Проблема Спинозы

— Отлично! Наконец-то началось! — Альфред был вне себя от радости и едва ли огорчился, что Гитлер ни словом не упомянул о том, что Альфред предлагал ему именно этот план. Он уже привык, что Гитлер присваивает его идеи, не отдавая ему должное.

Однако все пошло наперекосяк. Путч потерпел полное фиаско. Вечером 8 ноября Гитлер и Альфред вдвоем отправились на митинг коалиции партий правого крыла. Эти партии никогда прежде не собирались вместе, и митинг сделался настолько неуправляемым, что в какой-то момент Гитлеру пришлось вскочить на стол и разрядить пистолет в потолок, чтобы восстановить порядок. Потом путчисты захватили членов баварского правительства, чтобы держать их в заложниках. Однако, положившись на то, что пленники переметнутся на их сторону, нацисты не позаботились подобающим образом охранять их, и те под покровом ночи совершили удачный побег. Тем не менее Гитлер уступил настояниям Людендорфа, согласившись поутру осуществить свое массовое шествие, в надежде поднять и увлечь за собой горожан. Людендорф был уверен, что ни армия, ни полиция не осмелятся открыть по ним огонь. Розенберг поспешил обратно в редакцию и принялся готовить газетные заголовки, призывающие ко всеобщему восстанию.

Ранним утром 9 ноября 1923 года колонна из двух тысяч мужчин, многие из которых были вооружены, включая Гитлера и Розенберга, начала свой марш к центру Мюнхена. В переднем ряду двигались: генерал Людендорф, являвший внушительное зрелище в своей полной военной форме и шлеме времен прошедшей мировой войны, Герман Геринг — популярный в народе летчик-ас, герой той же войны, надевший все свои правительственные награды, наконец, Шейбнер-Рихтер, который шел рука об руку со своим близким другом Гитлером. Розенберг следовал во второй шеренге сразу за Гитлером. Рудольф Гесс шагал за Розенбергом, как и Путци Ганфштенгль (тот самый благотворитель, который дал «Фелькишер беобахтер» возможность стать ежедневной газетой). В нескольких шеренгах позади маршировал Генрих Гиммлер, он нес флаг нацистской партии.

Когда они достигли открытой площади, оказалось, что там их поджидает баррикада, возведенная правительственными войсками. Гитлер выкрикнул солдатам предложение сдаться. Но, вместо того чтобы сдаваться, они открыли огонь, и последовала трехминутная перестрелка, во время которой маршировавшие колонны полностью рассеялись. Шестнадцать нацистов и три солдата оказались убиты. Генерал Людендорф, не колеблясь, прошел прямо к баррикаде, оттолкнул в сторону направленные на него винтовки и был вежливо приветствован офицером, который извинился за необходимость взять его под стражу — в целях защиты. Геринг был дважды ранен в пах, но ползком добрался до безопасного места, где его подобрал добросердечный врач-еврей, который превосходнейшим образом его вылечил, после чего Геринга спешно вывезли из страны. Шейбнер-Рихтер, шедший под руку с Гитлером, был убит на месте и увлек Гитлера наземь, вывихнув тому плечо. Телохранитель Ульрих Граф прикрыл Гитлера своим телом и получил несколько пуль, чем спас Гитлеру жизнь. Хотя человек, шедший справа от Альфреда, был убит, сам Альфред не пострадал, выполз в боковую улочку, подальше от этой бойни, и затерялся в толпе. Он не осмеливался идти домой или в редакцию: правительство сразу же закрыло газету на неопределенный срок и выставило часовых возле ее помещений. В конечном счете Альфреду удалось убедить одну пожилую даму позволить ему спрятаться у нее в доме на несколько дней, а поздним вечером он выбирался в город, пытаясь проведать о судьбе товарищей. Гитлер, мучимый болью в плече, ползком преодолел несколько футов, затем его подобрала стоявшая наготове машина, и в сопровождении партийного врача его отвезли в дом Путци Ганфштенгля, где ему вправили плечо и спрятали на чердаке. Прямо перед арестом он нацарапал записку Альфреду и попросил фрау Ганфштенгль доставить ее. Она отыскала Альфреда на следующий день и передала ему письмецо, которое он немедленно вскрыл и, к своему великому изумлению, прочел:

