Проблески ясности

– Скажите, мне, господин Гарди, а если после смерти вам бы довелось строить собственный мир, точно вы безумный бог, как бы вы выстроили свое мироздание? – неожиданно спросил Говард.

– Что за вздор, откуда вам в голову приходит такая идиотия? – искренне подивился Тодд.

– Знаете те ли, я в литературном журнале тружусь, много приходится читать, особенно тех, что пишут самые невероятные вещи, их никогда не опубликуют, но думать об этом иногда приятно. Иной раз так мысль заведет, что невозможно отойти, от того и читаю сводки разных происшествий, для того чтобы мозг очистить от вымышленного. А кто это не любит? Так я, по крайне мере, отхожу от своей сказочной рутины.

– Скажите честно, вас не тошнит? Если вы прочли про убийство, оно вас не преследует потом день?

– Никогда.

– Вам везет.

– Только не говорите, что оно преследует вас, неужели?

– Представьте себе, – откровенно сообщил Тодд, через мгновение пожалев о сказанном.

– Тогда я все знаю про вас!

– О чем вы?

– Это ваше развлечение такое. Вы придумываете себе проблему, заранее зная, что она ничтожна, а после наслаждаетесь ее решением. Растягиваете вымышленную драму на день, как будто пьете неиссякаемую чашку кофе или бокал вина, добавляя неугасаемую сигару. Вы мазохист и где-то в вас это прячется. Вы хотите потерять собственную личность, боитесь свободы. И вы же страстно желаете ее потерять, но так, чтобы она как будто была.

– Господи, какой же вы негодяй, что вы несете! Я делюсь своей бедой, а вы насмехаетесь… Какой вы вообще можете придумать мир?

– Прошу прощения, вы меня недооцениваете. Учитывая вводные и вашу реакцию, после смерти я бы придумал такое, чтобы навязчивые идеи вас не преследовали. А что вы придумали?

– Да оставите, черт возьми, меня в покое с вашими идиотскими идеями? Куда мы вообще идем?

– Я хочу показать вам безумный мир, сотворенный еще при жизни, если весь наш мир и так не чья-то фантазия, ваша, например. Очень похоже, должен сказать.

Тодд смолчал, не сумев сходу подобрать хоть какой-то разумный ответ, и он уже и нехотя шел следом. Странное поведение едва знакомого Говарда интриговало, но с другой стороны и начало утомлять. Но бывают же такие люди, за которыми или с которыми хочется идти, и этот оказался таковым. Один его взгляд, точно вечно что-то высматривающий, точно ищет что украсть, такой живой, внимательный, подтверждал, что он не сосредоточен на себе, а смотрит широко, внимательно, с любопытством. При этом он не вертел головой, как можно подумать, а оставался с виду вполне сконцентрированным на своих мыслях. За Говардом даже интересно наблюдать. Несмотря на вполне себе обычное состояние, он как будто немножко дурачился, да так, что никто этого ощущать не мог, и это тешило самого Говарда.

– Знаете, дорогой друг, вы ведь правы, что касаемо мерзостей, это никому не радостно, так что бы восторгаться, но это скорее проявление чего-то глубинного, необъяснимого и я все же склонен думать, что это страх ради страха, как повод жить. Но ведь бывает в душах нечто похуже, этакая «скрытая мерзость» вам это термин, полагаю, не знаком, а я вот уже осведомлен. И проявление его еще хуже. Вот смотрите, если вы проломите мне голову здесь, вы подлец, преступник, так?

– Верно.

– Никто не усомниться. И даже ваши мотивы неважны, здесь вопрос исполнения. И даже если вы потом меня выпотрошите, вы еще хуже негодяй, не так ли?

– Так.

– И даже если съедите.

– Ну, хватит, прошу…

– Ладно. А что, если вы видите в окно, как меня убивают, и ничего не делаете?

– Это страх, я не обязан.

– С одной стороны да, а с другой и нет. Вопрос дискуссионный, но это оставим, пусть сойдет на совесть. А что, если вы к этому убийству имеете очень отдаленное отношение, в руках топора не держали, в окно не видели и вообще, как будто не причем, но, например, позволили этому произойти. Вам дали денег, что бы вы сняли полицейского с этого угла и меня убили, вы кто? Или может, повиляло высокое государственное положение?

– Я – скрытая мерзость, это вы ждете от меня?

– Ах, как вы меня определи. Догадливы! Но вы, надеюсь, уловили основную мысль?

– В общих чертах.

– Что ж, давайте я покажу вам кое-что, скажем так, нагляднее, – произнес он, взглянув на часы.

