Призвание: маленькое приключение Майки

— Сова, — подтвердила Майка.

— Са-ва, — ледяная птица покрутила большой головой, мигнула разноцветными глазами и заговорила:

— Я не летаю, а сижу, Я не гляжу, я постигаю, Слова читаю, не сужу. Зачем пришла?

— Ну, я не знаю, — сказала девочка.

— Куда идешь?

— А не скажу, — зачем-то надерзила Майка.

— А я все знаю-знаю-знаю, — сказала птица, пуша снежные перья.

— Вы знаете? — не поверила Майка.

— И я скажу.

Слова-слова, кругом слова, Натянуты, как тетива. Вот в парке палая листва, И окаема синева. Волшебных струй Стозвучный звон Зовет и манит — знает он, Что, ни жива, и ни мертва Ты шаг шагнешь едва-едва, А там пустынные слова, А за барханом звонкий лес, Струит словами до небес: Где изумрудны дерева, Живут смешные существа, Что говорят свои слова. Са-ва?

— Са-ва.

— Мои слова, твои слова, И я права, и ты права, Слова плетутся в кружева. И вот уже в свои права Вступают новые слова: За разговором брезжит спор За спором — новый разговор — Земной заботы трын-трава. Са-ва?

— Сава.

— Слова, слова… Живых картинок хоровод Уж замедляет бойкий ход. Словесная готова нить Конец с началом единить. Осталось чуть — не шаг, не два — Всего лишь Главные Слова. Сава?

— Э-туа! — ответила Майка по-французски, сама не понимая, откуда что берется.

Диковинная птица поморгала разноцветными глазами, подвигала снежным оперением и…

…развалилась, превратившись в неряшливую гору льда с разноцветными жужиками на вершине.

— Ты чего-нибудь поняла? — спросил Никифор.

— Неа, ничегошеньки, — сказала Майка.

Кое-что было ясно ей до последнего донышка, но девочка опасалась, что Никифор поднимет ее на смех, и потому слукавила.

Форс-мажор

И вот они уже стояли возле дома, похожего на Майкин, как две капли воды.

— Тут две дороги, — сказал Никифор. — Или вверх, или вниз. Тебе выбирать.

Рядом с дверью в подъезд располагалась дверца поменьше.

Обычно за ней прятался черный сырой подвал. Надо было только спуститься на четыре ступеньки и не удариться лбом о притолоку.

Девочка заглядывала в подвал всего раз, на спор, но навсегда запомнила запах гнили, шуршание неизвестных существ, пыльные доски, отделяющие одну кладовую от другой, а на дверях — шатких, скриплых, чахлых — толстенные висячие замки. В кладовках было только старье и рухлядь, но замки все равно запирали двери, намекая на тайны, которые детям знать не дозволяется.

— Динь-дон, — уведомил невидимый колокол.

— Не ищи легких путей, ищи правильные, — произнес хор голосов неизвестно откуда.

— Мне сюда, — преодолевая страх, девочка указала на подвальную дверь.

И задудел шутовской мотив. Скрипочки, трубы, кларнеты, тромбоны, виолончели, бубны, пищалки и литавры заиграли громовую, разнобойную музыку.

Жужики отскочили от Майки, словно это она звучала, как целый оркестр.

А может, так оно и было? Ведь о маленьком приключении Майки известно только с ее слов, а она — всем известная фантазерка…

— …И тут я поняла, что это играют гимн страны в мою честь, — так она позднее описывала друзьям свой триумф, а для верности его даже надудела. Ехидный Кропоткин сказал, что гимн старый и его уже давно не играют, потому что «символ тоталитаризма выброшен на свалку истории».

Девочка оказалась права, а мальчик, хоть и был отличником, попал пальцем в небо. Или сел в лужу — смотря с какой стороны глядеть. Через пару лет после описываемых событий старинный гимн взяли из того места, где он прежде хранился, отряхнули, вычистили, и теперь он часто звучит на разных торжественных мероприятиях с участием высоких гостей. И каждый раз, когда Майка слышит этот гимн, ее сердце ёкает, совершенно как тогда, в десятилетнем возрасте…

Девочка стояла возле двери, выкрашенной в тускло-зеленый заборный цвет, и готовилась одолеть последний рубеж. Сделать шаг в неизвестное будущее, которое выбрала себе сама. Что-то сложное происходило внутри — она и чем-то гордилась, и о чем-то жалела, и страшилась чего-то.

— Самый настоящий форс-мажор, — рассказывала потом Майка, а ехидный Кропоткин…

Да, ну его, надоеду.

— Пора, — шепнул Никифор.

Майка дернула дверь.

— Да здравствует созданный волей народов… — запищал Ратла в спину девочки ее же собственным голосом.

Небо грохнуло. Подул сильный ветер. До грозы было рукой подать.

Резиденция

В покоях Примы было просторно и свежо. Сквозняк, выродившийся из наружного грозового ветра, метался по необъятным хоромам и игриво посвистывал.

— Эй, фью, — говорил он, приветствуя гостей.

На потолке просторного помещения хороводились гипсовые дети. Изображая каемочку, они вели свою насыщенную детскую жизнь: гонялись друг за другом, дули в горн, играли в мяч, сидели за книжками, плясали вприсядку, выступали на Совете Дружины, стояли у доски, показывая, где мы, а где Америка… Это был очень старый «Детский мир», поэтому некоторые мальчишки и девчонки еще занимались пережитками прошлого.

Разглядывая расписной потолок, Майка подумала, что, наверное, не согласилась бы идти в такую компанию. Она вряд ли сумела бы завести себе друга среди этих беленьких мальчиков и девочек. Дети из прошлых времен были такие ликующие, такие счастливые, что даже самая радостная Майкина радость, наверное, показалась бы им унылой.

Никифор времени даром не терял. В сопровождении жужиков и чуть ли не под их конвоем, он кружил вокруг пестрой башенки, возвышавшейся в середине зала.

Башенка была составлена из множества обручей, разных размеров и цветов. «Будто браслеты на руке», — подумала Майка, вспомнив рыночную гадалку, давным-давно нагадавшую девочке великие дела.

Никифор выбрал большой красный обруч, а к нему маленький зеленый.

— Шарики за ролики! — крикнул, обеими руками ставя обручи на ребро.

Ратла и Мосла запрыгнули внутрь обручей и заскакали, забились, удерживая их в равновесии.

— Вира! — далее Никифор нахлобучил на обручи неизвестно откуда взявшиеся сидения и ловко запрыгнул на красный. Майке не оставалось ничего другого, как взобраться на зеленый.

— Он сказал «Поехали». Он взмахнул рукой… — Мойсла, выбивавший под Майкой барабанную дробь, успевал и петь.