Проблема выбора

Так, кажется, я услышал достаточно. Повернувшись, я вышел из этой маленькой приемной, обдумывая услышанное. Пока ничего путного в голову не приходило, зато становилась понятна резкая неприязнь Петра Федоровича и Бестужева. Бестужев не дал состояться браку Петра с сестрой обожаемого Фридриха, что сразу же сделало его родственником Прусского короля. Не получилось, и Бестужев сразу же стал врагом номер один для Великого князя. А вот почему сам Бестужев так меня ненавидит, я так и не понял. Вроде бы никаких предпосылок к этому не было, да и особой любви к Фридриху я, вроде бы, не демонстрирую, а вот погляди же.

Вообще же, все было именно так, как рассказывал мне еще во время моего путешествия по Европе Корф. Все министры пытаются решить, с кем Российская империя будет дружить, и с кого она будет брать пример, как я полагаю, во всем. Ни разу я еще не слышал ни от кого, что нужно свой собственный путь изобрести, ни на кого не равняясь. Но это тупиковый путь, который приведет нас, в лучшем случае к Великой октябрьской, в худшем же… Об этом вообще не стоит думать. Потому что живущие на стыке двух миров, мы никогда не станем своими ни европейцам, ни азиатам. Так зачем, черт подери из шкуры лезть, пытаясь всем этим «господам» соответствовать? Зачем, вашу мать, и раза в раз наступать на одни и те же грабли, вскакивать и снова на них лезть? Как это вообще произошло? Где мы свернули не туда?

А еще я понимал, что никто меня не будет слушать, хоть я лоб расшибу, пытаясь доказать эту истину. Никто. Потому что все для себя уже все решили и считают это решение истиной в последней инстанции. Была слабая надежда на Бестужева, но он, похоже, просто категорически против немцев настроен, хлебнул в свое время бироновщины. А вот что касается других стран, то вице-канцлер очень даже «за». Вот что мешает России с той же Австрией договор заключить о дружбе, но как-то хитро помощь во время бесконечных войн обозначить? Вроде мысленно мы с вами и все такое. А вот когда уже точно увидим, что Австрия побеждает из последних сил, вот тогда и присоединиться, чтобы к дележке не опоздать. Англо-саксы так постоянно делают, и ничего, никто ни разу их ни в чем не обвинил и ни в чем не упрекнул. Можно же чужие хитрости применять, не размениваясь на парики и вычурные реверансы.

Из этого короткого, но весьма эмоционального разговора я также понял, что мои исконные земли, те, которые должны были остаться моими, невзирая на то, как здесь все сложится – на хрен никому не упали. Россия не будет вступать за герцогство, оно ей не нужно, опять-таки по причинам того, что подобный интерес может быть неправильно истолкован потенциальными «друзьями». Вот только я так не хочу. И тут я полностью поддерживаю Бестужева – Фридриха еще можно остановить, он пока никто, всего лишь король заштатного королевства, у которого амбиции через край хлещут. Вот только как это сделать?

А может ну его? Отобрать у дядюшки герцогство, послать всех на хер и жить в свое удовольствие, не пытаясь ничего менять в мозгах людей, которые накрепко вбили себе в голову, что иноземец лучше во сто крат, просто потому, что иноземец. Самое главное, что этот выверт мозга и в мое время многие поддерживают. А чем лучше-то? Чем, например, тот же Шумарех лучше Тредиаковского? Почему должность библиотекаря при Академии наук с огромными полномочиями вдобавок отдали немцу всех достоинств которого было быстро и качественно закатить скандал? Что в Шумахере есть такого, что заставляет с завидной периодичностью вступаться за него покровителей? Сколько мы по-настоящему ценных ученых из-за этого склочного индивида потеряли, которые не захотели терпеть, и просто уехали, громко хлопнув дверью? А ведь они еще и антирекламу Российской Академии наук дали, я просто уверен в этом, и многие достойные люди вовсе не поехали, невзирая на приглашения. Потому что есть среди тех же немцев достойные, талантливые и очень нужные, есть, кто бы спорил, но не поголовно, так же, как и в Российской империи. Себя-то надо хоть маленько уважать. Например, я вот уже жалею, что не пошел, как обычно, на тот маскарад, где пресловутый лорд Дэшвуд отжег. Может, у меня с головой не все нормально, но я точно не стерпел бы, если бы он передо мной в костюме шведского генерала туда-сюда шастал. В разгар войны со Швецией! Хайпануть решил, сука. И у него получилось, потому что не произошло ровным счетом ничего, никто ему слова против не сказал, все, включая тетку, молча проглотили это намеренное оскорбление, вот он и дома решил развернуться, уверовав в свою вседозволенность.

– Ваше высочество, что-то произошло? У вас такой вид, будто за вами кто-то гонится, – я резко остановился, с удивлением оглядываясь по сторонам. Оказалось, что я умудрился выскочить на улицу во внутренний двор и даже этого не заметил. Тормознул меня Роман Воронцов, который поднимался в это время со скамьи, на которой сидел, с интересом что-то читая.

– Да, призраки мыслей, – я потер лоб. – С вами такое случается, Роман Илларионович?

