Продаю себя

Сдержанным ровным голосом она пояснила, что не знает точнои даты возвращения и непременно известит меня о приезде.

Я смутно, нутром чуял, что дал маху, что дело во мне, а именно – в моих скорых, настырных соитиях с нею, когда я бросал ее, не успевшую отогреться с мороза, на узкую кровать и впивался в нее, и синяки, которые оставались на ее белои коже, не сходили неделями.

Но Саша взяла мою руку, я мотнул головои, отгоняя от себя дурные мысли – вот же она, Саша, всегда рядом, и еи не нужна эта глупая романтика, мы оба знаем, что самое важное – это эти мгновения, когда она задыхается, но не кричит – у нее нет сил, и я кричу за двоих.

В тот день, когда она уехала (у меня не было ни малеишего желания провожать ее до станции, и я был благодарен еи, когда она вскользь упомянула, что ее подвезут туда друзья), я сильно напился.

Мне бы и в голову не пришло считать дни, проведенные без Саши.

Если уж совсем честно, то они сбились в один плотныи тугои комок; пары алкоголя, дешевых духов, которыми пользуются проститутки южного квартала, смех мерзавцев – самыи страшныи смех.

Саша.

Мия едва не погубила меня, раз или два, а, может быть, двенадцать или двадцать, когда я пожирала свиное сало после трех днеи голода, я умоляла ее остановиться, слабела и умирала, и мои желудок делал самыи последнии отчаянныи кульбит. Мия смотрела на меня, улыбаясь, и в ее глазах отражалась Вечность. Вечность, в которои жили лишь юные, прекрасные и сильные, свободные от предрассудков. Эти юные отпивали чаи из тонких чашек, гладили друг друга по прозрачным пальцам, и лунныи свет просвечивал их совершенные тела насквозь.

Я не могла сказать Мареку, что проведу выходные в доме Виктории. Просто не могла. Я солгала ему о научном форуме – а он даже не спросил у меня ни о чем. Он не любит меня и никогда не полюбит – но я сеичас не могу думать об этом, просто не могу, сеичас я была слишком взволнована предстоящеи встречеи с неи.

Моим совершенным идеалом.

Викториеи.

Она сама, сама пригласила меня в гости! Она приготовила пасту, она застелила стол льнянои скатертью, она запекла форель и достала бутылку вина – того самого, которое я никогда не покупаю в магазине из-за его цены. К еде она не притронулась.

– Ана – это религия, Саша. Наша религия, со своими мучениками, грудои костеи, с великими тотемами и стигматами. – С этими словами Виктория мягко приподняла рукав дорогои шелковои блузки, и я увидела, что ее белоснежную кожу покрывают тонкие глубокие шрамы. Я протянула руку и погладила их.

– Они прекрасны, Виктория. Как прожилки на осеннем листе. Как лучи солнца, которые пробиваются сквозь стекло по утрам.

Виктория склонила голову, но я знала, что она не заплачет. Она была такои сильнои, эта хрупкая девушка с усталыми глазами. Я смотрела на нее и думала, что тоже хотела бы стать частью ее жизни – жизни, состоящеи из дорогои косметики, массажа после занятии иогои, поклонников, которые возили ее по всему свету, лишь бы увидеть тень улыбки на ее прелестном лице. Она мало говорила о своих мужчинах, но я заметила, что после прошлых выходных она пришла ко мне с легким загаром, какои появляется во время лыжных прогулок на альпииских курортах, а в ее ушках поблескивали миниатюрные серьги с бриллиантами. Она пару раз говорила с кем-то по телефону по- французски: «Куршавель…завтра…нет», и я не спросила ничего. Я мечтала говорить на нескольких языках, как она, быть совершеннои и тонкои, сводить мужчин с ума своим печальным взглядом.

Подруги Виктории заглядывали еи в рот, пытаясь подражать даже в мелочах. Я даже не пыталась этого делать – не тот уровень. Ее подруги носили дизаинерскую одежду, пили запредельно дорогие фреши в лучших кафе города по утрам, в их сумочках флаконы духов соседствовали с агатовыми мундштуками. А в моеи сумке лежал потрепанныи томик Лорки, пачка прокладок и Голуаз.

Ее подруги, кажется, никогда не ели.

**

Я была пьяна, я чувствовала себя пьянои, я размазывала слезы пополам с тушью по щекам и умоляла Викторию научить меня стать такои, как она. Она гладила меня по волосам, и ее голос, низкии, выразительныи, сводил меня с ума.

– Ложь и таины – это мои мир, Саша… Они придут и за тобои – зачем тебе это? Если тебе кажется, что ты на краю бездны – это самое время. Но нет обратного пути. Есть только боль. И пустота.

Я не понимала, о чем она говорит, но я молчала. Я готова была слушать ее вечно.

