Проблемы Северо-Кавказского федерального округа. Материалы круглого стола
Шрифт:
в) оправданности ухода России с Северного Кавказа, с точки зрения его экономических и стратегических интересов. Геополитическая узость этих воззрений граничит с преступным невежеством, имеет далеко идущие последствия. Это такое изменение облика и сути России, которое не имеет ничего общего с аутентичным развитием народов России.
5. Другая «партия» в правящем «классе» в лице симбиоза части силовиков и неолибералов (тут нет противоречий) нашла более «рациональный» способ утилизации противоречий, накопившихся в России и в регионе Северного Кавказа. Новизна их методы заключалась в использовании фактора «Северного Кавказа» в связке с концепцией так называемого «международного терроризмом» как ключевой методы контроля российского общества (ниже мы покажем, как эта метода реализовывалась в регионе и каковы ее результаты). Это «лучший» метод обеспечения статус-кво и преемственности (или трансмиссии) власти на федеральном уровне – персональном
Вышеприведенная концептуальная модель адекватно реконструирует ситуацию в России, а ее объяснительные и прогностические возможности, применительно к задачам нашего исследования, достаточно высоки. Взглянем еще раз на блок-схему модели функционирования общественной системы в России и одной из ее частей (подсистем) на Северном Кавказе (рис. в приложении). Все эти подсистемы в той или иной мере связаны друг с другом: политико-правовая подсистема задает «правила игры» для государственных институтов в социальной и финансово-экономической сфере, а также в наиболее автономной и консервативной подсистеме общества – социокультурной. В свою очередь, все эти подсистемы влияют друг на друга и на функционирование политической подсистемы. Идеальная модель функционирования Системы, заданная в виде законов (норм и обычаев), серьезно корректируется в силу влияния прежде всего социокультурной подсистемы и тесно с ней связанной социальной структуры общества.
Так вот, в верхних слоях социальной структуры российского общества можно выделить не только узкое сообщество олигархического типа, заказывающее «нужные» законы и «правила игры» и, соответственно, серьезно деформирующее всю общественную систему под себя. Это самое легкое (и не совсем адекватное) объяснение, вполне укладывающееся в марксистскую модель, где политический класс неявно выступает как «служанка» олигархата. У нас сама власть – самая влиятельная его часть – выступает как собственник, и в этом своем качестве так же меркантильна, как и политический класс в европейских странах в XIX в. Образовался такой вот симбиоз монопольного типа.
Но, помимо этого, в верхних слоях социальной структуры можно выделить тесно связанную с олигархией и правящим «классом» «экспертно»-медийную и «культурную» обслугу. Я сознательно беру эти слова в кавычки, ибо ангажированность властью и деньгами прямо отражается на качестве их культурной продукции, публичной информации и экспертных оценок.
Таким образом, контроль над собственностью и властью дополняется, с одной стороны, контролем над массовым сознанием, что должно гарантировать «стабильность». С другой стороны – информационной «картиной» возрождения державного величия и патриотизма для общественного мнения, в полном согласии с постмодернистской идеологией и практикой. Мало кто в обществе догадывается, что общий результат правления нынешней элиты в стране за последние 10 лет крайне негативный, и мы имеем дело с настоящим симулякром возрождения: имитацией и обманом – тем более тонкими, чем больше профессионализма проявляют отечественные «властители дум».
Но и это еще не все. В этом, открыто действующем сообществе людей, составляющих «ядро» правящей «элиты», я выделяю закрытое сообщество (группы, структуры, отдельные персоны), объединенное общим замыслом и ценностями, единым образом и стилем жизни. Культурная экономия, достигаемая в результате взаимодействия внутри этого сообщества, – выше всяких похвал: стратегическая продуманность – на высочайшем уровне, а решения принимаются весьма оперативно. Я выдвигаю концепцию Антисистемы (внутри правящей «элиты») как серьезного фактора, влияющего на внутреннюю и внешнюю политику страны. Эвристическая ценность такого подхода достаточно высока и объясняет значимый уровень параллельной (теневой) политики и экономики в стране.
Концепция Антисистемы не сводится только к «пятой колонне», «агентам влияния» Запада. Это более широкое понятие, включающее в себя всю совокупность людей и структур, объективный результат деятельности которых имеет разрушительный, негативный (для страны и отдельных ее регионов) эффект. Разумеется, в Антисистеме во многом ключевую роль играют «пятая колонна» (явные или скрытые западники, силовики-коммерсанты). Играет свою значимую роль и этническо-конфессиональная принадлежность.
