Про Бабаку Косточкину-3, или Все ноги из детства

— А оружие не прячет? Холодное, горячее, нет?

— Нет, — ответил я.

К чему это он клонит?

Я понял по его лицу, что он клонит. И по интонации.

Он снял трубку и набрал короткий номер:

— Доброе утро, Леонид Ильич. Так точно. Тут у меня мальчик… очень подозрительный, из Китая… Нет, говорит без акцента… Лампочки выкручивал…

Я стал глядеть в окно. Там висел плакат на заборе:

«МАШИНОСТРОИТЕЛЬ! СОБЛЮДАЙ БЕЗОПАСНОСТЬ ТРУДА».

И стихи были написаны, хорошие такие.

А под ними — рабочий в каске с красивым и мужественным лицом.

Лютиков ещё долго разговаривал по телефону с этим Леонидом Ильичом, сочинял про меня всякие глупости. Но я его не слушал — краем глаза только. То есть уха. Что-то там про советско-китайский конфликт шестьдесят девятого года, Даманский остров и провокаторов. А я в это время думал про то, что, кажется, влип. И что теперь, кажется, меня посадят в тюрьму. Возможно, даже на всю жизнь, если верить Тишке. Потому что китайские штаны, как я понял, гораздо хуже турецкого робота. Особенно на фоне международного политического конфликта недавнего прошлого.

И вот меня посадят в тюрьму, и я буду в ней сидеть какое-то время. А потом, в один прекрасный день, я слеплю из хлебного мякиша пистолет и убегу, взяв заложника. Возможно, им даже будет сам сержант Лютиков.

Или лучше так: я подкуплю хуба-бубой охрану и передам с ней на волю записку, то есть маляву. Для Алки, которая меня будет ждать. И Алка угонит вертолёт — она может, она бедовая. С аэродрома. И прилетит за мной. Алка посадит его прямо на спортплощадку, пока я буду тренировать под открытым небом мускулы. И мы улетим в Сингапур. Или лучше на Аляску, к северным оленям. У них рога такие, бархатные.

— Слушаюсь, Леонид Ильич. До выяснения обстоятельств под вашу личную ответственность… — Сержант Лютиков больше не улыбался, а наоборот. Он прямо весь побелел, бедный, как простыня.

— Значит, Косточкин, говоришь? — спросил Лютиков, кладя трубку.

А я что, уже такое говорил? И когда только успел?

Со мной так бывает: я иногда замечтаюсь и наговорю всякого. Я как находка для шпиона какая-то. Выходит, он уже всё разнюхал, а я и не заметил.

— А ты юморист, Косточкин!

— Я? Нет. Я, наоборот, стихи сочиняю. Хотите прочту?

И, не дожидаясь ответа, я прочёл:

— Слушай внимательно, Косточкин, и запоминай, — сказал мне на это Лютиков. — Я тебя сейчас отпущу по адресу, до выяснения обстоятельств. Но имей в виду, глаз я отныне с тебя не спущу. — У него аж скулы свело от злости.

Не Лютиков он прямо, а какой-то Лютый — даже смотреть неприятно. Хотя человека тоже можно понять. Он-то думал, крупную рыбу поймал, лазутчика или перебежчика. А тут я — Костя Косточкин, четырнадцати лет. Хотя и 1997 года рождения, что в нынешних обстоятельствах немаловажно.

— И участковому передам, чтобы взял тебя на карандаш.

— Вот это правильно, — согласился я. — Мальчик я неплохой, но, прямо скажем, непредсказуемый. Таких, как я, обязательно надо брать на карандаш. А то такие, как я, распояшутся и пойдут по кривой дорожке.

— Ты тут не выкаблучивайся, — обиделся Лютиков. — А то ведь я не посмотрю, что за тебя заступились самым возмутительным образом!

И тут он принялся рассказывать мне про моё будущее. Причём, по его словам, далеко не самое светлое. По всему выходило, через тридцать лет я окажусь среди уголовников и рецидивистов, грабителей и даже убийц.

Но вероятнее всего, я всё-таки стану диссидентом — предателем и врагом народа. И вот тогда…

Даже не хочу пересказывать, что будет со мной тогда, по версии сержанта Лютикова. Словом, он обрисовал моё будущее в очень мрачных красках. А я и не знал, что я такой непутёвый, оказывается. И что впечатление на людей произвожу не очень хорошее.

Я не стал его ни в чём переубеждать. Потому что сержанта Лютикова не переубедишь. Он из непоколебимых — я это понял по линии его подбородка.

Когда он закончил, я просто сказал:

— До свидания! Всех благ! — И ушёл.

Надо было срочно отыскать Алку.

Глава 16 Схватка с танатором

Алку я нашёл уже в пятом часу. Я обегал весь район — от Мединститута до Первомайского, прошёлся по дворам.

А обнаружил её в «Чебурашке» — моём бывшем детском саду.

Они там сидели на зелёной веранде, под навесом. Гоготали так, что из-за забора было слышно. А Алка — громче всех. Я по смеху её и вычислил.

Думал, они там со Светкой, с Тишкой, со Светофором и другими из нашего класса. Вернее, не из нашего, а из их. Поэтому смело перемахнул через забор.

Хотя, по-честному, встречаться с Тишкой после вчерашнего я опасался. То есть мне было стыдно с ним встречаться. Но я для себя решил, что перед телепортацией с ним обязательно поговорю. По-мужски, с глазу на глаз.

Но на веранде сидели совсем не Тишка со Светкой.

Я когда увидел, кто там сидит, у меня сердце упало.

Это были большие ребята — из нашей школы, я их узнал. Хотя они были ещё лохматее и в школьных пиджаках без рукавов, обвешанные значками. И ещё там был Чапля — тоже лохматый и весь в значках.

А рядом с ним сидела Алка.

Какой-то парень с хвостиком играл на гитаре и пел. Гитара у него была отличная — с женскими портретами, ужасно нравилось.

Особенно Алке. Она положила голову Чапле на плечо и слушала. И лицо у неё в это время было как на картине «Мона Лиза» — задумчиво-загадочное.

В твоих глазах есть солнца свет, Есть синева и есть рассвет, Лишь только для меня в них места нет, —

пел Хвостатый.

Такие песни часто крутят в маршрутках, я слышал, на радио «Шансон». Их очень любят шофёры и всякие подозрительные личности, как сказала бы мама.

И вдруг Хвостатый остановился. Вернее, это Чапля его остановил — повелевающим жестом руки. Потому что он увидел меня.

— Ой, Костечка, — сказала Алка, не поднимая головы с Чаплиного плеча. — Приветики!

— Он у нас уже Костечка? — хмыкнул Чапля.

А я, между прочим, терпеть ненавижу, когда меня зовут Костечкой. Костечка Косточкин — ужасно.