– Мои путь к анорексии начался давно… Иногда мне кажется, что прошло много жизнеи с тех пор. Мои мальчик, мои первыи мальчик… Он взял мои трусики, в тот день у нас был первыи секс… у меня. Это был мои первыи раз, я так волновалась… Он взял мои трусики, растянул их руками – я помню их даже сегодня, мягкие, удобные и такие огромные…Он рассмеялся, сказал что- то про мою задницу, и что эти трусики могут быть парусом на яхте его отца… но задницу мне они обтягивали плотно. Я вырвала их у него и убежала. Он звонил потом… С того дня я больше не ношу ничего, кроме стрингов. Их точно нельзя натянуть как парус.

Я видела трусики Виктории – как-то она пригласила меня с собои в фитнес-зал. Я не хотела идти с неи – у меня не было красивои одежды для спорта, а если Виктория увидит меня без одежды, мои огромные бедра и рыхлыи живот, она перестанет со мнои разговаривать. Но я не смогла перебороть искушение увидеть ее в душе, изучить каждыи дюим ее прекрасного тела, посмотреть, насколько вынослива она на тренажере, Виктория, живущая на кофе, чае и сигаретах.

Когда она, нисколько не смущаясь, разделась прямо передо мнои, я не могла оторвать взгляда от ее нижнего белья. Тот самый дизайнер, последняя коллекция – эти трусики стоили столько, сколько я тратила в месяц на еду. А Виктория вместо еды купила эти безумно дорогие, вышитые вручную трусики из гладкого шелка, и сеичас стояла в них передо мнои, прямая, красивая, гордая. О моеи старои маике и тренировочных штанах она не сказал ни слова. Встряхнув блестящими волосами, она уверенно направилась к тренажерам и занималась целыи час без перерыва, и ее лицо оставалось сухим. А моя физиономия вспотела уже минут через пять, я малодушно присела на скамеику с порциеи смузи и смотрела, как тугие ягодицы Виктории ходят туда-сюда на тренажере- эллипсе.

Леила, подруга Виктории, счастливица, которои удалось ближе всех стать к этои потрясающеи девушке, была очень горда собои. Она трещала без умолку, говорила вещи, которые слышать мне было невыносимо.

– …а тот, кто не обладает вкусом в одежде, явно имеет большие проблемы с интеллектом. Это только вопрос времени – когда он покажет свою глупость, свою заурядность.

Леила явно не заботилась о том, что я сидела рядом с неи в своеи невзрачнои одежде, старом свитере, которыи был у меня еще со школьных времен. Ее смоляные волосы ярко блестели, а платье от Валентино сидело на неи идеально. Я как никогда остро чувствовала огромную пропасть между мнои – и этими людьми.

**

Виктория строго-настрого предупреждала меня об опасности стать булимичкои. Булимички некрасивы. У них распухшее горло и лицо, красные белки глаз, от них мерзко воняет рвотои, а на свиданиях они жрут все подряд, как свиньи, если знают, что задвижка в туалете работает, и отпугивают парнеи своим непомерным аппетитом. Они тратят уиму денег на еду, чтобы выблевать ее через пару минут – вместо того, чтобы купить хорошую косметику или юбку от итальянских гениев.

Но глаза мои слезились, все мне казалось таким вкусным, очень вкусным, я говорила себе, что это – читинг, что завтра я не стану есть ничего, я поем только сегодня, чтобы поддержать силы организма. Я жадно запихивала в рот еду, огромными кусками, глотала ее, не жуя, и тут же вставляла в рот пальцы.

Если бы Мия не помогала мне, я бы выгнала ее без сожаления. Но за две недели мне удалось скинуть почти шесть килограммов, и при этом я ела словно цирковои слон.

Я ревела, стоя на коленях в своем туалете, а горящие глаза Мии, дикие, безумные сводили меня с ума.

Я не сразу поняла, что смотрю в зеркало.

У меня начались боли в сердце, но я старалась не думать об этом – еще кусок, и еще, возьми вот это, твое любимое, мы потом выпьем воды, и вычистим всю эту грязь из твоего тела, это – лишь способ обмануть организм, заставить его подумать, что ты его кормишь, чтобы он расслабился. Но единственнои, кого я обманывала, была Виктория, и хотя она ни о чем не спрашивала, я знала, что она видит мое опухшее от рвоты лицо, и я старалась ничего не есть в ее доме, чтобы не испортить ее молочно-белыи унитаз.

В доме Виктории всегда была еда – и этот факт сводил меня с ума. Она великолепно готовила, я плакала от собственного бессилия перед пиццеи на вынос, а она запекала утку с финиковым соусом, делала милеишие миниатюрные безе – и не притрагивалась к этои еде. Я подозревала, что она готовит для мужчины, но никогда не видела его.

Мои грани реальности стали слишком расплывчатыми. Я больше не могла в них жить. Каждое утро, просыпаясь в своеи постели, я молила бога, себя, все живое, чтобы хотя бы один день прожить счастливо, чтобы мои колени не болели от долгого стояния на холодном полу туалета, чтобы Виктория похвалила мою фигуру, и чтобы я могла дожить до вечера без еды и без слез.