Все это позволяет нам ответить на вопросы: почему несменяемы на протяжении многих лет люди, которые по сути разрушили (или позволили разрушиться) экономику и обороноспособность страны? почему масс-медиа упорно заняты разрушением культурного «кода» народов страны, разлагая фундамент общества – семью, нравственный и духовный климат в обществе и т. д. и т. п.? Образ будущего России для этого закрытого сообщества совершенно не совпадает с таким же образом в глазах большинства, в глазах патриотов страны. Это серьезная
проблема, анализ которой не входит в задачи сегодняшнего обсуждения.Так вот, фактор правящего симбиоза (из олигархата, высшего чиновничества и Антисистемы) проявляет себя и на Северном Кавказе, серьезно деформируя (в негативную сторону) всю систему госинститутов на местах. Это как бы внешний фактор по отношению к региону, рассматриваемому как часть общероссийской Системы. И не считаться с ним никак нельзя, хотя федеральный силовой блок и масс-медиа упорно пытаются доказать, что все проблемы (в регионе) – исключительно внутреннего происхождения. Если и есть внешний (негативный) фактор, то это западные спецслужбы и арабы, подпитывающие северо-кавказских радикальных исламистов. Можно ли сравнить, взвесить на весах влияние внутренних и внешних факторов в генезисе всей той неприглядной картины, которую мы имеем на Северном Кавказе? Я полагаю, что можно. Сегодняшнее наше обсуждение – одна из таких попыток.
На блок-схеме (см. приложение) различия в функционировании соответствующих подсистем и институтов на федеральном (или, в среднем, по российским регионам) и региональном уровне на Северном Кавказе я изобразил в виде своеобразного зазора между «квадратиками» подсистем. Чем больше зазор (расстояние), тем больше различий в функционировании подсистем – политико-правовой, экономической, идеологической и социокультурной.
К примеру, долю теневой экономики в стране можно оценить на уровне 25–30 % от ВВП. В республиках Северо-Восточного Кавказа – более 50 % (согласно справке Д. Козака, подготовленной в 2006 г.) или около 65–70 % на 1995-96 гг. (согласно данных совместных исследований российских и европейских ученых). Различия – почти в два раза, и они носят качественный характер. Соответственно, большая дистанция между «квадратиками» подсистем экономики (федеральный и региональный уровени) отражает это различие.
Можно взять для сравнения и другой значимый индикатор – долю налоговых и вненалоговых сборов в ВВП (по стране) и ВРП (по Северному Кавказу). Этот показатель в среднем для страны составляет около 22 %, а для Северного Кавказа – 8-15 %. Таким образом можно выявить систему взаимосвязанных эмпирических индикаторов, характеризующих степень различий в функционировании экономической подсистемы на уровне конкретного региона (в данном случае – республик Северного Кавказа) и страны в целом. Можно поставить задачу измерения этих различий посредством процедуры вычисления интегрального индекса. Но не путем произвольного подбора индикаторов, а на основе вычисления графа корелляций между исходными социально-экономическими индикаторами и выявления наиболее значимых из них. Но это уже отдельная исследовательская задача, которая не входит в наши планы.
Вот другой пример, касающийся политико-правовой подсистемы. Можно ли измерить различия в функционировании данной подсистемы в отдельных регионах? Да можно, попытавшись дать количественную оценку целому ряду качественных индикаторов: политической коррупции, влиянию субъективного фактора на функционирование политправовой системы и т. д. Даже различия в электоральном поведении дают нам основания для качественных оценок. К примеру, более 90–95 % проголосовавших на тех или иных федеральных выборах (Президента РФ, в Госдуму) в республиках Северного Кавказа – это, с одной стороны, косвенный индикатор силы административного ресурса. (Для сравнения, в «русских» субъектах Федерации этот показатель колеблется на уровне 60–70 %). С другой стороны, эти данные – косвенный индикатор индифферентности местных избирателей, проявляемой именно на федеральных выборах. Скрытый фактор здесь – особенности социальной структуры: урбанизация – на уровне не более 40–45 %, тогда как в других регионах страны – около 70 %; особенности политической культуры, отчужденной от общефедерального контекста. Совершенно иная картина наблюдается на муниципальных и республиканских выборах. В общем различия в функционировании политправовой подсистемы на блок-схеме модели общественной системы в России и на Северном Кавказе (см. приложение) отражены в виде соответствующего «зазора» (дистанции) между квадратиками для региона Северного Кавказа и страны в целом.
Аналогично и для государственных институтов социализации, социальной сферы и средств массовой коммуникации (СМК), а также полугосударственных (по факту) конфессиональных институтов, хотя по закону они – общественные организации. В регионе Северного Кавказа своя имеются развитая система СМК (пресса и ТВ на национальных языках), свой региональный компонент в сфере образования и культуры. И, наконец, есть своя, качественно отличная конфессиональная система. Специфика в функционировании этих институтов прямо вытекает из федеративных принципов. Последние призваны учитывать социокультурную (этническую и конфессиональную специфику политических и правовых традиций) особенность региона. Потому различия здесь ощутимы, а «зазор» между подсистемами в данном случае еще более значителен.