ДОРОГОЙ РОЗЕНБЕРГ, С ЭТОГО МОМЕНТА ДВИЖЕНИЕ ВОЗГЛАВЛЯЕТЕ ВЫ.

АДОЛЬФ ГИТЛЕР

ГЛАВА 27. РЕЙНСБУРГ, 1662 г

За несколько дней страхи Бенто поутихли. Замедлился бешеный пульс, исчезла давящая тяжесть в груди, прекратились навязчивые фантомы нападения убийцы. И какое же это благословенное облегчение — легко дышать и чувствовать себя в безопасности в собственном теле! Он даже мог относительно бесстрастно представить себе лицо убийцы и, следуя совету Франку, созерцать разорванный черный плащ, висящий на видном месте на стене его комнаты.

Несколько недель после неудавшегося покушения на него и визита Франку Бенто размышлял о механизмах преодоления страха. Как он восстановил свою невозмутимость? Не произошло ли это в результате лучшего понимания причин, двигавших убийцей? Бенто склонялся к этому объяснению: оно ощущалось как здравое и разумное. Однако собственная сильная привязанность к способности понимания вызывала у него подозрения. В конце концов, поначалу она ему не помогала: только после появления Франку эта идея по-настоящему укрепилась. Чем больше он об этом думал, тем яснее становилось, что Франку внес некий важный вклад в его выздоровление. Бенто сознавал, что, когда пришел Франку, он был в наихудшем состоянии — а потом, и очень быстро, начал приходить в себя. Но что именно дал ему Франку? Возможно, Франку вычленил составляющие этого страха и показал, что Бенто более всего расстроен тем, что его убийца был евреем. Иными словами, ужас был усугублен глубоко захороненной болью от разлуки со своим народом. Это могло объяснить целительную силу Франку: он не только помог процессу анализа ситуации; вероятно, что еще важнее, сыграло роль само его присутствие — присутствие еврея.

И еще Франку вырвал Бенто из лап мучившей его ревности, заставив его осознать иррациональность стремления к тому, чего он никогда по-настоящему не хотел и не мог иметь. Бенто последовательно возвращал себе спокойствие и вскоре восстановил товарищеские отношения с Кларой Марией и Дирком. Правда, темные тучи снова собрались в его душе, когда однажды Клара Мария появилась в жемчужном ожерелье, подаренном ей Дирком. Тучи превратились в настоящую бурю несколько дней спустя, когда она объявила о своей помолвке с Дирком. Но в этот раз разум возобладал: Бенто сохранил равновесие и не дал страстям подорвать его отношения с двумя добрыми друзьями.

При всем том Бенто не хотел отпускать чувственное воспоминание о том, как Клара Мария держала его за руку в ту ночь после нападения. И еще он вспоминал, как Франку радостно схватил его за плечи и как брат Габриель часто держал его за руки… И ему больше не видать таких прикосновений, как бы страстно ни хотелось их ощутить его телу. Порой фантазии о том, как он прикасается к Кларе Марии и обнимает ее — или ее тетку Марту, которую он тоже находил привлекательной, — прокрадывались в его мысли, хотя отделаться от этих фантазий было легко. А вот ночные желания — дело другое. Он не волен контролировать свои сны, препятствовать ночному семяизвержению, часто пятнавшему его простыни. Все это Бенто, разумеется, хранил в глубочайшей тайне. Вздумай он поделиться этим с Франку, ответ оказался бы предсказуемым: «Так всегда бывает: зов плоти — это часть нашей тварной природы; это та сила, которая позволяет нашему роду выживать».

