Призвание

— Вот раскопал… для нашего музея…

Звонили из райкома комсомола:

— Товарищ Кремлев, рабочие рыли на заводе котлован и обнаружили какие-то кости, возможно, мамонта, разрешите вам прислать?

Дед Рамкова передал кремневое ружье, чудом сохранившееся у него, а пионеры Анны Васильевны нашли черный отшлифованный каменный топор.

Сергей Иванович начал подумывать о расширении музея. Надо было показать в нем знатных людей края, его природные богатства. Хорошо бы в отдельной комнате собрать материал о Василии Светове.

Кое-что он уже предпринял: попросил у матери Василия его письма с фронта и фотографии. Василий был снят в кругу заводских товарищей, затем в форме курсанта и офицера. Из политуправления округа прислали армейскую газету с описанием подвига Светова: при форсировании Днепра он, под ураганным артиллерийским обстрелом, шесть раз нырял в воду, у моста, чтобы на дне закрепить болты…

Кремлев вспомнил глаза Плотникова, когда тот прочитал эту газету. Из-за одних только этих глаз стоило потрудиться.

…Отобрав то, что понадобится сегодня на уроке, Кремлев медленно пошел в учительскую. Из буфета доносится позвякивание посуды, аппетитный запах чайной колбасы. Смешно здороваются малыши: останавливаясь, они энергично опускают голову, словно она у них подламывается, и так застывают на несколько секунд. Это, конечно, их собственное изобретение.

Мимо прошел ленивой походкой, не в меру откормленный мамой, мальчик с сонными глазами. Щиколотки полных ног его при ходьбе трутся одна о другую. Стройный юноша, с шапкой каштановых волос над высоким лбом, говорит увлеченно другому:

— Пушкинского «Онегина» я могу перечитывать бесконечно.

Федюшкин из класса Рудиной сказал с апломбом:

— Он административно вышел!

Сергей Иванович усмехнулся: «Это, наверное, вместо „демонстративно“».

— Ну, а вы что? — нетерпеливо спросил звонкий взволнованный голос.

— Мы его на классное собрание — пожалуйте! — и решили: посадить за отдельную парту. Пусть сидит, как свинья под дубом!

— Верно! От собрания не уйде-е-шь!

Дверь девятого класса прикрыта неплотно. Дежуривший Виктор Долгополов, решив, что классный руководитель направляется к ним, крикнул классу, не рассчитав голоса:

— Подбирайте бумажки под партами, Сергей Иванович идет!

Недалеко от учительской Сергей Иванович встретил Игоря Афанасьева.

— Договор наш выполняете? — спросил учитель, ласково глядя на Игоря.

— Выполняю!.. Я сейчас! — Он умчался и, через полминуты возвратившись с дневником, застенчиво протянул его Сергею Ивановичу.

— Вот…

У Кремлева всегда складывались простые, искренние отношения с подростками. Так получалось, может быть, потому, что он очень хорошо помнил, как думают, о чем мечтают в их возрасте, и никогда не позволял себе сюсюкать с ними или говорить фальшиво-серьезным тоном.

С Афанасьевым у него был уговор: если через две недели Игорь принесет дневник с четверками и пятерками, то учитель возьмет мальчика с собой в городской клуб летчиков, где будет читать доклад о полководческом искусстве Сталина.

Учитель внимательно перелистал дневник.

— Хорошо! Послезавтра в пять часов вечера зайдите за мной в кабинет истории, и мы отправимся в клуб.

— Есть зайти за вами!

Игорь пошел в класс, крепко прижимая к груди дневник. «Отогревается мальчонка», — посмотрел ему вслед Сергей Иванович.

ГЛАВА XVIII

После уроков и лекции на заводе Сергей Иванович поехал к Балашовым. Отец Бориса, заведующий здравотделом, известный в городе хирург, в школу ни разу не приходил и отговаривался занятостью даже тогда, когда его вызывал родительский комитет. «Идти к нему на дом или настоять, чтобы он все же явился в школу?» Самолюбие говорило: «Не ходи», а долг требовал пойти.

Дверь открыла домработница. Узнав, что это учитель, крикнула нараспев:

— Валерия Семеновна, Боричкин учитель до нас…

Навстречу Сергею Ивановичу вышла женщина лет сорока с белым, холеным, когда-то, наверно, даже красивым, а сейчас очень раскрашенным лицом.

На ней было свободное домашнее платье с широкими рукавами.

— Очень рады, очень рады, — наигранным голосом произнесла она и пригласила Кремлева в комнату.

Это, очевидно, была столовая, но с таким невероятным нагромождением вещей, что трудно было разобраться, каково их назначение. Половину комнаты занимал огромный буфет, один за другим стояли два сундука, тумбочка загораживала дверь в соседнюю комнату. На стенах висели в массивных рамах натюрморты — битая дичь и зайцы.

— Прошу вас, присаживайтесь, — предложила Балашова после того, как они познакомились, и выжидательно посмотрела на Кремлева подрисованными глазами.

— Я хотел бы подробнее узнать у вас о том, как ведет себя Борис в семье, — сказал учитель, когда они сели.

Мать, видно, ожидала навета на своего мальчика, приготовилась к отпору, но, услышав о таком естественном желании учителя, сразу переменила тон и начала сама жаловаться на сына. Говорила она быстро и как-то обиженно, словно ища сочувствия у Кремлева:

— Я готова ему жизнь отдать, а он не ценит… Три костюма ему сделала… Ведь молодым человеком становится… Надо… Так, думаете, он благодарен?

Она вдруг спохватилась, не слишком ли откровенно говорит с малознакомым человеком, и, желая сгладить, может быть, неблагоприятное для ее сына впечатление, добавила:

— А мальчик он умный, все читает, читает до трех часов ночи.

— Так поздно?

— Он в воскресенье до полдня спит, — словно успокаивая, сообщила мать.

— А по дому работает?

— Так зачем же я и Клаша? Не буду же я его заставлять посуду мыть! И потом он у нас такой болезненный!

«Кто-о?» — едва не вскрикнул Кремлев, но решил выслушать все до конца. Ему стали понятны записки Балашовой о пропуске занятий Борисом «из-за недомогания».

— А что он в школе дерзкий, — за это я его не раз осуждала. Говорю, есть же у вас там и хорошие учителя…

Сергей Иванович нахмурился.

— И смею вас уверить, их немало, — сказал он сухо, но Балашова не заметила этой сухости.