Пробуждение

– Карпунцов пришел в себя, говорить начал? – Померанцев ухватил продолжавшую активно жестикулировать старшую медсестру за руку. – Так с этого и начинать надо было, Анна Мефодьевна, дорогая!

– А я и начала. Говорю же, что послал с ходу. Только я начала аппарат готовить, чтоб кормить, он глазищи раскрыл и на меня уставился: «Где я?» А потом и послал сразу… ну, туда, куда обычно посылают.

– В переводе на почти литературный русский – на фиг? – Померанцев не смог удержаться от улыбки, краешком глаза заметив, что и Гаврилова еле сдерживает смех. – Все, коллеги, идем в палату, и побыстрее!

Иван Петрович развернулся и устремился к лестнице. Распахнутые полы его халата развевались в стороны словно крылья гигантской бабочки. За ним почти вприпрыжку устремилась Лена Гаврилова, не успевавшая за широким шагом начальника. Аннушка сразу отстала и семенила где-то сзади, продолжая активно размахивать руками и возмущаться насчет нецензурно выраженного отношения больного, видимо, принятого ею исключительно на свой счет.

Добежав до остававшихся распахнутыми дверей сорок пятой палаты, Померанцев увидел следующую картину. Карпунцов катался по полу и всеми силами пытался скинуть одеяло, спутавшее ему ноги и пару раз завернувшее грудь словно в кокон.

Иван Петрович бросился к пациенту и опустился на колени:

– Алексей, не двигайтесь! Я помогу. Остановитесь, а то одеяло еще больше запутается. Мы сейчас вас поднимем. Попробуйте сесть на кровати. Если тяжело, то ложитесь…

– Вы кто? Где я? – Глаза Карпунцова были в этот момент словно у затравленного охотниками зверя.

– Все в порядке, Алексей. Вы в больнице, долго болели, но сейчас очнулись. Вот только ругаться матом не надо. Это вам не идет. И вообще никому не идет, – превентивно предупредил Иван Петрович, чувствуя, что Карпунцов очень взвинчен и снова может начать выражать свои чувства не самым изящным образом.

– Кто вы? – Пациент затих, сидя на полу и опершись спиной на стоящую рядом кровать. – Я голос ваш знаю. Слышал много раз. Где я вас слышал, где?

Померанцев подхватил Алексея под мышки и довольно легко посадил на кровать, подперев подушками. «А ловко у меня получилось. Одним движением, как перышко!» – удовлетворенно подумал он.

– Да где ты, мил человек, Ивана-то Петровича слышать мог? Ты ж спал все это время, – встряла в разговор подоспевшая Аннушка.

– Я? Спал? – перевел глаза на медсестру Алексей и расстроенно замотал головой. – А вы кто? Я ничего не помню. Перед глазами плывет… как в тумане. Где я? А мама, батя где? Маша на работе? А Сережка? Сережка в садике? Кто его заберет? Сегодня же четверг у нас?

– Суббота, – машинально ответила Гаврилова.

– Суббота? – недоуменно поднял на нее глаза Карпунцов. – А вы не обманываете? Я же помню. Четверг сегодня… Ну скажите же, что четверг…

– Да какая разница, – Померанцев решил, что сейчас лучше увести разговор в сторону от деталей, – четверг, суббота… Алексей, вы просто болели некоторое время. Вот в больнице сейчас, лечитесь, теперь уже выздоравливаете.

– Да, да, я помню. – Карпунцов усиленно начал тереть лоб ладонью.

«Странно, почему я не замечал раньше, – с удивлением подумал Иван Петрович, – за все эти шестнадцать лет мозоли на ладонях никуда не пропали. Руки тонкие стали, мышц почти не заметно, а мозоли остались». Померанцев силился вспомнить профессию пациента и не мог: «То, что Карпунцов был рабочим, – это да. Но вот каким? Станочником на заводе? Вроде нет. На стройке работал? Надо сейчас его историю болезни срочно перечитать, там и анкетные данные подшиты».

– Мама моя где? Батя? Манюська с Сережкой? – Алексей продолжал обводить взглядом всех троих, мучительно всматриваясь в лицо каждому.

– А сегодня в больнице неприемный день, – очень просто и естественно отреагировала Лена, и Померанцев, с благодарностью взглянув на нее, удивился, что такая банальная версия ответа не пришла ему самому в голову.

– Они завтра придут? Курить хочется, – с искренней, как у ребенка, надеждой в голосе спросил Алексей.

Померанцев вовремя заметил начинавший открываться рот Аннушки и запретительно покачал ей указательным пальцем. Он побоялся, что медсестра сейчас скажет Алексею про отца.

