Призвание – писатель. Том 3
Шрифт:
Ноябрь 2017 г.
«Вот снова осень наступает…»
19 октября 2012 г.
Осень
«Земля опять теплом согрета…»
«Шум дождя, и белая ромашка…»
«Пусть этот тихий шум прибоя…»
Ханох Дашевский
Поэт, переводчик, писатель и публицист. Член Союза русскоязычных писателей Израиля (СРПИ), Международного Союза писателей Иерусалима, Международной Гильдии писателей (Германия), Интернационального Союза писателей (Москва), Союза писателей XXI века (Москва), Литературного объединения «Столица» (Иерусалим).
Родился в Риге. Учился в Латвийском университете. Участвовал в еврейском национальном движении, являлся одним из руководителей нелегального литературно-художественного семинара «Рижские чтения по иудаике».
Живёт в Израиле с 1988 года. Автор шести книг поэтических переводов, а также романов «Сертификат» и «Долина костей», вошедших в дилогию «Дыхание жизни». Лауреат премии СРПИ им. Давида Самойлова, лауреат премии «Русское литературное слово», номинант на премию Российской Гильдии мастеров перевода.
Отрывок из романа «Рог Мессии»
24 мая 1942 года части измученной и обессиленной 2-й Ударной армии под командованием недавно назначенного командармом генерала Власова оставили, согласно полученному с огромным опозданием приказу, занимаемые позиции и начали движение обратно к Волхову, пытаясь сдержать наседающего на фланги врага. Прорыв был возможен только через узкий, шириной в полтора километра коридор. Вместе со всеми двигался и дивизионный медсанбат, где комиссаром был Михаэль. Сама дивизия существовала номинально. Оставшихся в строю, оголодавших и отощавших, еле-еле хватало на полк. И то, что происходило в медсанбате, отражало общую удручающую картину.
Вместо врача теперь была недоучившаяся всего лишь несколько месяцев до фельдшера санинструктор Маша.
Ей помогали Михаэль и Клава. Санитарками стали местные жительницы, а санитарами – колхозники из окрестных деревень, где и так уже никого не оставалось, так как население уходило вместе с армией. Косые взгляды одного из санитаров Михаэль ловил на себе давно, но не придавал этому значения. Мало ли что! Кончилось тем, что санитар подошёл к Михаэлю.– А ты, паренёк, откуда будешь? – спросил он недобрым голосом. Комиссар полка сдержал слово, и Клава собственноручно прикрепила по два эмалированных красных квадрата к петлицам Михаэля. Он стал младшим политруком, но санитар, уже пожилой, проигнорировал и это, и то, что Михаэль – комиссар медсанбата.
– Из Латвии, из Риги, – ответил удивлённый Михаэль и не успел закончить фразу, как мужик набросился на него, стараясь схватить за горло:
– Гад! Латыш! Комиссаром прикинулся?! Удавлю тебя, как змею, зараза! Придушу!
Ничего не понимающий Михаэль пытался отбиться, но нападавший, несмотря на голод, был гораздо сильнее. Его пальцы уже рвали воротник гимнастёрки с новыми эмблемами и внезапно обмякли. Какие-то люди – Михаэль так и не понял, кто, – оттащили взбесившегося санитара. Подбежала Клава.
– Ты что делаешь, ирод?! – закричала она. – Под суд пойдёшь! Под расстрел!..
– Гражданский я, – только и сказал, постепенно приходя в себя, санитар – бородатый, жилистый дядька.
– Ну и что? За нападение на политрука знаешь, что тебя ждёт?!
– А и хрен с ним, – зло и в то же время с горечью ответил тот, – из-за бандитов этих, латышей, терять мне всё равно нечего. Дом сожгли и ни одной души в живых не оставили. А этот, – с ненавистью посмотрел он на Михаэля, – латыш…
– Да не латыш он вовсе, – вмешалась подошедшая Маша, устало вытирая какой-то ветошью руки. – А ну-ка, успокойся, дядя! Не то живо отправишься куда надо. Давай, говори по порядку!
Маше трудно было не подчиниться. Высокая, крупная, она своим командирским голосом умела заставить не только парней, но и матёрых мужиков уважать себя и слушаться.
Оказалось, что семью новгородца убили каратели, эсэсовцы-латыши, а сам он уцелел чудом. Перед самым их появлением в другую деревню поехал, к куму.
– Мне потом уже люди сказали. Они в Жестяной Горке жили, а когда всё началось, так на заимку, в лес перебрались. А в Жестяную Горку изо всей, почитай, округи свозили, там и расстреливали. Думали – немцы, а немцев тех только два начальника и было, а стреляли латыши. Наши-то, деревенские, сначала не поняли, только слышат – не германцы это, по-другому говорят. А по-какому? Ну и один мужик, он латышей по гражданской знал, догадался: латыши. Вот так и моих из дома взяли, и туда же, на снег. Говорят, патроны жалели. Или штыком заколют, а ежели дитё – лопатой по голове, – с трудом сдерживая готовый вырваться плач, рассказывал санитар.
– Что-то уж чересчур страшно, – недоверчиво произнесла Маша. – Лопатой, детей… Да за что? Они-то что сделали?
– А мы разве думали, что нас тронут?.. Поначалу только евреев малость, которых в наших краях отыскали, да цыган, да ещё коммунистов расстреливали. А потом пошло… И партизан, и пленных, и таких вот, как мои, ни к чему не причастных, а только из-за сына моего, который на фронте… – всхлипнул рассказчик. – Эх, да что там!.. Говорили, даже дьякона с попом прямо в церкви пристрелили. Вроде как они партизанам помогали. И всё эти самые, латыши, – взглянул он на Михаэля, словно ожидая его реакции, – волки лютые…
– Ну не все же, – сказал Михаэль. После того, как его чуть не задушили, он с трудом говорил. – Я вот с латышами вместе под Таллином был. И под Москвой. Недалеко от нас, под Старой Руссой, целая дивизия воюет.
– Насчёт этих не знаю, – угрюмо и по-прежнему зло процедил мужик, – а что те творили, люди сами видели. Они врать не будут. Воюют, говоришь?.. Ну да! А Настасья моя?! А сноха?! А внучата?! Они где?! Сынок единственный у меня остался. С войны вернётся – что я ему скажу?..
Михаэль не знал, что ответить. У старика горе, но онто здесь при чём? Михаэль готовился объяснить, что он не латыш, что таких, как он, убивают первыми, но вмешалась Клава.