Призраки вокруг нас. В поисках избавления

Рассказчик в романе «Чтец» объясняет, что в конец концов ему пришлось описать историю жизни главных героев, их любви и их неожиданных пересечений с мрачных векторами истории. Автор ищет понимания, прощения, освобождения, но он прекрасно знает:

Слои нашей жизни так тесно покоятся друг на друге, что на более поздних этапах нам всегда встречается то, что уже было раньше, не как нечто изжившее себя и негодное, но как нечто живое и современное. Я это понимаю. И все равно порой я чувствую, что мне этого не вынести. Быть может, нашу историю я изложил все же потому, что хочу избавиться от нее, даже если мне это никогда не удастся [18] .

18

Schlink. The Reader. Р. 217–18.

* * *

Поиски наших родовых корней – еще одна возможность для нерассказанных историй проникнуть в нашу жизнь, незаметно, подобно капле чернил, упавшей в сосуд чистейшей воды и постепенно окрасившей ее всю. Древнейшие активные фрагменты рябью расходятся через поколения в виде барьеров, отклонений, предупреждений и продолжают действовать, пока кто-нибудь, пройдя через страдание или внезапное озарение, не осознает их присутствие и не разрубит цепь. Подобные истории – это наши «учредительные документы», понимаем мы их или нет.

В своей автобиографической книге «Смерть в семье» Джеймс Эйджи [19] вспоминает летние ночи своего детства в Ноксвиле, когда после ужина он вместе со всеми сидел на крыльце, слушал звон от брызг поливающей газон установки и стрекот цикад, пока приятная усталость не смаривала ребенка. Крупнотелые люди относили его в кровать с любовью и нежностью, но никто из них никогда не рассказывал ему, кто он на самом деле. Так же и Джеймс Джойс в обличие своей персоны – Стивена Дедала – сидел и грезил за школьной партой, выписывая свое имя внутри концентрических окружностей, начиная от своей семьи, школы, страны, Ирландии, планеты Земля, вселенной, чтобы узнать свое настоящее имя и услышать истинную историю о себе. Оба они потратили свою взрослую жизнь на собирание этих историй и вплетая их во все более сложные и крупные структуры сознания.

19

Джеймс Эйджи (1909–1955) – американский писатель, журналист, поэт, сценарист и кинокритик, посмертно получивший Пулитцеровскую премию за автобиографический роман «Смерть в семье». – Прим. пер.

Не задаем ли мы в детстве те же вопросы, не думаем ли о том же самом? Не раздумываем ли мы над тем, в чью историю мы попали? Будучи ребенком, я думал о том, не является ли небо над головой, которое моему глазу казалось необъятным куполом, всего лишь точкой в мозгу некоего космического сновидца, во сне которого я двигался и чувствовал себя свободным, хотя в любую секунду он мог бы проснуться или начать видеть другой сон. Нет, я не был чудаковатым ребенком. Я просто любил подумать, и я чувствовал, что подобная история должна существовать, доселе мне нерассказанная, но кому-то известная, например, взрослым. (Однако я до сих пор в некотором роде разочарован, потому что пока не нашел взрослого, чья история имела бы больше смысла, чем мои детские видения.) [20]

20

В своей автобиографии К. Г. Юнг вспоминает, как в детстве он сидел на камне, думая о камне и задаваясь вопросом, не думает ли камень о нем на самом деле (Memories, Dreams, Reflections / Еd. Aniela Jaffe. New York: Pantheon Books, 1961. 20. – Рус. пер.: Юнг 1998a, с. 36).

Какая история, рассказанная или нерассказанная, вплетается в наши ДНК, наш геном и воспроизводит одну и ту же старую добрую? Юнг говорил, что если уничтожить все человечество, кроме двух особей, вся культура и цивилизация восстановится точно таким же образом: сначала воспроизведутся генетически обусловленные истории, архетипические энергии, лежащие в каждом из нас, а затем – все модели, динамические структуры, персоны и развязки старых как мир сюжетов, разыгрывающихся снова и снова и ныне, и присно, и во веки веков. Тот, кто не знает, что сегодняшняя история – лишь перепев старой, тот плохо разбирается в хрониках человечества. Те же эпизоды, те же глупости, те же инфляции и дефляции, и все, что возвращается земле, отыгрывается вновь и вновь. Настоящее заполнено архетипической динамикой, которая постоянно напоминает нам о том, что даже нерассказанные истории продолжают действовать, пусть и бессознательно. Неосознаваемое настоящее – это история, которая хочет быть рассказанной, которая настойчиво проникает в нашу жизнь. Над входом в свой дом Юнг поместил надпись со словами, принадлежащими Эразму Роттердамскому: «Прошенный или нет, Бог здесь пребудет». Точно так же древнейшие истории, рассказанные или нет, неизбежно проступают в наших бессознательных решениях, наших антипатиях, наших заботах, наших проекциях, наших тайных планах, а затем они перепроигрываются в соответствии с моделями, которые и составляют всю человеческую историю.

