Pro-Am: остаться в Танце

Руки опускаются. Я не знаю, что делать. Уточняю в сообщении, что у меня будет к нему вопрос, размышления и объявление в формате «сюрприз». Опять сухо окает. Спасибо, что не смайлом ответил. Какие высокие отношения между нами, как оказалось!

Странно и глупо писать Алине с просьбой о помощи – внешне ведь ничего ужасного не случилось. Просто мой наставник вернулся и собирает в кучу остатки своего танцевального гарема – вон, во всех чатах висит онлайн. Я прожила эти две недели в иллюзии, что у нас – особые отношения, и я боролась за них. А получила – самоуверенность и безразличие. Обычная такая мальчиковая позиция по отношению к стабильной, надежной партнерше.

Хочется где-нибудь залечь, обнять подушку и рыдать так, чтобы глаза опухли и вместе со слезами вытекла из сердца боль – осталась бы только пустота.

Диалог, которого не было

Мы стоим посреди Северного полюса, холодный ветер бросает колючие льдинки мне в лицо – чтобы не было заметно, что я плачу от горечи.

– Паша, ты ведь даже не почувствовал, как мне было мучительно больно вчера на занятии.

– Мне казалось, что все нормально. Впрочем, ты бы могла сказать, ты же всегда все говоришь.

– Что сказать? Что меня ужасает видеть, как ты предаешь наш Танец?!

– Как предаю?! Мы двигаемся намеченным курсом. Все по плану, зачем ты так реагируешь?

– Потому что мне важно быть уверенной, что ты хочешь идти к нашим целям, а не выполняешь какую-то обязанность, потому что «это просто работа», или Алина будет недовольна или что-то еще. И меня просто поражает твоя уверенность в том, что ты все всегда видишь правильно, а сам даже не замечаешь, что происходит со мной. Словно у меня, по умолчанию, все должно быть в порядке, я обязательно всем довольна, потому что «мы двигаемся намеченным курсом».

11.07.2024

Приезжаю пораньше, как и договаривались. У дверей толпится народ – кто-то вчера ушел, закрыл клуб и унес ключ. Несколько девиц – старше и младше меня, двое мало знакомых мне наставников – ждем, когда принесут запасной. Сидим на деревянной лавочке, болтаем с Никитой – педагогом по латине – про отпуск, занятия. Он спрашивает про Пашу – отвечаю, что они с Мариной только вернулись из Питера.

По лестнице поднимается Женя в окружении нескольких человек, пафосно сообщает, что взял ключ у Алексея, совладельца клуба, живущего неподалеку, и сейчас всем подарит радость утренних занятий. Смотрит на меня в упор своими пронзительными черными глазами. Ох, уж эти брюнеты со славянской внешностью! Отвал башки, огонь моих чресел. Я теряюсь, как подросток, отвожу взгляд, чтобы хоть как-то скрыть, насколько он мне интересен. Открывает клуб, я вместе со всеми страждущими иду в раздевалку, пытаясь сбросить это наваждение. У нас с Пашей пара разваливается, а я предаюсь нереализованным пубертатным фантазиям.

Не собираюсь переодеваться в танцевальное – не хочу оказаться в роли ученицы в этом разговоре. И вообще, пусть Паша меня еще в какой-то одежде увидит, не только в тренировочной. На мне свободное льняное платье, бесцветное, постоянно сползает с плеч и открывает лямочки нижнего белья винно-красного цвета. Из прорезей босоножек бодро выглядывает свежий педикюр – изумрудный и розовый. Как говорится, раз пришла прощаться – пусть смотрит и жалеет о том, что теряет.

Какая-то новенькая девушка в раздевалке робко спрашивает, как часто я занимаюсь. Видимо, моя болтовня с Никитой произвела впечатление, что я давно посещаю клуб. Отвечаю, что три раза в неделю, больше стопы и колени не выдерживают. Спрашиваю, у какого тренера ее урок – она не знает. Говорю, что или у Жени, или у Никиты, и они оба прекрасные педагоги. Пафосно добавляю, что мой Паша прекраснее всех. Что это за качели внутри? Кажется, сама не понимаю, к чему стремлюсь, чего пытаюсь добиться.

Выхожу в коридор. Никита уже переоделся. Выясняю, что новенькая девушка пришла к нему. Выразительным шепотом говорю ему на ухо, что та страшно волнуется. Он кивает, делает жест, что все ок, забирает ее на занятие.

