Пробуждение

«Наши семьи пойдут по миру», «Начальство надувает нас и обманом держит на службе», — не выходило из головы.

Я подумал о том, как изменились матросы и что основа флотской службы расшаталась. Матросам нужно одно: уехать домой, получить землю, пахать, косить; офицерам — совсем другое.

«Нас объединяют только корабль и море. А выпусти нас на берег — и мы пойдем разными дорогами. Если это будет продолжаться и дальше — толку на флоте не будет…»

«Но ведь так было и прежде, а все шло спокойно, — возразил я себе. — Можно ли все же добиться согласия на судне… или нельзя?»

С моря дул свежий, влажный ветер. В темноте лениво плескались волны, не давая ответа.

4

Запретить увольнять матросов на берег и непрерывно держать корабли в море начальство было не в силах. Наступил день, когда «Скорый» отдал якорь у стенки напротив памятника Невельскому, а широкий железный трап лег мостом между кораблем и землей. На юте, в свежих тельняшках, наглаженные, побритые, стояли матросы первой и третьей вахт. Мичман Алсуфьев с просветленным лицом прохаживался вдоль строя. На щеках его рдели красные пятна. Глаза сияли. Я торопливо подписывал увольнительные билеты.

«Матросы давно этого заслужили, — думал я, выводя на бланках знакомые фамилии, — пусть погуляют. Отдохнут — быть может, и улягутся страсти. Авось все пойдет по-прежнему, спокойно, своим чередом».

Больше всего я боялся, что матросы, ступив на землю, перепьются и многих потом придется разыскивать. Но этого не случилось. Они пришли вовремя, серьезные, деловито-трезвые, невеселые. Напился один лишь кок Андрей Лавров. Его принесли на руках.

После сигнала «Койки брать» я стал обходить кубрики. Матросы раздевались, укладывали в рундуки праздничные тельняшки и брюки, переговариваясь, ложились спать.

— Как с японцами воевать, так нас посылают, а как по Светланской ходить — на другую сторону гонят, — услышал я голос Золотухина.

— Отовсюду гонят нашего брата, — вздохнул Чарошников, натягивая на грудь одеяло. — Господа офицеры не желают ходить по одной стороне с нами.

— Белоручки чертовы! Тесно им, что ли? — с возмущением продолжал Золотухин. — Не любо им, подлецам, что мы своим матросским видом их светлые очи мозолим…

— На черта сдалась вам эта правая сторона? — вступил в разговор Порфирий Рога.

— Дело не в стороне, а в том, что нас за людей не считают, — сухо произнес Антон Шаповал.

Увидев меня, все замолчали.

«Неужто нельзя отменить этот солдафонский циркуляр, — возмущался я, поднимаясь наверх. — К чему искусственно возводить между людьми стены, когда их и без того достаточно».

«Скорый» поставили в сухой док. Корпус требовал чистки, и нужно было менять винты. Матросы стали чаще бывать на берегу. Они общались с рабочими завода и порта, ходили к солдатам в казармы и встречались с ними во время увольнений. Не занятые службой под разными предлогами уходили с корабля, чтобы принять участие в митингах, происходивших в порту. Вначале отлучались в одиночку. Потом стали уходить группами. Они посещали Народный дом, где собирались рабочие порта, железнодорожники, городская беднота и солдаты.

Я думал, что с прибытием на родину найду общий язык с матросами, стану к ним ближе. Вместо этого я становился все более чужим для них. Они уходили в сторону. Я шел прежним курсом, не понимая истинного смысла происходящего. С ревнивой болью заметил я, что матросы стали сторониться меня. Как-то раз я пытался вызвать Нашиванкина на откровенность.

— Скажи мне, Дормидонт, что произошло после нашего прихода во Владивосток?

— Ничего не произошло, — сохраняя безразличие на лице, пожал плечами Нашиванкин.

— Вы куда-то ходите, где-то собираетесь, о чем-то своем все говорите, — продолжал я.