– Постоянно, – он улыбнулся. – Вот, например, попали мне в руки интереснейшие записки, и я теперь не знаю, что с ними делать. Первым желанием было сжечь, но дюже уж чтиво занятное. Хотя за такое чтение я вполне могу на дыбе оказаться, и прекрасно это осознаю, но все равно читаю. Удивительно, правда?

– Что это? – я сел на ту скамью, с которой вскочил Воронцов и, протянув руку, взял один из листков, лежащих рядом. – «Набожна императрица до суеверности, так что исполняет дотошно все нелегкие и стеснительные обязанности, кои религия ее предписывает, ничем, однако же, не поступаясь из удовольствий самых чувственных, коим поклоняется с неменьшею страстью. Весьма сдержанна скорее по совету министра своего, нежели по собственной склонности. Ревнует сильно к красоте и уму особ царственных, отчего желает зла королеве венгерской, не скрывая этого, а также ревнует к сестре вашей Луизе Ульрике, о красоте которой уже начали слагать песни менестрели. В довершение всего двулична, легкомысленна и слова не держит». Что это такое? – я показал лист Воронцову.

– Это-то… – протянул он. – Это то, чем развлекает себя на досуге новый прусский посол Аксель фон Мардельф. Сам он пока еще не составил своего мнения, только сплетни здесь в Петербурге собирал, посетив с визитами, кажется, каждый дом тех дворян, кои здесь остались, или уже вернулись из Москвы. Я так понимаю, что это пока только наброски, а вот настоящие выводы он сделает уже после того, как покрутится при дворе. Вот это мое любимое, про графиню Румянцеву, что, мол, родилась и воспитывалась она за границей, потому-то резко отличается от всех остальных дам тем, что лучше воспитана и более утончена, а уж как в карты играет, загляденье просто, – он зло усмехнулся, а я пристально посмотрел на него. В отличие от брата, который слыл чуть ли абсолютно неподкупным, про Романа ходило множество весьма неприятных слухов. Но сейчас я не мог сказать, что он производит на меня отрицательное впечатление. Возможно, это происходит потому, что я вот прямо таких откровенных взяточников, как его рисует молва, ни разу не видел воочию. Кажется, именно про него пошла поговорка про широкий карман, или я что-то путаю.

– А можно поинтересоваться, Роман Илларионович, откуда у вас эти записки? Где вы могли их заполучить, чтобы вот так запросто читать, сидя прямо перед дворцом? – записи были сделаны, конечно же, не на русском языке, и степень знания Воронцовым немецкого, если честно, поражала, потому что, делая свои «записки», посол вовсе не стремился к каллиграфическому качеству письма, и я иной раз не мог разобрать написанное.

– История попадания в мои руки этих записей проста и сложна одновременно: мы вчера с господином послом играли полночи в кости. В какой-то момент я уже перестал различать окружающее, да и он был сильно выпимши. Но мне везло, и кости все время падали так, как было нужно. Хотя, не могу исключить тот факт, что у нас просто перед глазами двоилось и мы принимали выпавшие цифры за те, которые хотели видеть. Как бы там не было, посол сильно проигрался и должен был составить мне долговое обязательство, по которому я выигрыш мог получить в полном объеме. Вот только он или перепутал, или сшельмовал, но утром я обнаружил эти листы, вместо расписки. Пошел в праведном негодовании искать мерзавца, но, как оказалось, рано утром сразу из-за игрового стола он уехал в Москву. Полагаю, что все-таки перепутал он спьяну бумажки, слишком уж вызывающие записки эти, могут весьма негативно на его дальнейшей карьере отразиться. Ну, и решил я посидеть здесь в тенечке, и почитать, решив про себя, что, коли выигрыша мне не видать, то хоть развлекусь. Развлекся, теперь не знаю, что со всем этим делать.

– Отдайте мне, больно уж интересное чтиво, хочу все изучить, что тут Марфельд написал. Особенно про себя охота почитать, вряд ли господин посол обошел меня своим вниманием, и глубоко сомневаюсь, что прочту что-то более лестное, нежели о тетушке моей.

– Нет, не обошел, – Воронцов снова усмехнулся. – Только обещайте мне, что за хулительные пасквили эти Андрей Иванович Ушаков не вспомнит второй пункт указа о дозволенности обсуждения августейших особ и не вздернет меня на дыбе. Все-таки – это не я все написал, хоть и читал, весьма внимательно и тщательно, стараясь не упустить ни одной малейшей подробности.

– У Андрея Ивановича сейчас много других дел, – я тщательно собрал листы с записками, мельком увидев, что Марфельд не пропустил в своих изысканиях никого, включая камергера Чоглакова, с занятной припиской о том, что он очень красив и танцевать ловок, и понравился Елизавете, но она решила отказаться от своих притязаний, узнав, что жена Чоглакова обещала его прирезать, коли уличит в измене. – А все же, не для того, чтобы записки посла читать вы сюда явились, Роман Илларионович, – я в упор посмотрел на него. – Читать такое проще дома, в тиши кабинета, где никто не увидит и не донесет Андрею Ивановичу.