Пробирная палата

Во всем лагере, наверное, только один Дассаскай никуда не торопился. Темрай решил перевести кланы на юго-восток, навстречу имперской армии, приближающейся со стороны Ап-Эскатоя. После четырехлетнего пребывания на одном месте кочевники двигались медленно, неуклюже, как поднявшийся после недолгого сна человек.

Многие встали еще с первыми лучами солнца, чтобы собрать скот. За последние годы животные успели если не съесть, то вытоптать все вокруг до травинки. Оставив голую землю и камень, вместо того чтобы пастись поблизости от лагеря, стада разбредались на далекие расстояния, на сотни акров, и собрать их было делом далеко не легким, больше половины мальчишек, отправившихся с пастухами, никогда в жизни не видели целого стада и не совсем понимали, что нужно делать: для них это было еще одно приключение. И их безграничный энтузиазм отвлекал мужчин от тяжких раздумий о том, что кроется за решением Темрая.

У каждого наездника был с собой мешок из козьей шкуры с провизией за спиной, лук и колчан со стрелами по обе стороны седла, накидка и одеяло в скатке за седлом. Лишь немногие надели шлемы и кольчуги или взяли их с собой, завернув в вощеную ткань и уложив в плетеные корзины: никто не знал, где враг, откуда он может возникнуть – в глазах кочевников противник уже обрел сходство со сказочными эльфами и демонами, прячущимися в гуще леса и нападающими внезапно, из тени высоких скал.

Оставшиеся сворачивали лагерь, вытаскивая колья и шесты, снимая палатки, скатывая ковры и стараясь упрятать в корзины и сундуки все то, что накопилось за семь лет оседлой жизни, и огорчаясь тому, сколь многое придется оставить. Многие с большим или меньшим сожалением выбрасывали чудесные, но бесполезные сокровища, хранившиеся со времен разграбления города – на улицах исчезающего лагеря валялись бронзовые треноги, изящные столики из кости, громадные бронзовые горшки, всевозможные бронзовые и мраморные статуэтки (голова там, нога здесь, туловище неизвестно где); все было разбито, погнуто, искорежено, так что в целом поле выглядело так, словно тут совсем недавно сражались два племени гигантов.

Примерно так же поступали и с громоздким инструментом, оборудованием и орудиями: по возможности их разбирали на части, но чаще просто ломали из-за нехватки транспортных средств, места или из-за тяжести и размеров. Водяные колеса и прессы, лебедки и токарные станки, баллисты и катапульты походили на расчлененные великаном туши, приготовленные для пиршества и забытые в спешке. Огромная маслобойня, в проектировании и сооружении которой участвовал сам Темрай, так и осталась стоять на каменном фундаменте. Уже сняли навесы, под которыми раньше хранили инструменты, и голый остов выпирал из земли, как кости поспешно похороненного мертвеца, для которого выкопали слишком мелкую могилу.

Женщины с присущей им практичностью складывали широкие ковры, на плетение которых ушли годы. Кто-то попытался спасти и прихватить с собой бревна для запруд, но дерево прогнило и никуда уже не годилось. На холме остались набитые соломой фигуры-мишени, в стрельбе по которым практиковались лучники. В общем, лагерь выглядел так, словно по нему уже прошло вражеское войско: все перевернуто, разбито. Повсюду кучки мусора, отходов и не нашедшего места хлама. По периметру горели костры, на которых сжигали запасы сена и фуража. И едкий дым стелился над землей, дополняя картину разорения и несчастья.

– Так ты, значит, не уходишь, – сказал кто-то, проходя мимо.

Продолжая править лезвие, Дассаскай поднял голову и взглянул на человека, тащившего тяжелый тюк.

– Конечно, ухожу, – ответил он. – Но у меня почти ничего нет. Что толку спешить и суетиться, а потом еще сидеть пару дней, дожидаясь остальных.

– У нас нет пары дней, Темрай ждать не станет, – ответил мужчина, опуская тюк на землю и отдуваясь. – Уходим на рассвете. Кто не готов – остается.

Дассаскай улыбнулся:

– Посмотрим. Думаю, вождь забыл, что такое передвинуть лагерь. Мы ведь стояли здесь не одну неделю: нельзя забросить в мешок то, что накопилось за семь лет.

