Призвание
Шрифт:
Приглядываясь в эти дни к Борису Балашову, Сергей Иванович обнаружил в нем тонко развитый художественный вкус, казалось бы находящийся в полном противоречии со склонностью Бориса к показному, к позерству. На людях он все время выдумывал себя и выдумка была много хуже оригинала. Он любил разыгрывать сноба, хотя, по существу, не был им; иронически улыбался, желая скрыть замешательство или недовольство собой; не обладая выдающимися способностями, умел делать вид, что они у него есть; имея хорошую память, не очень-то обременял свою персону работой и, с подчеркнутым спокойствием, получал тройки. Его страстью был спорт, особенно водный. Балашов мог не помнить исторических
Кремлев не считал Балашова очень трудным учеником, но отдавал себе ясный отчет: Борисом придется заняться серьезно, а пока не следует растрачивать на него одного энергию, принадлежащую всему классу. Заблуждением Кремлева в прошлом было то, что, увлекаясь перевоспитанием одного-двух, он упускал из вида остальных.
— Готово, — первым громко сказал Балашов и, приподняв за один конец свою развернутую тетрадь, небрежно передвинул ее на край парты, словно бы приглашая учителя убедиться, с какой легкостью это пустяковое задание выполнено.
Достаточно было Сергею Ивановичу мельком пробежать написанное, чтобы увидеть, насколько недобросовестно отнесся Балашов к своей работе.
— Плохо, совсем плохо, — с огорчением сказал Сергей Иванович негромко, но все уже насторожились и прислушивались к этому разговору, — очень непоследовательно и потом, смотрите — ведь вы извратили здесь смысл… Главное-то и упустили!
Борис нахмурился и молчал. Он понял, что самоуверенность на этот раз подвела его, но, чувствуя на себе взгляды товарищей, придал лицу безразличное выражение.
— Плохая работа, — повторил учитель.
Сергей Иванович успел проверить еще несколько тетрадей, прочитал вслух наиболее удачные работы. После звонка он собрался уже выйти из класса, когда к нему подошел бледный Балашов, и, положив на стол какие-то исписанные листы, мстительно, но стараясь сохранить при этом безразличный тон, процедил сквозь зубы:
— В спектакле вашем я участвовать не буду!
Девятый и седьмой классы недавно начали готовить чеховскую пьесу «Свадьба», и у Балашова была роль Жигалова.
— Неволить не стану, — тоже, как можно спокойнее, ответил учитель, хотя внутри у него все клокотало.
К столу быстро подошел необычайно возбужденный Виктор Долгополов. До этого он упорно отказывался от какой бы то ни было роли в пьесе: «Да ну, что вы! Какой я артист? Никогда не играл. И не просите — не смогу». Услышав отказ Балашова, Виктор, словно бросаясь с вышки в воду, выкрикнул, с возмущением глядя на Бориса:
— Так ты к школе относишься! Я сыграю! — Он протянул руку к листам роли, лежавшим на столе.
— Желаю успеха, — прищурил глаза Балашов и невозмутимо удалился из класса.
В этот же день, после уроков, девятые и десятые классы вышли на работу в пришкольный сад. Разбившись на бригады, вскапывали землю под длинными рядами яблонь, рыли ямки для новых деревьев.
Дул холодный ветер, гнал по небу свинцовые тучи; где-то на соседнем дворе билось о крышу сорванное железо, но разгоряченные работой юноши ничего этого не замечали.
— Профессор, как вы себя чувствуете? — громко осведомился Костя у Виктора Долгополова. Он уже сбросил куртку, сбил на затылок фуражку и яростно нажимал подошвой на лопату.
Костя был бригадиром и считал своим долгом «поднимать
рабочий дух», хотя в этом не было ровно никакой надобности.— Tres bien [2] — с шутливой важностью ответил Виктор, рукавом стирая пот со лба, — а насколько успешно вгрызается в землю наш гроссмейстер?
Гроссмейстером звали в школе шахматиста Сему.
Янович только что выкопал ямку и засеменил дальше. Услышав вопрос Виктора, он остановился, крикнул ломким голосом;
— Это легче, чем заучивать французские слова!
2
Очень хорошо (франц.).
Балашова здесь не было. Он притворился больным.
Сергей Иванович, видя, что его класс кончает работу, сказал, как о деле, само собой разумеющемся:
— Нам придется еще задержаться, выполнить норму заболевшего Балашова.
Ребята помялись. Все знали, что Балашов ничем не болен.
— Ну, что же, братцы, — первым сказал Костя, — попотеем за бедного болящего Боричку…
…На следующий день в перемену Борис подошел в зале к Сергею Ивановичу.
— Извините за беспокойство, — начал он. Кремлев смотрел выжидающе. — Я убежденный противник благотворительности и сегодня после уроков сам сделаю свою часть работы в саду, не потому, что вы меня перевоспитали, а просто мне это самому надо… чтобы не одолжаться.
Балашов спокойно выдержал взгляд учителя и пошел дальше.
«Ну, что же, — решил Сергей Иванович, — если можно сыграть на твоем самолюбии, мы сыграем на нем».
Кремлев направился в учительскую.
«Коллективу ты подчинишься, — продолжал он думать, — или будет худо тебе же самому. А для меня важнее всех „побед“ над тобой то, что в девятом классе „А“ появились первые ростки заботы обо всей школе, что Костя после уроков забегает в седьмой „Б“ посмотреть, убрали ли там, расспросить, как прошли уроки, а Виктор помогает Серафиме Михайловне. Это поважнее развенчания твоих фокусов…»
После первых безуспешных столкновений с классным руководителем Балашов решил избрать иную форму сопротивления — оскорбительное безразличие ко всему, что делалось в классе. Но Сергей Иванович и здесь разглядел за внешней, кажущейся пассивностью — страстное мальчишеское желание «не поддаться», не потерять своей «независимости», «перебороть».
Пришлось сначала отколоть от Балашова последних его «соратников», превратить Бориса в одиночку, чтобы впоследствии присоединить его к коллективу. Сергей Иванович был убежден, что «педагогические взрывы» вовсе не обязательны для обуздания строптивых. В характере может происходить просто количественное накопление, приводящее к новому качеству.
Кремлев делал вид, что Борис Балашов для него безразличен, и хотя не говорил об этом, но Борис должен был думать, и действительно думал: «Он считает меня пустым человеком, ждал большего и полагает, что ошибся».
А тут еще Сергею Ивановичу пришел на помощь случай — прислала письмо тетка Балашова. Она до этого заходила как-то в школу, знакомилась с Кремлевым, и у него уже тогда сложилось впечатление, что женщина эта искренне переживает неудачи в семье Балашовых.
«Борис держит себя дома, как барчук, — писала она. — Третирует мою сестру — „ты для меня не авторитет“, но снисходительно принимает ее неумеренные заботы. Отец Бориса занят работой и сыном не интересуется. Надо решительно вмешаться, иначе вырастим тунеядца и хама».