Пробуждение
Шрифт:
— Садитесь с нами, покушайте, ваше благородие, — сказал Иван Пушкин, обернувшись ко мне, — не гнушайтесь нашим хлебом-солью.
— Просим вас, — предложил Антон Шаповал.
— Будьте гостем, Алексей Петрович, — быстро проговорил Дормидонт, вставая и неумелым жестом предлагая мне сесть.
Я ощутил что-то горячее в глазах. Чувствуя перекатывающийся ком в горле, я сел за стол, взял ложку — так, словно никогда в руках не держал.
— Вот воевали мы вместе и на смерть ходили вместе, а теперь расстаемся с вами, ваше благородие, — пытаясь придать голосу
— Немец этот длинный покажет теперь, почем фунт лиха, — пробурчал сидевший в конце стола Алексей Золотухин.
— Добра не жди, — подтвердил Дормидонт.
— А меня простите за то, что изводил вас тогда, помните, на минном учении, — привстал Порфирий Рога.
— Спасибо вам всем за службу, — ответил я. — Доволен и я вами и помнить всегда буду вашу отвагу и преданность…
По собственному желанию со мной вместе перешел на «Безупречный» мичман Алсуфьев. Матроса первой статьи Шаповала и хозяина трюмных отсеков Пушкина Штер списал с корабля в первый же день. Он считал их главными зачинщиками беспорядков.
Придя на «Безупречный», я заметил сразу, что корабль небоеспособен. Матросы смотрели на службу как на ненужную повинность и отбывали положенный срок, словно незаслуженное наказание. Отказы от заступления на вахту были в порядке вещей. Матросы выражали открыто свое недовольство. Стена недоверия закрывала путь к сознанию и сердцу матроса. Но здесь мне было легче. Я был для них новый командир. Матросы, как и полагалось, смотрели на меня изучающе, с подозрением. Прежней боли от этого я не испытывал.
На очередном смотру «Безупречный» стоял во второй линии, против «Скорого». С острой ревностью глянул я на палубу своего корабля. (Я еще не мог привыкнуть к новому положению и «Скорый» по привычке считал своим.) Там стояла выстроенная в две шеренги команда. Перед строем уверенной, прыгающей походкой прохаживался лейтенант Штер.
К правому борту «Скорого», урча мотором, подошел катер под флагом командующего. Из катера вышел контр-адмирал Иессен в сопровождении капитана второго ранга Балка и флаг-офицера. На приветствие адмирала команда ответила молчанием. На миноносцах стало совсем тихо. Что-то сейчас произойдет? Нет, ничего не произошло. Иессен медленно прошелся вдоль строя, вяло махнул рукой и стал спускаться по трапу обратно.
Голубой адмиральский катер отошел от борта и направился к «Безупречному».
— К нам идет косорылый! Уже подходит! — зашумели в строю.
— Не станем отвечать на приветствие! — громко сказал кто-то во второй шеренге.
— Не будем! — пронеслось вдоль строя.
Иессен вступил на палубу. Шеренги замерли. До середины строя адмирал шел молча. Бесстрастное лицо его было серее, чем обычно. Нервно вздрагивали красные веки.
— Здорово, братцы матросы! — глухо произнес адмирал.
— Здравия желаем, ваше превосходительство, — раздалось несколько голосов.
На непроницаемом лице командующего появилось что-то похожее на улыбку.
— Барабанная
шкура! — зашикали на минно-артиллерийского содержателя Цуканова. — Все выслуживаешься! Достукаешься!— Есть недовольные службой? — вяло спросил Иессен, обводя строй потухшим взглядом.
Все молчали. Адмирал приблизился к рулевому Гвоздееву, поднял указательный палец в уровень лица.
— Чем ты недоволен, братец? — вкрадчивым голосом спросил Иессен.
— Чем недоволен, спрашиваете? — угрюмо произнес Гвоздеев и, помолчав немного, ответил: — Службой, ваше превосходительство.
— Это почему же, голубчик?
— Домой пора. Там одни старики, работать некому. Да и хватит. Я свое послужил.
— А как же я? Вот уже тридцать третий год верой-правдой служу царю-батюшке.
— Вам пахать не надобно. Мужики за вас пашут. А нужды вы не знаете, потому как земли у вас много, ваше превосходительство, а у меня ее, землицы-то, — с лапоть.
От неожиданности адмирал растерялся. Потом охнул и рассмеялся дребезжащим, старческим смехом:
— Ну и рассмешил же ты меня, братец. Земли — с лапоть. Ха-ха-ха!.. Это ты хорошо сказал… Но ведь землю я не отбирал у тебя… И ни у кого не отбирал. Она-то, землица, перешла ко мне от отца, а отцу от деда. А моему прапрадеду даровал эти земли за верную службу на флоте царь Петр Великий… То-то вот, братец.
Выйдя из неловкости, Иессен не стал больше расспрашивать матросов. Поговорив для приличия с офицерами, командующий покинул миноносец.
— Бить надо таких адмиралов, — тихо сказал Гвоздеев, не заметив меня.
— При случае нелишне сбросить за борт в море, — ответил сосед, кивнув в сторону адмиральского катера, стоявшего у борта.
Вечером я зашел к Алсуфьеву. Он сидел за столом в белой, праздничной сорочке, читал книгу.
На книжных полках стояли и лежали игрушечные бизоны, крокодилы и леопарды, привезенные из Шанхая. Мичман ревностно коллекционировал безделушки из фарфора, изображавшие зверей. Это было его слабостью.
— Вы довольны смотром, Алексей Петрович? — весело спросил Алсуфьев, встречая меня.
— В восторге, — ответил я.
— Как вам понравился Иессен?
— Он был такой же, как всегда, Андрей Ильич.
— А здорово его пригвоздил к палубе рулевой, — искренне заулыбался Алсуфьев. — «У тебя земли много, а у меня — с лапоть». Здорово!
— Не в этом ли корень всех беспорядков и бед на флоте, Андрей Ильич? Один богат, другой — беден. Одни трудятся, а другие сладко живут. Отсюда все исходит.
— Не любят матросы господ, это верно. В особенности ненавистны матросам ирманы, флуги, иессены. Но неужели эти самодовольные бароны и графы не понимают того, что так дальше нельзя! — с жаром продолжал Алсуфьев. — Ведь ни уговоры, ни посулы больше но помогут. Надо удовлетворить требования матросов. На мой взгляд, они законны.
— Да, конечно, законны, — подтвердил я, думая о своем.
— Так почему же их не удовлетворяют? — пожал плечами Алсуфьев.
— Боятся, что матросы большего потребуют, — ответил я.