Пробуждение
Шрифт:
В обед оттуда вернулся минно-артиллерийский содержатель Кузьма Цуканов. Он носил в контрольно-ремонтную мастерскую приборы Обри для проверки. Старый служака рассказал мне:
— Вечером из города прибыли в Диомид возмутители: человек двадцать матросов и двое штатских. Они прошли в казармы Второй роты к минерам и стали смущать тех крамолой. Утром минеры и взбунтовались. По сигналу «Рота, подъем!» они бросились к пирамиде, разобрали винтовки. Командир роты капитан Юшкевич уговаривал, приказывал и просил, чтобы те сложили оружие. Кто-то из задних рядов выстрелил и тяжело ранил господина капитана.
Тогда
Цуканов вытер платком глаза, поморгал покрасневшими веками и продолжал:
— Выйдя на улицу, взбунтовавшиеся минеры направились к казармам Десятого полка, освобождать арестованных. С ними двое штатских, что прибыли накануне. Один был мужчина, а вторая — женщина. Обыкновенная женщина.
Я вздрогнул, словно от удара.
— Ты сказал, среди них была женщина?
— Да, конечно.
Мне сразу пришло в голову, что эта женщина — Вика.
— Рассказывай, что было дальше, — приказал я.
— Они пели песни про какие-то «вихри враждебные». А когда патруль открыл по ним огонь, рассыпались в цепь и стали кричать: «Братцы, не стреляйте! Свои!» Тут подоспел полковник Рацул с ротой солдат. Солдаты залегли в цепь, но стрелять по минерам не стали.
Тогда их благородие господин полковник приказал офицерам открыть огонь из пулеметов. Минеры залегли. Неизвестного мужчину убило сразу же. Минеры поднялись, пошли. Женщина шла впереди. Минеры, стреляя, бежали следом. Видя, что захватить казармы охранного полка не удастся, минеры стали уползать обратно. Кое-кто убежал в город. А большинство бунтовщиков, ваше благородие, укрылось в сосновом лесу. Но их никак не могут взять, проклятых, — закончил Цуканов.
Коричневые маленькие глаза его злобно блеснули. Медно-красное, обожженное солнцем лицо расплылось в угодливой, льстивой улыбке.
— Подойти бы на миноносце, ваше благородие, со стороны Уссурийского да и жахнуть — сдались бы. Сцапали бы всех сразу, без пролития крови…
Возмущенный словами Цуканова, я смолчал. «Недаром же матросы называют тебя барабанной шкурой, — подумал я. — Какая лакейская душа!»
Я представил себе людей, мечущихся в западне, со смертной тоской в сердцах, почувствовал всю отчаянность их положения.
Это был даже не лес, где они скрылись, а чудом сохранившийся клочок шумевшей здесь когда-то тайги.
Спрятаться там и снасти жизнь было невозможно. Это была лишь оттяжка неминуемой жестокой расплаты.
Отпустив Цуканова, я заметался но каюте, словно в клетке. Восстание в Диомиде представилось мне с жуткой ясностью. Я увидел мглистый, туманный рассвет и розоватый огонь из пулеметных глоток. Почувствовал горячий запах сгоревшего пороха. Увидел Вику, торопливо шагающую впереди минеров, потом бесстрашно бегущую навстречу свинцовому ливню.
«Где бы она ни находилась — ей грозит смертельная опасность. Как спасти ее? Где искать?»
Я одевался, чтобы поехать в Диомид, когда доложили, что меня хочет видеть какой-то штатский.
В каюту вошел Дормидонт Нашиванкин. Он был встревожен, имел усталый вид.
— Я принес вам письмо, — глухо
произнес он, расстегивая плащ и раскрывая на груди клинышек тельняшки.«Из Диомида и переоделся наспех», — подумал я.
— Спасибо, Дормидонт, — с трудом сдерживая волнение, ответил я.
«Вика жива! От кого же еще он мог принести письмо». Я торопливо разорвал конверт и прочитал:
«Дорогой Алексей!
Жду тебя сегодня в семь часов вечера. Приходи обязательно. Ты очень нужен. Меня найдешь на Суйфунской, 21, во дворе направо, первая дверь».
Подписи не было.
— Спасибо, Дормидонт, — еще раз сказал я. Он не уходил, хотя повернулся было, чтобы уйти. Остановился в нерешительности и нервно комкал в руке снятую по привычке фуражку.
— Товарищ Надя зовет вас по очень важному делу, — тихо сказал Дормидонт.
— По письму вижу, что по важному.
— Дело это важное, Алексей Петрович, для всех нас, матросов, да и не только матросов… это самое важное для хороших людей, что только может быть, — волнуясь, проговорил он.
— Я оденусь только… и иду.
— Мы все на «Скором» помним… надеемся на вас… Вы…
Перед тем как уйти, Дормидонт пристально посмотрел на меня, словно хотел прочесть во мне что-то.
«Я спасу Вику, увезу ее отсюда, — думал я, сходя с миноносца на берег. — Как сложно все стало, запуталось…» Какие только мысли не приходили мне в голову. Я думал, что после провала нетрудно будет уговорить Вику уехать. Я ждал перевода в Балтийскую эскадру. Чтобы уберечь ее от преследований жандармов и неминуемого ареста, я решил завтра же отправиться к адмиралу Иессену с рапортом о переводе в Балтику.
Я не шел, а бежал. На причале толпами стояли матросы. Среди них я заметил штатских. Они о чем-то переговаривались. Хлесткий ветер трепал ленточки бескозырок, хлопал полотнищами флагов стоявших у пирса миноносцев. Пробегая мимо «Грозового», я столкнулся с Назимовым, выходившим из здания агентства пароходных обществ «Алмазов и К°».
— Ты куда, Леша? — схватил меня за плечи Назимов.
— Тороплюсь, — буркнул я, освобождаясь от него.
— Успеешь. Идем ко мне.
— Некогда, Костя.
— Не верю, — улыбнулся быстрой улыбкой Назимов. — У меня, здесь знакомый шкипер, — кивнул он в сторону конторы агентства. — Служит у Алмазова… Так он привез из Малакки чудесное вино. Два ящика золотисто-янтарного стоят нетронутые. Надо начать…
— Начинай без меня. Мне не до выпивок, — угрюмо ответил я, пытаясь идти дальше.
— Да подожди же, Леша. Столько времени не сидели с тобой за одним столом. Словно чужие стали… А ведь всю войну в паре ходили. Тысячи миль вместе пролопатили. Это что-нибудь да значит для тебя?
В его словах звучала искренность.
— Значит много. Но мне от этого легче не станет…
— Да ты что, влюбился, что ли? На тебя это не похоже. Вот разопьем полдюжины — все сразу пройдет. А то черт знает что творится. В Диомиде — бунт. Капитана Юшкевича минеры застукали. Утром там бой шел. Сейчас бунтовщиков рассеяли в лесу. Все выходы оцеплены войсками. «Усердный» и «Статный» только что вышли в Уссурийский, чтобы зайти в тыл… Черт с ними, с минерами… На миноносцах идет брожение. Смотри, что делается…