Паша, с помятым лицом и буднично одетый, как обычно, а-ля уралмашевская гопота, пробегает мимо ресепшена к дверям в тренерскую, едва замечает меня на диванчике. На пороге останавливается, что-то вслух комментирует про то, что я не переоделась. Видимо, остались воспоминания с прошлого раза, когда я вот так же уходила, раненная навылет его безразличным отношением после большой ссоры в январе, и только Алина нас смогла помирить. Сегодня ее нет.

Подходит, садится на максимальном расстоянии. Я осторожно спрашиваю, как ему прошлое занятие. Отвечает, что мы вместе вспоминали наш танец. Что-то быстро говорит про моменты в вариации вальса. Потом спохватывается и уточняет, что у меня, наверное, другое мнение о занятии. Я киваю. Говорю, что мне эмоционально очень досталось за последние две недели. Открываю чат с Анной. Подаю ему телефон – пусть посмотрит, сколько атак я выдержала, может, хоть немного прочувствует, чего мне стоило отстаивать нашу пару и не поддаться напаркетному промискуитету. Он читает, комментирует вслух, в чем-то выгораживая себя по поводу эмоциональности и профессионализма – основных претензий Анны. А я смотрю на него в профиль и осознаю, насколько он отстранен прямо сейчас. Мы говорим минут десять об их отношениях, Паша перемежает это с попытками возвысить себя, продемонстрировать, насколько он популярен у партнерш Am. Это важно для его самооценки – мужской и профессиональной, я понимаю. Но ничего по сути обсуждения для себя или про нас как про пару я не слышу. Начинаю тихо закипать внутри. Это самолюбование и попытка продать мне себя – зачем? Разве мы в такой тональности общались эти две недели? Может, стоит что-то уже про нас, наш танцевальный союз, который на грани разрыва, а не про себя, любимого?

Внезапно к нам подходит Женя, уже в тренировочном, как всегда, изящный и легкий, эмоционально заряженный, в отличие от этого чуда напротив меня в безразмерном худи и намеренной невключенности. Смотрит на меня в упор своими пронзительными черными глазищами. Потом, манерно тряхнув смоляными кудрями, ообращается к моему наставнику:

– Паша, когда у тебя урок?

– Женя, у нас он идет прямо сейчас.

Слова мои звучат резко и странновато. Но других интонаций у меня нет – пылает наш Хогвардс и дементоры в развевающихся черных одеждах кружат над опустевшими башнями. Женя спешно уходит.

Я говорю Паше, что эмоционально выдохлась за прошлый месяц. Что наши занятия превратились в физкультуру и смысл потерялся – Танец из них ушел, остались только бесконечные усилия. Он начинает объяснять, что танцевать базовые шаги – необходимость. Приводит примеры уроков с именитыми педагогами, где они разбирали только отдельные элементы все занятие. Говорит, чтобы я записала в свою вторую книгу жирным капсом, что выучить раз и навсегда танец невозможно.

Диалог, которого не было

Играет Лунная соната в Музее Канта в Калининграде. Позолота стен и трубы величайшего органа создают контуры пространства.

– Паша, кажется, тебя злит, что я пишу о Танце. И что ты, точнее, твой персонаж, там присутствует. Говорит твои фразы, двигается в твоей манере, реагирует твоими эмоциями.

– Это странно, но я привыкаю.

– Паша, я бы и рада не писать, но это сильнее меня. Никто за двадцать с лишним лет движения Pro-Am не создал книгу. Миллионы постов, терабайты видео, тысячи турниров – и – ни одного большого текста. А ведь только рукописи не горят. Это – мой скромный вклад в Танец. Словами. Мне это выпало не за особые заслуги. Я понимаю сейчас, что танцую плохо, гораздо хуже, чем пишу. Но, пойми, текст идет через меня, потому что я могу называть вещи своими именами. И остается одно – ловить буковки и складывать их в строчки. Может, поэтому меня и не пускали в Танец столько лет, чтобы я сначала думать и писать научилась?

Тем временем Паша подчеркивает необходимость терпения для наших занятий. Я отвечаю, что это – мое второе имя. Мысленно добавляю, что сколько вытерпела и до него и от него – можно уже нимб выдавать.

Итак, попытка рассказать про свое состояние провалилась, поэтому переключаю тему. Мне нужно стереть эту ужасную картинку, когда он, сияющий, выходит с ботоксной латинисткой из маленького зала.

– Паша, мне важно знать, что ты предпочитаешь – стандарт или латину?