Призвание: маленькое приключение Майки

— И это символ? — недоверчиво переспросила Майка.

— А-то не видишь. Тут тебе и те, — пространство изображающее белок на миг вздыбилось. — И другие, — вот и «желток» выпучился на Майку, делая вид, что пристально ее разглядывает. — Поняла?

— Те… другие… — задумчиво повторила Майка. — Нет, не поняла.

— Куда начальство смотрит? — раздраженно зафырчал Несу. — Допускают к моему телу каких-то недорослей! Тревожат понапрасну, срывают с места, раскрываться заставляют, будто мне делать нечего. Отстань! Брысь!

— Еще чего!

Ну, и хамские бывают эти книги!

— Снимости в тебе много! — заявил Несу.

— А слова «снимость» не бывает! — заявила Майка. — Что? Съели?

— Чудеса, — снова разглаживаясь в невыразительный бумажный кирпич, сказал Несу. — Снимость есть, а слова нет. Непорядок.

Из него, как из музыкальной шкатулки, полилась песня. Немного тягучая, она не пелась, а мяукалась:

— Если притворится снимым, Если притвориться мнимым Миром неосуществимым, Никаким, совсем нигде. Если притвориться ложным, Если притвориться сложным, Невозможно многосложным, Можно сразу быть везде! Ага! Снимок на память, чтоб себя не забыть! Ага! Снимость приснись! Не тяни! Не таи! — Ага! Будут лошади смеяться! —

подхватила Майка, сочиняя на ходу, —

Ага! Будут жабы колыхаться! Ага! Гриб расскажет про людей!

— Ага, все расскажет про людей! — поддержал Несу, а на его страницах стали проступать крупные буквы.

— Сни-мость, — прочла Майка.

— Впечатались, — удовлетворенно произнес Несу.

Новое слово ему явно пришлось по вкусу. Оно и Майке занятным показалось. Веселым, как пасхальное яичко.

— А вы знаете про пирамиду талантов?

— Ты еще таблицу умножения спроси. — Несу фыркнул и играючи сложил свои листы в уже знакомую девочке фигуру.

Бумажная пирамида была не так красива, как у Никифора.

— Одаренность, дарование, дар, — перечислила Майка. — А где мое место?

Несу поиграл страницами, изображая не то огонь, не то дождь — понять Майка не успела. Послышались голоса. Несу закаменел. Назревало нечто серьезное.

Пометавшись по кабинету, девочка поступила самым известным ей образом. Сделала вид, что ее нет — спряталась под стол. Под ковровую скатерть.

Поголосим!

Майка сидела и боялась дышать.

То там, то сям перед ней возникали ноги — одни в штанах, другие под платьями, мужские и женские. Здесь были почти все, с кем Майку за последнее время свела судьба: костюмные брюки Никифора, элегантные брючки Гаргамеллы, строгая юбка Телянчиковой, розовая лепота Савонароловой, лоснящийся шевиот мастера Леши, Лизочкин оранжевый подол, темно-зеленое одеяние Софьи Львовны, глубокая синева брюк мистера Гифта и бурая рванина Обдувана Божьего.

Детина-мальчик-Васенька тоже явился к директору. О своем присутствии он оповестил громче всех: два длинных гудка, один короткий и еще один длинный.

— Ща-вам-не-ша, — сложила Майка странные слова.

— Васенька, вы не могли бы шуметь чуточку потише, — жалобно попросила Софья Львовна. — Девочки, нельзя ли научить его чему-нибудь более благозвучному?

— Чему, например? — мелодично осведомилась Фея Телянчикова.

— Хотя бы игре на флейте.

— И замучал бы нас вконец «Шуткой» Баха, — это вступила Гаргамелла. — Non, madame, пусть уж дудит, как ему хочется. Милая какофония.

— Заседание Предложного отдела объявляю открытым, — произнес Никифор. Его брюки находились во главе стола — судя по всему, он и руководил этим секретным заседанием. — Что у нас первым нумером? Ах, да, ветренность. Кому дать слово? Да, конечно…

Постукивая широкими ногами в тесных черных туфельках на низком каблуке, Савонаролова заговорила о пакле, которой надо законопатить все щелястые окна.

— …В левом крыле дуновенья царят, — страшным голосом информировала она.

Должного впечатления новость не произвела. Никто не дрогнул и не закричал «какой ужас!». Очевидно, дуновения царят в левом крыле так давно, что уже не удивляют.

— А вы зря, — осудила розовая блондинка и сообщила новость, которая вызвала легкое оживление: разгулялись покойные ветры, и некий Селестин смастерил кляузу, потому что не может творить в такой обстановке.

— И не мне объяснять, какие могут быть последствия, — со значением произнесла толстушка. — Наверху могут не одобрить.

— Эка невидаль, — сказал мастер Леша.

— Да, не одобрят, а могут кое-кому порицание выставить, — елейно проговорила Савонаролова.

— Об чем это вы? — заинтересовался Обдуван.

— Да, так, — сказала она. — Говорят, тут некоторые инструкции нарушают. Пользуют неразрешенные средства. И может даже с опасностью для жизнедеятельности.

— А некоторые подслушивают, — сказал великан, потирая ладони о штанины.

«Заволновался», — догадалась Майка.

— Как же вы, mon amie, за дело болеете, — весело включилась в разговор девица Арманьяк. — Сразу видно — за справедливость. Все в порядке очереди, без блатных, по-честному, — она воинственно закинула ногу на ногу.

Савонаролова раздраженно пристукнула каблуком свой тесной туфельки. Сдалась.

Страсти разгорались.

— Я еще в прошлой декаде сделал заявление на макаронную пайку, чтобы мне увеличили, как труженику незавидного фронта, — заскрипел Обдуван Божий.

— Неужто не увеличили? — удивился Никифор.

— Кого ж там! — засердился старик, нервно колотя тростью об пол. — Разве ж это пайка? Смех курий! Требую себе в соответствии со вкладом.

— Со вкладом? Вы собираетесь умереть от недоедания? — с ленцой произнес мистер Гифт. — Oh!

Потрепанные штиблеты Обдувана заплясали злой танец, один ботинок соскочил с ноги, показав серый носок с дырой на большом пальце.

«Бедный», — пожалела Майка.

Ей не нравилась равнодушная ехидца мистера Гифта. Все-таки нельзя так с пожилым человеком, он хоть и вредный, но ведь уже старенький…

— Дедушка, зачем вам эти макароны? От них один вред, — произнесла Фея Телянчикова.

— Я равенства хочу, — упрямился старик.

Вот и второй ботинок слетел с его ноги. На другом носке дырок Майка не приметила.