Про Бабаку Косточкину-3, или Все ноги из детства

— Остыл, — вздохнул я. — Слушай, а почему ты у меня про будущее ничего не спрашиваешь? Не интересно?

— А чего про него спрашивать? — пожал плечами Тишка. — Вырасту — сам всё узнаю.

Наверное, он прав.

— У меня родители сегодня возвращаются. Чего делать-то будем?

— Ой! — Я вскочил как ужаленный. — Сколько времени?

— Не знаю, у тебя часы.

Точно. Я посмотрел на часы с Микки-Маусом: 17:45.

— Бежим! — Я схватил Тишку и поволок к забору.

— Куда?!

— Потом объясню. Некогда. У меня всего пятнадцать минут!

И мы помчались к моему дому. То есть к дому Юли Репях. От «Чебурашки» налево, по Чкалова, мимо «Пельменной» (там сейчас суши-бар), через перекрёсток, где бровастый старик в орденах на доме, мимо телефонов-автоматов (их сейчас уже нет).

Я эту дорогу знал наизусть, с детсадовских времён.

Вот он — мой дом.

— На шестой! — рявкнул я.

Пока бежали наверх через две ступеньки (лифта у нас как не было, так и нет, вернее, как нет, так и раньше не было), я рассказал Тишке про звонок из будущего и про телепортацию в 18:00.

Тишка лишних вопросов не задавал. Он всё сразу понял.

Я нажал на дверной звонок.

Только бы кто дома был! Только бы был!

— Кто там? — спросили из-за двери детским голосом.

— Юля, это я! Открой, пожалуйста!

— Кто это — я?

— Костя!

За дверью помолчали.

— Не знаю никаких Костей.

— Мы позавчера пили с тобой чай с вареньем, радио слушали. У нас дома, помнишь? То есть у вас.

— Не помню.

— Девочка, открой, пожалуйста, — вмешался Тишка. — Мы очень спешим.

— Мне мама не разрешает чужим дядям открывать.

— Какие мы тебе дяди?

Похоже, мы тут надолго застряли. Я посмотрел на часы: оставалось пять минут.

— Открывай немедленно! — Я забарабанил кулаками в дверь.

— Уходите! — сказала Юля Репях. — Я сейчас милицию вызову!

И точно. Из-за двери послышалось нарочито громкое:

— Алё, милиция? Милиция, приезжайте сюда, а то ко мне ломятся хулиганы. Да-да, грабить и убивать.

— Мы не хулиганы! — в отчаянии крикнул я и стёк по стенке. — Это финиш!

— Всё, они уже выехали, — доложила Юля.

И вдруг меня осенило:

— А как там Масяня поживает? То есть Манюня?

— Она заболела, — тут же отозвалась Юля. — У неё гайморит. Алё, скорая? Приезжайте, у нас носик заложило.

— Что за Манюня? — шепнул Тишка.

— Кукла.

— Как жалко! — тут же громко вздохнул он. — А мы к ней поиграть пришли. Но раз такие дела, то до свидания! Мы как-нибудь в другой раз зайдём.

— Кажется, она уже выздоровела.

В дверях щёлкнул замок.

— Бегом! Манюню я беру на себя, — сказал Тишка, влетая в квартиру. — Здравствуйте, кто тут у нас больной?

Я пулей прошмыгнул в свою комнату и сиганул на кровать.

17:59.

Успел! Ура! Зачубимба!

И вдруг у меня прямо сердце остановилось. Мобильник-то у Чапли! Вот я влип!

Из коридора послышался знакомый рингтон.

— Лови! — крикнул Тишка, кидая мне телефон. — Пакеда, ещё увидимся!

Всё-таки он никакой не реальный френд, Тишка. А самый настоящий друг.

Друг.

— Алло! — гаркнул я в трубку.

— Ты на месте? — без чайных церемоний спросила Бабака.

— Да.

— Отлично. Принимай позу эмбриона. Начинаем телепортироваться!

Глава 18 Тишка!

Телепортироваться мне не понравилось.

В прошлый-то раз я спал, а тут бодрствовал и всё видел.

Кровать жутко трясло. Обои сползали со стен, как гусеницы в ускоренной съёмке: зелёные, голубые, бордовые, опять зелёные, в полоску… День — ночь, ночь — день…

За сменой интерьера я вообще не успевал следить. Столы, стулья, диваны, кресла, шкафы вертелись вокруг как ненормальные.

С кроватью тоже что-то творилось, судя по тряске.

И потом эти подозрительные личности, полупрозрачные. Раз — девочка за стол усядется, потом глядишь, а она уже тётенька. Дальше парень нарисовался — небритый, в одних подштанниках. Смотрю, а он уже в гробу лежит на табуретках. Ничего себе!

В моей комнате что, кто-то когда-то умер?

Потом вообще рыцарь в доспехах в форточку влетел, но его сразу вытянуло обратно. Ошибочка вышла.

А после него я вдруг увидел маму — в халатике, с грудничком на руках. Грудничок как-то быстро пополз, а потом встал и пошёл — пешком под стол.

И я зажмурил глаза. Потому что у меня голова раскалывалась — от Чапли мне прилично досталось. А когда я их опять открыл, передо мной сидела Бабака на фоне жёлтых обоев со Спанч Бобом.

— Ну и? — спросила она ледяным тоном.

— Что — ну и?

— Ты сделал выводы?

О чём это она? Прийти в себя даже не даёт. Выводы какие-то.

Но я не успел уточнить, что там за выводы. Потому что в комнату влетели папа с мамой и обняли меня так, что у меня хрустнули косточки. А когда они наобнимались, нацеловались (а мама даже всплакнула, когда увидела мой синяк), папа повёл нас всех, кроме Ады — она у бабушки ночевала, — в «Баскин Роббинс». Отмечать возвращение блудного сына.

Мы шли по Ленинскому точно так же, как шли по нему с утра с Эдуардычем. Тридцать лет назад. Только не было больше никаких хозяйственных и парикмахерских — сплошные бутики, лаундж-бары, салоны красоты. Огни, реклама, неон, музыка из ресторанов, люди модные, машины большие. Много машин — я за три дня успел от них отвыкнуть.

Мы шли, и почему-то мне было грустно. Такая сладкая грусть, знаете. Даже немного солёная. Как будто тридцать лет назад — это моё было детство. Не Тишкино, не папино, а моё собственное. Интересно, что он сейчас поделывает, Тишка Баран? Как устроился в жизни?

Там, как обычно, никого не было, в «Баскин Роббинс». Одна мороженщица с рыжими усами. И Алла Пугачёва в динамиках.

Мы взяли по три шарика каждый. Я взял себе «Джамоку» с миндалём, «Роки Роуд» и «Карамелевый трюфель». А Бабаке — молочный коктейль с клубникой, её любимый.