплеснув руками, что ему понадобилось в такое время.

Гойя просит ее сейчас же подняться в мастерскую, она ему нужна. Женщина отвечает, что ей некогда, она готовит еду. Он ничего не слышит и снова просит ее подняться, подняться сию же минуту. Она ему нужна. Долорес повторяет, что занимается стряпней. Художник закрывает окно.

Женщина возвращается к себе с ворчанием. Она живет на первом этаже в одной комнате с маленькой кухней вместе с мужем-торговцем конфетами вразнос и двумя детьми. Трижды в год Гойя даст им немного денег, чтобы они присматривали за дверью мастерской во время его отсутствия. Время от времени Долорес у него убирает. Они давно знают друг друга.

Гойя возвращается к Инес, продолжающей писать каракулями. Он спрашивает, что случилось с ее ребенком, был ли это мальчик или девочка.

— Девочка, — отвечает она. — Маленькая девочка. Но они сразу же забрали ее у меня. Сразу же. Они унесли ее. Я не знаю, куда они ее дели. Помогите мне. Помогите.

Инес цепляется за художника, молит о помощи, собака лает, а Гойя ничего не слышит. Инес говорит, что ей нужен ребенок, только ее ребенок; она выпивает второй стакан вина, встает, снова садится и кричит:

— Надо помочь мне найти ребенка!

И тут появляется Долорес. Она входит через дверь, оставшуюся открытой. Гойя просит ее помочь отмыть лицо и тело Инес. Пусть она сходит за бельем, мылом и горячей водой. Женщины умеют это делать. И пусть еще захватит какую-нибудь одежду, всё равно что. Шерстяную.

Долорес сочувственно спрашивает, в чем дело. От этой бедняжки скверно пахнет. Кто она: нищенка? Сумасшедшая? Очередная жертва французских солдат, которые схватили и изнасиловали ее, как, по словам Долорес, и половину женщин Мадрида? Отчего она в таком состоянии?

Гойя не слышит и не отвечает. Скорее, скорее, говорит он. Это одна из моих знакомых, дочь умершего друга. Она может простудиться. Она рискует умереть. Кроме того, нужен врач. Надо будет позвать врача. В этом квартале есть врач?

Инес продолжает спрашивать у Гойи, что слышно о ее ребенке, о маленькой девочке, которую у нее отняли и которую она хочет снова увидеть. Больше ее ничто не волнует. Тело бывшей узницы ест и пьет само по себе. Она не жалуется и ни о чем не просит лично для себя. Ах да, еретичка. Она снова задает этот вопрос. Что значит еретичка? И ребенок, где он? Почему его забрали? Куда его дели? Ее ребенка, ее малышку? Долорес, прежде чем выйти и отправиться за бельем, спрашивает у Гойи, о каком ребенке идет речь. Не он ли, случайно, его отец?

Художник не слышит этого вопроса. Он говорит женщине, что нужно приготовить постель для Инес: нужен какой-нибудь диванчик, соломенный тюфяк, простыни и одеяло. Долорес — славная женщина, она всегда готова помочь. Однако она в растерянности. Как же быть? У нее что-то варится на огне, стряпня, того и гляди, подгорит. А тут еще муж, у которого нелегкий, вовсе не сахарный, как его конфеты, характер, особенно сейчас, когда торговля сладостями не больно-то идет. Вдобавок у одного из детей колики в животе.

Гойя понимает, хотя и не слышит, что у Долорес какая-то проблема. Он берет две-три монеты и протягивает их ей. Дело тотчас же улаживается, проблема разрешается. Да да, она сделает то, что нужно. Не стоит волноваться, говорит Долорес. Она быстро спускается и снова поднимается в мастерскую.

Гойя спрашивает у Инес, правда ли то, что она только что рассказала.

— Да, — отвечает та, несколько раз кивнув, — да, это правда.

— Вы готовы поклясться? Поклясться Богом, что это правда?