Проблески ясности

– Простите, вы чего от меня хотите? – вернул его обратно Тодд.

– Ровным счетом ничего, дорой друг, просто скажите, как бы вы об этом написали? – редактор продолжил утраченный разговор.

– Понятие не имею, мне неизвестно что это за человек и…

– И все же, исходя из этого, что бы вы смогли сообщить людям?

– Что человек бросился из окна ведомый какой-то бедой или еще чем. Может его убили. Откуда мне знать, что вы пристали с этим?

– И только? Ваш текст и читать бы не стали.

– Пусть, – в душе получив обиду, ответил Тодд.

– То есть хотите сказать, вам дела до него нет? – допытался Говард.

– Именно, – сказал он, не глядя на собеседника.

– А ведь я видел, как вы пытались к нему подойти. Зачем?

– Не ваше дело, черт возьми! – повысив голос, грубо ответил Тодд, задетый данным наблюдением. Он не любил, если кто бы то ни было знал о нем более, чем он сам того желал.

Они какое-то мгновение прошли молча, пока редактор не указал рукой на один дом.

– Смотрите, видите тот дом, а именно то окно, вот оно, на втором этаже, с краю, видите? Там человек повесился на днях. Читали? Нет? Ладно, а вот прямо здесь произошло ограбление. Одну старуху стукнули обухом по голове и что-то вытянули, правда, не помню что. Есть у вас слова по этому поводу?

– Зачем вы все это рассказываете, зачем? – уже откровенно гневался Тодд, честно недолюбливая такие истории, так как лишний раз услышав подобное непременно сопоставлял себя с жертвой. Он уже успел представить, как просовывает голову в петлю, измученный крайней формой психического расстройства и как над ним измывались врачи и как из-под ног уходи табуретка. Он уже всем телом ощутил, как обух проламывает его череп, и какой-то жалкий человек шерстит по его карманам, пока он еще, быть может, жив и пытается это уловить, но сделать это уже ничего не может. Тодд распсиховался, мотнул головой и крикнул Говарду:

– Зачем вы это говорите мне, зачем?

– Вы должны понять. Хотя… видите ли, Я ценю слова, речь. Знаете, почему? Это важно, потому что есть событие, допустим, кого-то по голове ударили, ограбили; или народ массово бежит, спорт или преступление, и это действие. Но что про это напишут, что скажут и будут пересказывать? И самое главное, как это будут делать. Это бесценно.

– Наслаждаться чужим горем?

– Осмысливать происходящее.

– Я и без того этим занят, но выбираю темы, знаете ли, поприятнее.

– Но вы пишите только о себе, а это никому не интересно.

– Откуда вам знать?

– Вы газеты читаете? – с ироничной улыбкой, но спокойно задал встречный вопрос тот.

– Вам какое дело? – все еще отвечая на повышенных интонациях.

– Просто скажите, – не меняясь в лице, попросил редактор.

Тодд не знал, что ответить. С одной стороны, он не любил знать о происшествиях, тогда как политика и ряд мировых новостей его интересовали еще меньше. И все же, ненавидя новости, он без этого уже не мог. Каждый день, выходя в город, покупал газеты, и желательно у разных людей. И все же он больше любил литературные журналы, но и происшествия читал, чтобы быть в курсе возможных опасностей.

– Читаю.

– Я не удивлен, потому что все читают, все хотят знать. Образованный человек не может не читать. Знаете, если вас не тянет хоть немного к чтению, значит вы не умны. Впрочем, я отвлекся. Мысленно вы уже меня спрашиваете, почему я не взял ваши стихи? Потому что в них нет того, что продастся сегодня, понимаете? Ведь ваш слог не столь ужасен, должно быть вы неплохо знаете словесность, но… все это пустое. Ведь мерзости, страхи, и прочее сегодняшней публике как раз больше нравится. И всем нравится, здорово знать, что не ты на его месте. Пока что. Потому ваши тексты, поэзия тем более, не удовлетворяет спрос, их не буду читать, а читать хочется. Хочется же всем быть в числе умных.

Из всего контекста, только слова «Пока что», относительно временного отсутствия на месте жертвы, крайне задели Тодда, но он смолчал, пока редактор говорил далее.

