Пробудить бога

— Это верно, — поддержал его самый длинный из четверки, — с письменами Ворожена нам был бы не страшен даже гнев Дагданы.

— А еще… — продолжал оправдываться Тармел. — Еще он странник, у него может быть защита.

— Значит, убьем трижды, — рявкнул старик Кортен и, надев на голову странную блестящую шапку, громко скомандовал: — Все, начинаем! Эйруса, чашу. Лурмель, ты будешь первым.

Женщина тут же метнулась вправо, достала довольно глубокую металлическую миску, поставила ее у ног пленника и вернулась к остальным. Тем временем старик подошел к кругу камней и, поправив длинную белую тунику, сел в центр. Трое черногубых разом опустились на колени.

Теперь, когда они не закрывали вид, я смог рассмотреть прикованного к стене человека: белые уши вызывающе торчат из–под растрепанной шевелюры, тело по пояс оголено, рядом валяется синяя тряпка, похожая на мантию, и разорванная рубаха.

Склонив голову набок, я внимательно разглядывал его и пытался понять, что чувствую. Что–то близкое, хорошее было связано с ним. И поэтому казалось, что жрать его нельзя. А вот черногубых очень даже можно.

Перед пленником из земли рос небольшой сталагмит причудливой формы. Он напоминал руку с вытянутым вверх пальцем, словно грозил несчастному. Тот смотрел и на него, и на тюремщиков с вызовом, в глазах не было даже намека на страх.

— О Дагдана елла сун клармес алуур, — затянул Кортен, читая по длинному, полуистлевшему свитку.

Бормотал он довольно долго, и я, чувствуя накатывающий голод, решил, что сначала сожру его. Но вот он произнес:

— Елласо!

— Елласо мангуро! — хором ответили стоявшие на коленях.

Кортен снова забубнил что–то, а в руках у черногубых появились блестящие изогнутые кинжалы.

— Пора, Лурмель, — прошептал вожак.

Длинный поднялся на ноги и шагнул к пленнику.

— Ясно, — растянув в подобии улыбки бледно–розовые губы, усмехнулся тот. — Папуас папуасу — друг, товарищ и корм?

Лурмель схватил его за запястье и затейливым движением клинка полоснул по предплечью. Маленькие рыжие точки на белом лице пленника вспыхнули, он застонал и инстинктивно вжался в стену. Кровь брызнула на сталагмит, Эйруса ловко подставила миску, и в нее плюхнулся кусочек отрезанной плоти.

О, какой запах… Моя пасть наполнилась слюной, она стекала по торчащим клыкам и бесшумно капала на землю. Я затрясся от нетерпения, но что–то в глубинах памяти сдерживало меня, заставляя оставаться на месте.

Тем временем кинжал блеснул и в руке Эйрусы. Размашистым движением она распорола бок прикованного к стене, и новый кусок мяса вместе с обрывком пояса штанов шмякнулся в заботливо подставленную Лурмелем миску. Пленник сдавленно вскрикнул и закусил губу. Изо рта полилась струйка крови.

Что–то мне напомнил этот странный обряд. В памяти смутно встал какой–то праздник, накрытые столы… Нет, не помню.

Под непрерывный бубнеж Кортена к пленнику подошел Тармел. Поднял оружие и дрожащей рукой воткнул ему под ключицу. Хлынула новая порция крови, а в миску упал еще один кусок плоти. Голова человека поникла, он покачнулся и безвольно обвис на цепях.

Шерсть у меня встала дыбом, перед глазами появилась красная пелена. Больше сдерживаться я не мог и, выскочив из своего укрытия, в два прыжка настиг первую жертву. Кинулся на сидевшего в каменном кругу Кортена, схватил лапами его голову и с блаженным удовольствием вонзил клыки во впалую грудь. Унылое бормотание тут же смолкло, ему на смену пришли испуганные крики белокожих и сладостное чавканье.

Удовлетворив первый порыв, я поднял окровавленную морду и посмотрел на них. Тармел прижался к стене, глядя на меня полными ужаса глазами. Лурмель и Эйруса ощетинились кинжалами, в их взглядах читалась решимость продать свои жизни как можно дороже. Что ж, это по мне. Борьбу я люблю, люблю до исступления.

С грозным рыком я бросился на этих двоих, опрокидывая стоявшие на пути свечи. Слегка прижег лапу, ну да ничего, злее буду. Мы сплелись в клубок и покатились по земле. Схватка была яростной, но короткой. Я чувствовал, как острые клинки впиваются в мою плоть, но это меня не беспокоило. Азарт охоты, предвкушение победы — вот высшее наслаждение, оно сильнее любой боли! Мои когти рвали мягкие тела жертв на части, клыки перегрызали кости и сухожилия. Никаким кинжалам не справиться со мной!

Через минуту оба лежали распростертыми на земле, а я, от удовольствия хлеща себя хвостом по бокам, насыщался их теплым мясом.

Утолив голод, я выпрямился и победно зарычал. Кровь текла с меня ручьями, вперемешку моя и вражеская, слипшиеся клочья шерсти торчали из прорех изломанной кольчуги, раны от кинжалов горели огнем. Но я был горд и счастлив: жалкие людишки познали силу волка.

Сзади послышался вздох.

Я обернулся — помутившимся взглядом на меня смотрел прикованный к стене пленник. Он хмурился и, казалось, пытался что–то вспомнить. За время экзекуции он побледнел еще сильнее, если это вообще было возможно.

А вот Тармела не было. Я обнюхал все вокруг, но хода, через который он скрылся, не нашел — все перекрывал запах свежей крови. На слабеющих лапах вернулся к пленнику и, смутно понимая, что трогать его нельзя, отошел подальше.

Он смотрел на меня, а я на него. Он истекал кровью, и я тоже. А в душе шла борьба — все мое естество требовало броситься на жертву, растерзать, сожрать, но где–то в самой глубине сознания билось: нет, нет, нет!

Я сражался с собой долго, очень долго. Целую вечность. И когда сил бороться уже не осталось, поднял морду к потолку и завыл от бессилия, как жалкая собачонка.

Побелевшие губы пленника дрогнули.

— Ро… кот… — прошептал он и протянул руку.

Все барьеры пали. Приняв его жест за угрозу, я бросился на него, вырвал крюки, державшие цепи, и вцепился клыками в горло. Рывок отнял у меня последние силы, но каким наслаждением было дать себе, наконец, волю!

Не прошло и мгновения, как меня вдруг отбросило назад. Над сползшим на землю пленником задрожал голубой купол, и запах, манивший до сумасшествия, тут же исчез. Разочарованно взвыв, я отполз к ближайшему черногубому, ткнулся мордой в его окровавленные останки и отрубился.

Глава 31. Тайны заговорщиков

Пульсирующая боль в боку заставила поморщиться. Было ощущение, что кто–то раз за разом вонзал в меня острое лезвие. Я разлепил веки и не поверил своим глазам: надо мной склонился зенол с копьем, он осторожно тыкал в меня остро наточенным наконечником, причем не в кольчугу, а в дырку на ней, и с опаской отступал.

— Охренел? — возмутился я. Ладонь сама собой потянулась к рукояти меча.

— Полегче, Рокот, полегче, — раздался в стороне знакомый голос.