Хотя Бенто понимал мудрость совета Франку — покинуть Амстердам, — он тем не менее задержался в городе еще на несколько месяцев. Его лингвистические навыки, равно как и способности к логике, привели к тому, что многие коллегианты искали его помощи в переводах с иврита и латыни. Вскоре коллегианты образовали Философский клуб, возглавляемый другом Бенто, Симоном де Врисом, регулярно проводили встречи и часто обсуждали идеи, сформулированные Бенто.

Правда, этот растущий круг почитателей и знакомых, столь благотворный для его самооценки, также отнимал у него много времени, не давая ему полностью заняться бродившими в нем мыслями. Он говорил с Симоном де Врисом о своем желании вести более спокойную жизнь, и вскоре Симон с помощью других членов Философского клуба подыскал дом в Рейнсбурге, где Спиноза мог бы жить. Рейнсбург — небольшая деревушка у реки в сорока километрах от Амстердама — был не только центром движения коллегиантов, но и располагался в удобной близости от Лейденского университета, где Бенто, ныне профессионально освоивший латынь, смог бы посещать занятия по философии и наслаждаться обществом других ученых.

Бенто очень понравился Рейнсбург. Дом оказался приземистым каменным строением с несколькими маленькими витражными окошками, выходящими в хорошо ухоженный яблоневый сад. На стене над входом было выведено краской короткое стихотворение, созвучное недовольству многих коллегиантов состоянием мира:

Когда бы мудрецами свет был обитаем И доброй воли полон был бы каждый взгляд, Наверное, сей мир мы называли б раем, Теперь же он — увы! — весьма похож на ад.

Квартира Бенто состояла из двух комнат первого этажа. Одна стала его кабинетом, где располагались неуклонно растущая библиотека и кровать, а вторая, меньшая, была отведена под мастерскую, в которой разместилось его оборудование для шлифовки линз. В другой половине дома жил доктор Хуман, хирург, со своей женой: там была совмещенная с гостиной большая кухня и на втором этаже спальня, к которой вела крутая лестница.

Бенто доплачивал небольшую сумму за ужин, который обычно съедал в компании доктора Хумана и его добродушной жены. Порой после долгого дня, когда Бенто в одиночестве писал и шлифовал линзы, он с нетерпением ждал их общества; но если был особенно поглощен какой- нибудь идеей, то возвращался к своим прежним привычкам и несколько дней подряд ужинал у себя в комнате, любовался яблонями в саду, думал и писал.

Так, со всей приятностью, прошел год. Однажды сентябрьским утром Бенто проснулся сам не свой, беспокойный и нервный, но решил все же выполнить задуманное: поехать в Амстердам и доставить одному клиенту тонкие линзы для телескопа. Более того, его друг Симон де Врис, секретарь Философского клуба коллегиантов, договорился, чтобы Бенто присутствовал на встрече, где должна была пройти дискуссия о первой части его новой работы. Бенто вытащил из сумки последнее письмо Симона и перечитал.

Мой досточтимый друг!

Ожидаю Вашего прибытия с нетерпением. Порой я пеняю судьбе за то, что мы отделены друг от друга большим расстоянием. Счастливец — о, сущий счастливец доктор Хуман, обитающий с Вами под одной крышей, он может говорить с Вами о сколь угодно возвышенных предметах за обедом, ужином и во время ваших прогулок! Однако, хотя во плоти я далек от Вас, Вы весьма частый гость в моих мыслях, особенно в писаниях Ваших, кои я читаю и перечитываю. Но поскольку не все они ясны членам нашего клуба, что стало причиной возобновления наших встреч, мы с нетерпением ждем Ваших объяснений относительно трудных пассажей, дабы могли мы под водительством Вашим защищать истину от тех, кто полон суеверной религиозности, и противостоять нападкам целого мира.

Искренне преданный Вам С. де Врис