Они вышли к широкой площади, и едва преодолев ее, попали на улицу, что могла бы потягаться за звание одной из самых оживленных в городе, и дело не столько в ее принадлежности все к тому же центру и всей оси жизни этого города, как к событиям, с недавних пор здесь происходящим. Прежде в этом районе из публичных мест особенно выделялся театр, где, помимо прочего, проходило множество представлений набирающих популярность фокусников, иллюзионистов, и привычных постановок и даже концертов. В разное время место привлекало всякую публику, но все более не бедную, оставляя беднякам иные, свои места в городе, не пуская их в общество. Чуть позже здесь же был отрыт другой зал, где проходили аналогичные мероприятия и, да, фокусники выступали для тех и тех, с разницей в пару часов, переодеваясь, гримируясь и играя под псевдонимом и подобный расклад порою многих устраивал. К слову, в зале, что был не для богатых, а для всех, имелось и больше мест и всегда живее, и веселее, как говорил Говард, сюда даже приятно зайти потолкаться, послушать и уйти довольным, а в обществе снобов, увы, ничего примечательного, и вовсе скучно. Так эта улица, быть может, и делилась бы на два зала с расстоянием в пол улиц друг от друга, но возникло третье, самое необычное явление.

Двое не слишком широко известных обществу коммерсантов, укрепившись сомнительного происхождения капиталом, открыли на этой улице, выкупив и снеся одно лишнее помещение, свой собственный, необычный зал. Грим и Рональд Роммены, старший и младший брат, внешне похожие что ростом, что фигурой и лицом возвели здесь помещение в форме круга с примыкающим продолговатым холлом. Сама сфера служила местом для сцены, имевшей почти идеальную круглую форму, смыкаясь лишь в конце и уходя в то самое закрытое для людей продолговатое помещение и оно уже вплотную примыкало к высокому зданию. Это была постройка почти полностью из дерева, обитая металлическим листами и цветными декоративным материалов из тканей и кожи. Зал возвели в краткие сроки, как говорили, это временное строение, но возможно, потом его перестроят под настоящий зал, постоянное здание, впрочем, пока об этом речи не шло. Дело состояло в другом.

Само шоу, что демонстрировали здесь, вызвало неистовый ажиотаж и внимание публики. Показанное – вызов все людям, их нравам, вкусу, психике, на грани с безумием, но вот уже почти сорок представлений на протяжении двух месяцев идут с полным аншлагом. После постройки зал не функционировал около месяца, но вдруг возникшие афиши призывают на уникальное шоу, которого прежде никто не видел и люди шли, чтобы видеть несравненную порочность, мерзость, насмешливость, и от того желающих стало еще больше.

Тодд видел этот зал и слышал краем уха про успех представления, но никогда особенно не вникал в суть происходящего. Сейчас они с Говардом стояли в полусотне метров от этого места, внешне осматривая резко контрастирующую деревянную постройку на фоне каменных домов. Впрочем, вид ее и можно было назвать оригинальным или смелым, как нечто новое здесь, в застоявшихся, канонических образах города.

– Смелая конструкция, я всегда замечал, – поделился Тодд.

– Внешне так и убогая, но на деле лишь тень на фоне смелого замысла, спрятанного внутри. Вы знаете что-нибудь об этом? – спросил Говард.

– Нет.

– Так уж разве и не слышали об этом ничего?

– Нет.

– И не интересовались?

– Ничуть.

– Хм, не удивительно, что такой человек замкнутый ничего и не напишет толкового… а прочем, ладно, не о ваших стихах речь. Я привел вас сюда, чтобы показать кое-что, как вы помните.

– Хотите показать мне представление? – безрадостно догадался Тодд.

– Верно. И раз уж вы ничего не слышали и не видели, то пойдемте внутрь, узрите все воочию.

Тодд безвольно кивнул и даже первый сделал шаг вперед и Говард уже через пару секунд догнал его. Преодолев небольшое скопление людей у афиш, что толпились на входе, обменивающихся мнениями, они так же отбились от мальчиков, упрашивающих взять их с собой, и вошли внутрь. К удивлению Тодда пред ним предстал достаточно скупой и неприметный холл, где не было ничего хоть сколько-то изящного и примечательного. Гардероб отсутствовал, лишь кассы и какой-то полумрак. Стояли сумрачные, некрасивые люди, наверное, охраняли здесь порядок, гости же, купив билет, сразу шли в сам зал, преодолев короткий коридор и глухой занавес из каких-то грубых тканей, пахнущих сыростью. Все выглядело сделанным нарочито неаккуратно и наспех, будто открылось это место для одного показа, но держится на удивление долго.