– Нет, завтра не смогут, – Иван Петрович старался говорить как можно мягче и успокоительнее, но чувствовал, что до конца у него не получается, – вы же не в Меженске сейчас, а в Светлоярске, в областной больнице. И курить в клинике запрещено, так что пока без табака поживете.

– В областной? – удивился Карпунцов. – Что со мной? Я помню, ангина была, сильная очень. Помню, водки выпил, много. А потом не помню. Только шаги, голоса вокруг разные. Мамин голос помню, вот батю хуже, Манюську тоже. Ну, брат с сестрой… но тоже смутно. Куда они все делись?

Следом Карпунцов отпустил еще одно нецензурное слово.

– Алексей, мы с вами уже договорились – без мата! – Померанцев постарался отреагировать предельно строго и сразу. – Если уж совсем невмоготу было, то сказанное вполне могли заменить словом «блин». Посмотрите, женщины вокруг. Почему они должны терпеть? Вы после тяжелой болезни, на поправку сейчас пойдете. Давайте новую жизнь начинать с чистого листа, без мата.

– Ладно. Что, думаете, я не понимаю насчет мата? Сорвалось пару раз с языка, подумаешь, – буркнул Карпунцов и поперхнулся. – А чего мне так говорить тяжело? Язык еле ворочается. Сглотнул слюну… больно чего-то… Доктор, что со мной?

– Горло у вас болит? – вступила в разговор Елена Гаврилова.

– Горло? – Алексей удивленно перевел глаза с Померанцева на Лену, словно только сейчас заметил ее присутствие.

– Да, горло, – уже гораздо увереннее отреагировала доктор Гаврилова, – у вас же ангина была сильная.

– Ангина? – На лице Карпунцова появилась и застыла гримаса человека, который упорно, но малоуспешно пытается вспомнить что-то очень важное. – Да, вроде была. Она у меня часто, еще с детсада. А сейчас сильная была. Я же говорю, что водки напился, чтоб отрубиться… И отрубился, заснул, похоже. Только я дома заснул. Еще Манюська кричала, что штаны не снял, а на свежее белье завалился. Это помню, но потом провалился куда-то… в смысле, заснул…

Слушая Алексея, Иван Петрович лихорадочно пытался выстроить правильную линию разговора, но с досадой понимал, что даже его многолетнего опыта явно не хватает. В конце концов, случаев летаргического сна такой продолжительности в мире раз-два и обчелся, причем описанные имели место уже довольно давно. Померанцев дал себе зарок прямо сегодня перелистать подборки специализированных медицинских журналов, которые выписывала клиника. Хотелось верить, что найдется хоть немного полезной информации. Может, за рубежом были подобные случаи за последние годы? Тогда хоть попробовать связаться с коллегами, познакомиться с их опытом. Ну и конечно, надо с Москвой и Питером консультироваться. Прямо в понедельник. Померанцев почувствовал облегчение оттого, что цепочка первых шагов, пусть и пунктирно, но начинает вырисовываться. «Как же я так сплоховал? – свербила в его голове неприятная и неотгоняемая мысль. – Почему никакого плана действий не составил заранее? Ведь понимал же, что рано или поздно он проснется. А вот на тебе! Всегда на завтра-послезавтра откладываешь. Теперь с колес придется». Померанцеву всю жизнь хотелось чистой наукой заниматься, все остальное у него получалось с большим трудом, а сейчас, когда назначили исполняющим обязанности директора, совсем тяжело стало: характер мягкий, не для начальственной должности.

Из состояния самобичевания Померанцева вывел Кар-пунцов, который после паузы вновь заговорил:

– Но я же дома болел. Меня что, в больницу потом положили?

Аннушка поспешила его успокоить:

– Не нервничай ты, мил человек. Ну, положили тебя, положили. Вот вылечился уже. Ангина ж прошла? Полежал в больнице, подремонтировался, скоро домой выпишешься.

Померанцеву не понравилась последняя фраза медсестры. Она могла внушить больному ложные надежды: еще неизвестно, когда Карпунцов сможет покинуть клинику. Да и куда именно он пойдет, где теперь его дом – тоже большой вопрос. Но прерывать Аннушку Иван Петрович не стал, даже знаков рукой или глазами не подал – столь успокоительно прозвучали ее слова. Померанцев не мог пока прочертить нужную грань между горькой правдой и сладкой неправдой, и от этого снова начал злиться на себя. «А вдруг Аннушка интуитивно найдет правильный путь. У нее опыт не меньше моего, да и человечная она очень. Другая у нас не удержалась бы столько лет. Сколько их было, медсестер и докторов, которые поразбежались. А Аннушка, считай, всю жизнь проработала и никуда не ушла», – успокаивал себя Иван Петрович.