– Я только повторяю то, что сказал Темрай, – ответил мужчина. – А если хочешь объяснить что-то ему, иди и скажи.

– В этом нет необходимости. – Дассаскай пожал плечами. – Все, что мне нужно, это лишь свернуть палатку, захватить уток, и я готов. Когда у человека нет корней, он может сняться в любую минуту.

Мужчина усмехнулся:

– Да уж, конечно. Послушай, это правда, что о тебе говорят? Ну, насчет того, что ты шпион?

Дассаскай наклонил голову:

– Разумеется. А дергать перья из уток – это только ради удовольствия.

Его собеседник нахмурился, потом пожал плечами:

– А, ладно. Если бы ты был шпионом, то не стал бы в этом признаваться.

– Так ты не считаешь, что я шпион? – спросил Дассаскай.

– Я? – Мужчина задумался. – Ну, не знаю. Люди говорят, что ты шпион.

– Понятно. И как, по-твоему, на кого я работаю? На власти провинции? На Бардаса Лордана?

– Откуда мне знать? – раздраженно ответил мужчина. – На кого бы ты ни работал, толку от этого мало. Темрай кого хочешь перехитрит, вот увидишь.

Надеюсь, что так случится и на этот раз.

Когда мужчина, взвалив тюк, ушел, Дассаскай аккуратно завернул нож в промасленную тряпку и убрал в сумку. Потом вытащил латунную трубочку, вытряхнул из нее листок бумаги и, развернув, положил на колено. Листок был чистым. Оглянувшись и убедившись, что никто не обращает на него никакого внимания, Дассаскай наклонился и выхватил из догоревшего костра обугленную деревяшку. Затем отломил кусочек и провел им по краю листка. На бумаге остался черный след.

Дассаскай не написал имени человека, которому адресовалось письмо, в этом не было необходимости. Письмо увидит только один, и этого одного не надо называть. Послание было короткое и состояло из вопроса: «Во имя богов, скажите, что мне делать?»

Он скатал листок в трубочку и засунул его в латунный цилиндр. Потом Дассаскай выхватил из загона большого жирного гуся и свернул ему шею. Сделано это было просто и быстро: он сжал гуся пониже головы и резко повернул телодвижением человека, бросающего камень из пращи. Дассаскай вынул из-за пояса складной нож, раскрыл его и сделал длинный разрез, от ребер до низа живота птицы. Еще один резкий, почти грациозный поворот кисти – такая легкость достигается лишь долгой практикой, – и внутренности гуся вывалились на землю. Их место заняла латунная трубка. Затем Дассаскай вынул из воротника стальную иголку, продел в ушко конский волос и ловко зашил разрез. Покончив с этим, он покинул лагерь и направился к устью реки, где у разрушенной пристани стоял один-единственный корабль. Дассаскай едва успел перехватить двух человек, уже готовившихся перейти на судно.

– Извините, – окликнул он. Геннадий повернулся:

– Да?

– Извините за беспокойство, но мне нужно переслать гуся одному человеку. Не будете ли вы так добры доставить его на Остров?

Геннадий удивленно посмотрел на него:

– Вы собираетесь передать кому-то гуся?

– Верно.

– Живого или мертвого?

– О, конечно, мертвого.

Геннадий нахмурился:

– Но это же глупо. Гуся можно купить и на Острове, у любого торговца.

– Нет, такого гуся нигде больше не купишь. Это образец. Специальный заказ. – Он улыбнулся. – Если моему клиенту понравится этот гусь, он возьмет их целую тысячу. Вы окажете мне большую услугу. – Дассаскай опять улыбнулся и вынул гуся из-за пазухи. – Видите? А теперь признайтесь, это же прекрасный гусь.

– Думаю, вы правы, – с сомнением сказал Геннадий. – Но разве за время пути он не… ну, вы понимаете, он же испортится.

Дассаскай покачал головой:

– Ну, поверьте, четыре дня – именно то, что нужно птице, чтобы дойти до нужного состояния. Мой клиент отблагодарит вас за все неудобства.

– О нет, вы неправильно меня поняли, – поспешно возразил Геннадий.

Островитяне всегда считали делом чести выполнить любое мелкое поручение вроде доставки письма: такова этика нации, посвятившей себя коммерции. Ожидать вознаграждения за услугу считается плохим вкусом, как требовать у спасенного деньги за то, что его вытащили из воды.