Разве мало тех, кто ищет власти над другими, чтобы компенсировать чувство несоответствия внешним требованиям, а затем пожинает горькие плоды? Разве мало тех, кто прячется в собственной жизни, боится заявить о себе, проживает жизнь беглеца, проецируя на других и удивляясь, почему все вокруг так несносно? А разве мало тех, кто отдает себя в руки другого, обменивая собственную душу на покой и мир и в итоге не получая ничего? Метафорически говоря, все мы уже здесь были и будем снова и снова проигрывать те же истории, пусть и в новых нарядах и новом убранстве. И навязчивые призраки овладевают нами именно тогда, когда мы забываем о том, что мы – очередные исполнители старых ролей в старых историях, диалектическим воплощением которых является наша судьба.

Когда Йейтс наблюдал истерию, охватившую его современников в 1930-е годы, он пытался напомнить им, что новые актеры, выходящие на подмостки, продолжают играть старые роли из былых пьес.

Вот Гамлет с книгой, с посохом Лир,Это – Офелия, а это Корделия,И пусть к развязке движется мирИ звездный занавес готов опуститься —Но если их роль важна и видна,Они не станут хныкать и суетиться,Но доиграют достойно финал.Гамлет и Лир – веселые люди,Потому что смех сильнее, чем страх… [21]

21

Йейтс У. Б. Ляпис-лазурь. Пер. Г. Кружкова.

Каждый из нас проигрывает своего внутреннего Гамлета: мы вроде бы знаем, что делать, но по какой-то причине делаем вид, что не знаем, не можем, и мы дрожим в нерешительности, пока сильная рука не заставит нас. Все мы – пленники внутреннего Лира, этой неуверенной, нарциссичной нашей части, которая то и дело изображает льва, пытаясь скрыть блеющего ягненка. Подобно Офелии каждый из нас желает невозможного и в итоге разрушает то, что есть. Все мы терзаемся, томимся, а это томление становится нашим спасением или приговором.

В гэльском языке, на котором говорили кельты и который до сих пор еще используется на западе Ирландии и на севере Шотландии, нет слова для обозначения настоящего. Ближайший эквивалент – «продолжающееся прошлое». Так оно и есть. Будучи психотерапевтом, я вижу, как каждый из нас то и дело покупается на обрывок какой-нибудь истории, обычно случайно рассказанной кем-то другим или являющейся общеизвестной в конкретной точке пространства и времени, или же представляющей собой феноменологическое «прочтение» событий или пережитого опыта. И мы идентифицируемся с этой фрагментарной историей, начинаем существовать по законам этого повествования, неминуемо двигаясь к логичной, но от этого не менее ужасной развязке. Пониманию того, что эти истории являются внешними, а не внутренне присущими, нам предстоит научиться, хотя все симптомы, привычки и компенсаторные сны с самого детства протестуют против нашего служения этим историям.

Тот, кто озвучил, осознал эти нарративы, получает хрупкую возможность выбирать. Тот, кто смог представить, высветить сознанием эти навязчивые призрачные явления, тот воистину стал мыслить «психологически» в том смысле, что он получил способность воображать, представлять в виде некоего образа, незримые потоки души. Имея эти образы, прорабатывая их, мы можем повысить уровень сознания, но нам никогда не избежать своей роли в драме, написанной много-много лет назад. Поэтому мы будем продолжать служить этим историям и сценариям, либо будем бежать от них, либо будем стараться переписать их, ведь было бы страшным заблуждением считать, что, раз осознав, мы навсегда от них освободимся. Любой пожилой человек подтвердит, что их власть безгранична, а наши попытки что-то изменить, улучшить, почти всегда обречены на провал. Но это не значит, что мы должны легкомысленно заполнять ими чердак нашей психики.

Глава 2. О синхронии и квантовой физике

Наука – это необыденное сознание.

Роберт Оппенгеймер

Эти строки я пишу в субботу в августе 2009 года. Через несколько дней мне предстоит лететь в Тампу, штат Флорида, где я должен выступить с докладом на конференции, посвященной проблемам взаимосвязи души и тела. Поскольку мне часто приходится подолгу сидеть в аэропортах или гостиничных номерах, я всегда беру с собой что-нибудь почитать. Размышляя в этот раз о подходящей книге, я решил, что пришло время перечитать «Размышления» Марка Аврелия. Эта небольшая книга с легкостью помещается в ручную кладь. Впервые я прочел это произведение много лет назад, а почему мне вдруг пришло в голову вернуться к нему, я не имел ни малейшего понятия.