— Разное говорим. Больше, конечно, о жизни.

— Я бы хотел знать, где бывают мои матросы.

— Везде бывают, ваше благородие, город большой…

Обычно веселый, жизнерадостный, Иван Чарошников стал серьезен, неразговорчив. Тихий, застенчивый Пушкин старался не встречаться со мной взглядом и как можно реже попадаться мне на глаза. Яков Пойлов смотрел на меня с нескрываемой неприязнью. Тяжелые, недобрые глаза минно-артиллерийского содержателя выражали мрачную злобу. Я знал, что заводилами среди матросов были он и Антон Шаповал. Их теперь слушались не меньше, чем меня.

Хотелось с кем-нибудь поделиться своими мыслями. Друзей, кроме Назимова, у меня не было. К нему и направился я вьюжным январским вечером.

«Грозовой» стоял у стенки Строительного порта. На причал намело сугробы сухого снега. На них лежали косые полосы коричнево-темной пыли. Колючий, резкий ветер безжалостно сек лицо. По незамерзшей бухте гуляли мрачно-свинцовые волны. Над ними роем летали снежинки, они таяли, коснувшись воды. Становилось жутко от холода и одиночества. Ветер выл многоголосо и грозно. Я поднял воротник шинели…

У Назимова сидел командир «Усердного» лейтенант Штер. Когда я вошел, они читали какую-то бумагу. Назимов крепко пожал мне руку, потрепал по плечу, усаживая в кресло.

— Давно же ты не был у меня, Леша. Забываешь друзей. Нехорошо.

— Ты тоже, Костя, забыл дорогу ко мне, — с обидой проговорил я.

Штер небрежно сунул мягкую теплую ладонь, улыбнулся.

— Прочти-ка это, — сказал Назимов, придвигая ко мне лист бумаги с текстом, отпечатанным типографским шрифтом. — Похоже, опять начинается кутерьма.

На грубой, о желтыми крапинами оберточной бумаге было написано:

«ТРЕБОВАНИЯ

нижних чинов от военных судов на Тихом океане и солдат гарнизона.

Первое: освободить из-под ареста политических заключенных — матросов и солдат.

Второе: удалить из города казаков и отменить смертную казнь.

Третье: дать нижним чинам полную свободу вне службы и разрешить посещение собраний и митингов.

Четвертое: устроить для нижних чинов библиотеки и читальни за счет казны, производить для них выписку газет и журналов.

Пятое: обязать офицеров обращаться с нижними чинами на «вы», отменить титулы вне службы.

Шестое: увеличить матросам жалованье от 5 до 10 рублей, а в плавании до 20 рублей; при увольнении в запас выдавать 50 рублей.

Седьмое: уменьшить срок службы: матросам — до 4 лет, солдатам — до 2 лет.

Восьмое: не посылать солдат и матросов на посторонние работы.

Девятое: офицерам запретить иметь прислугу для домашних надобностей, а также драться и ругаться.

Десятое: нижним чинам разрешить ходить по обеим сторонам Светланской улицы и ездить на извозчиках.

Одиннадцатое: уменьшить число караулов.

Двенадцатое: уволить в запас семейных нижних чинов, а также призванных в 1902 году.

Комитет выборных нижних чинов от судовых команд и солдат гарнизона».

— С этой петицией выборные ходили к коменданту крепости генералу Ирману, — усмехнулся Назимов.

— А что им ответил Ирман? — спросил я.

— Выгнал в шею, — осклабился Штер.

— Напрасно. В этом списке много законных, вполне обоснованных требований, — возразил я. — Их следовало удовлетворить.

— Не нужно потакать им, Леша, — мягко сказал Назимов. — Стоит лишь сделать маленькую уступку, как они потребуют большего. В октябре девятьсот пятого с этого начали. А потом принялись громить офицерские квартиры. Нас с тобой не было здесь. А вот Альберт Карлович видел собственными глазами…