Пробуждение Посейдона

– Кану, поговорите со мной.

Он пошевелился. Он повернул к ней свое лицо. Он открыл глаза, моргнул, поначалу казалось, что ему трудно сосредоточиться.
– Гома.

– Да, я здесь. С вами все в порядке?

– Да.
– Но потом он остановился. Последовало мгновение спокойного раздумья, как будто ее вопросы заслуживали самых искренних ответов, которые он мог дать.
– Во всяком случае, я так думаю.

– Кану, вы были внутри Хранителя. Целых три дня. Вы помните что-нибудь из этого?

– Три дня?

– Да.

– Мне не показалось, что прошло три дня. Может быть, три года. Три десятилетия. Со мной случилось кое-что странное, Гома. Я не совсем уверен, что именно.

– Затем он протянул руку, и она помогла ему встать, сначала неуверенно, но, казалось, с каждой секундой он набирался сил.
– Что-то странное, - повторил он.
– Мы были внутри них. Мы пытались заставить их понять.

– Понять что?

– Такими, какими они были раньше. Кем они перестали быть. Какими они могли бы стать снова.

– Не понимаю.

– Порог Гупты-Уинг. Спросите Чику. Свифт рассказал им. Свифт заставил их увидеть - он понимал это лучше, чем когда-либо понимал я.

Его слова ничего для нее не значили, за исключением упоминания о Чику.
– Кану, Свифт все еще у вас в голове?

– Нет. Свифт сейчас с ними. Они забрали его, но оставили меня.
– С некоторой покорностью он добавил: - Теперь со мной покончено.

– Свифт в Хранителе?

– Во всех них. Он распространяется между ними, как идея, которую они не могут не распространять. Они были слепы к теореме Гупты-Уинг, и как только они переступили порог, у них не было причин сомневаться в себе. Но Свифт дает им повод усомниться в том, кто они такие.

Это звучало как болтовня, но она подумала, что маловероятно, будто Кану Экинья стал бы нести чушь ради этого.

Она взяла его за локоть и помогла вернуться в лагерь.
– Упростите это для меня. Я работаю со слонами, а не с машинами. Это хорошо или плохо?

– Мы должны посмотреть. Это все. Как и все остальное. Неужели прошло всего три дня, Гома?

– Стала бы я лгать вам, дядя?

Он споткнулся о камешек; она подхватила его прежде, чем ему был причинен какой-либо вред.
– Смотрите под ноги, посол.

– О, я теперь не посол. Я оставлю это моему другу.

– Тогда кто же вы такой?

– Человек, все еще надеющийся найти какую-нибудь полезную цель в жизни. Если это ему позволят. Если он еще не исчерпал свой прием.

– Вам нужно сделать одну полезную вещь.

Прямота ее заявления вызвала смех.
– А я должен?

– Да. Вы возвращаетесь в Крусибл вместе со мной. С Ниссой. Если они смогут помочь ей на Крусибле, так тому и быть. В противном случае мы продолжим путь на Землю. Вы знаете эту планету, и мне понадобится проводник, когда я туда доберусь.

– Кто-то, кто убережет вас от неприятностей? Возможно, я не слишком подхожу для этого. В любом случае, Земля будет очень странной даже для меня, когда мы вернемся.

– Вы были в Африке, Кану?

– Один или два раза.

– Она все еще будет там?

– За исключением откровенно невероятного... да, я полагаю. Так и должно быть.

– Тогда вы можете отвезти меня на Килиманджаро. У меня сердце Юнис.

– Только ее сердце?

– Все остальное останется здесь, с Восставшими.
– Гома рискнула оглянуться через плечо, на пустеющее небо.
– Как вы думаете, Хранитель вернется?

– Нет, еще какое-то время. Им нужно кое о чем подумать.

– Тогда нам нужно будет заняться организацией похорон. Кану, с вами все будет в порядке? Вы потеряли Ниссу, теперь Свифта. И потом, что бы там с вами ни случилось...

– Я справлюсь, Гома. Когда ты уже однажды умер, умение справляться с трудностями становится второй натурой.

– Думаю, вы могли умереть во второй раз.

– Три раза, если учесть Ужас. Я постараюсь, чтобы это не вошло у меня в привычку.

– Пожалуйста, не надо, - сказала Гома.

Гоме выпало возглавить человеческую партию. На этот раз пирамида была поменьше, потому что тело принадлежало человеческой женщине, а не одному из Восставших.

Восставшие проделали тяжелую работу по формированию пирамиды из больших камней различной формы. Они очень тщательно подошли к выбору этих фрагментов, и когда они были уложены в пирамиду, казалось, что они соединяются со сверхъестественной аккуратностью, как будто это были разбитые вдребезги части какого-то некогда единого целого.

Людям оставалось только выбрать свои собственные камни поменьше и заполнить пробелы. Они приложили все усилия, чтобы не расстроить уже проделанную работу.

– Для Юнис, - сказала Гома, кладя на пирамиду один камень в форме кулака.
– Пусть эти камни свяжут нить ее воспоминаний с теми, кто уже перешел в Воспоминание. Пусть они привяжут ее к обещанию черных небес, которых она жаждала, и к воспоминаниям о голубой Земле, которую она никогда не переставала любить. Ее звали Юнис Экинья, и ее кровь - это моя кровь. Они называли ее Сенге Донгма, львинолицая. И я верну это львиное сердце в то место, которое она знала ребенком.

Камень был установлен. Гома отвернулась от пирамиды.

Наверху, один за другим, Хранители приглушали свои синие огни до минимально возможного уровня сияния. Это была случайность во времени, не более того. Они сосредоточили свои умственные ресурсы на неприятном вопросе об этой странной и вызывающей беспокойство математической теореме. В такие моменты, как этот, когда трудный вопрос требовал обдумывания, они поняли, что разумнее распределять отдельные потоки мышления между каждым Хранителем, чтобы каждый решал проблему в целом, а не разделял ее на фрагменты, которые можно было бы обработать среди их разрозненных элементов, но при этом ни один Хранитель не охватывал всю полноту о проблеме. Таким образом, когда ответы будут подсчитаны, они смогут считать результаты значимыми. Хранители и раньше предавались такого рода глубокой медитации, и они были вполне готовы потратить на это свое время. Эти занятые, жужжащие люди были местным развлечением, и по-своему они были достаточно занимательны. Но было бы лучше, если бы они двинулись дальше, и в этот уголок мироздания вернулась некоторая тишина.

Створки их весов закрылись. Синие огни потускнели до самого темного оттенка синего, который не является черным.

Хранители успокоились, чтобы поразмыслить о том, кем они были.

Кану Экинья, отвернувшемуся от пирамиды из камней после того, как он установил свой собственный камень на место, показалось, что краем глаза он заметил старого друга. Одним плавным движением фигура подняла руку, прикоснулась пальцем к своему пенсне и нежно улыбнулась на прощание.

А потом исчезла навсегда.