– В ваших стихах я не увидел сочувствия к себе (читателю), там не было меня, а только вы, эгоист и затворник. А мне нужно, чтобы мне в горло воткнули нож, чтобы я страдал, рыдал и ненавидел себя, вот что нужно. Они покупают эти газеты не потому, что хотят знать, как плохо вам, а потому что хотят бояться, но знать, что это произошло с другими, а полиция в итоге поймала виновника. Они хотят знать, за что платят налоги, от кого их спасут и что дадут взамен. Они хотя эмоций, жизни! Вот чувство страха и двигает жизнь, хоть это и грех, если вы верующий, если нет – вам можно.

– Это лишь ваша теория и она надуманна и беспочвенна, – разбивал все слова Тодд.

– Хорошо, хорошо, дорогой друг, Тодд Гримар Гарди, – размашисто произнес Говард, – хорошо, но скажите мне, вам разве не хочется быть среди мерзости, ну, чтобы хоть себя возвышать над ней?

– Абсолютно нет. Единственное, чего я, быть может, желаю, это сбежать.

– И куда же, в чистое поле? Что бы блуждать по росе, да в одиночестве и прочее? Чепуха.

Услышав о поле, росе, одиночестве и прочем, Тодд очень напрягся, опасаясь, что Говард что-то знает про его утро, о котором он уже успел забыть, и вдруг сейчас очень осторожно, точно боялся перехвата мыслей, принялся вспоминать утро, болезненно успев накрутить себя разными тревогами. Вдруг этот человек появился здесь не просто так.

– Скажите, что для вас мерзость? – спокойно спросил Говард

– Пороки всякие, грехи, – тем же тоном прозвучал ответ.

– Очевидные определения, – с улыбкой поддел собеседник.

– А как они могут быть не очевидны, о чем вы?

– Вы знаете, человек очень уж умен, силен и вообще развит, чтобы притворятся жертвой злого промысла. Он говорит, что желает быть богатым, успешным, желает много чего, точно так же, как и раскаявшийся желает быть хорошим. Но вы ведь не верите этому? Желай не иметь желания, это лучше будет, и с этого надо начинать.

– Не понимаю.

– Свобода, вот в чем наша сильная сторона. Должна быть, по крайней мере. Но у тех, кто ей не обделен, всегда есть нравственный выбор в пользу благих мыслей, слов, дел. То есть благого мировоззрения. Это очень просто. Люди делятся только лишь на два типа: добрые и злые. Одни выбирают благой путь, иные – мерзкий. Это как два духа, ангелы или демоны, да кто угодно. Всего лишь два типа и ничего более. И абсолютно каждый, обладая верой, духом, разумом, в конце концов, способен отличить доброе от злого, это ведь проще некуда. Но отличает ли? Изгнать зло из человека может, допустим, священник, это славный ритуал, но экзорцизм не имеет никакой силы над выбором самого человека. Выбирай благой путь, и мерзость тебя никогда не коснется. А «ваши» пороки, грехи, это лишь следствие, это та, вторая категория людей. Сначала есть выбор, и каждый делает его постоянно.

– Простите, но я вас не совсем поминаю. Это вроде бы очевидные слова, знакомые с детства, но вы говорите каким-то загадкам. Вы не сторонник никакого течения? Сектант? По вам прямо видно, что вы сектант!

– Бросьте, я здравомыслящий человек и вы скоро в этом убедитесь.

– Что же вы мне предложите теперь? Надеюсь, это не подпольная баптистская церковь?

– Пойдемте, я вам кое-что покажу.

В запасе у Говарда, казалось, всегда было что показать.

Они шагали по улице, а время клонилось к восьми часам, на улицах по-прежнему многолюдно, но уже все реже встречались подростки, но в то же время все более собралось вокруг людей возрастом чуть более двадцати лет. Какие-то бездельники, игроки, задиры, хвастуны и прочие, но они терялись в толпе рабочих и богатых граждан, что преимущественно не пересекались, шатаясь на улицах от заведения к заведению и Тодд с Говардом попадали то в одну толпу, то в другую.