Продаются щенки

Философ удваивал жар, начиная фальшивить, пылко звал на поединок — но нет. В него не верили. И философ замолкал растерянно, в первый раз, может быть, встретив русских людей, которым это неинтересно. Он чуял: они что-то знают. Знают положительно и наверняка такое главное о жизни, что до сих пор не открыто ему. И вот когда зависть, жадная зависть к спокойному знанию, сидевшему в них, шевелилась в первый раз. Ради этого знания ему… Да, ради этого и ему хотелось теперь тоже устроить как-нибудь так, чтобы поехать. Или хоть не для знания поехать — бог с ним, но чтобы, вернувшись, встать с ними в другой раз на равную ногу, стереть насмешку, чтобы и ему наконец поверили.

Не раз наблюдал Георгий маленькие такие бурьки. Жалея неловкого, принимал все же сторону сильных — они не мельтешили. И не хотел рисковать. Кто рискует — тот не едет: закон суров, но это закон. А кто не едет, тот не пьет шампанского.

Хлебнув разок шипучего вина вседозволенности, хоть пока из чужого бокала — Георгий не мог уже остановиться. Он ясно разглядел, какие силы правят жизнью, и во множестве ярких сплетений, в пересечениях магистра льни х дорог — разглядел торную тропинку к калитке, за которой — погреба пьянящего напитка. И он вышел на тропу, решительный, как Чингачгук.

29

Георгию теперь не сиделось на лекциях, хотелось поскорее в коридор, в кофеварку — как там Татьяна? Проклинал Сашульку, который прихватывал перемены, нудя давно пережеванный текст под тяжким взглядом Алеши Петровича. По надобно рассказать и о нем.

Алеша Петрович Басюк-Даниэльс был человеком настолько разносторонним, что описать до дна трудно. Одно можно сказать твердо: он не мыслил разумной жизни на земле без корейского народа. И другое — он обожал сосиски, и Эльвирка варила их для него древним корейским способом, в сохранении тайны которого поклялась страшной клятвой из того же репертуара.

По сей день, кажется, не исследован вопрос о влиянии восточных языков на мужские способности, а при первом взгляде на Алешу Петровича и мысли о таких способностях не возникало. Однако «в тихом омуте дети водятся», как говорил Арсланбек.

Петрович был широкий в кости, но низкий, необыкновенно суетливый и насмерть перепуганный Советской властью доцент. От испуга он состоял членом странных комиссий и сильно выражался, особенно если дело касалось корейского народа.

Нынче он жил с третьей женой и четырьмя детьми, двое из которых были не его: один — предыдущей жены, а один совершенно неизвестно откуда взялся. Проживал же со всей командой в однокомнатной квартире в Беляево, так как последовательно терял с каждым браком в площади, и вовсе остался бы на улице, не подвернись вовремя Ким Ир Сен.

Однажды Петровича даже напечатали в корейской газете, где назвали «другом корейского народа», переделав, правда, фамилию в Басой-Данильман с загадочным портретом.

В качестве уникального знатока корейского языка и нравов Петрович работал в четырех вузах (ИСАА. МГИМО, Патриса Лумумбы. ВИМО), трех НИИ (МКРД, востоковедения, ИМЭМО), двух издательствах («Прогресс», АПН), одном обществе (ССОД) и на радио, везде получал зарплату и умело согласовывал ее с трудовым законодательством. Но это не все.

Наручные часы Петровича «Победа» стояли с 1964 года, двигалась одна только секундная стрелка, и он с точностью Лейбница вычислял звонок. Несмотря на такое виртуозное владение временем, Петрович регулярно опаздывал на уроки. Обыкновенно минут через десять после звонка он влетал в аудиторию, дожевывая сосиску, и говорил, цыкая зубом:

— В парткоме задержали! — и, ставя портфель на стол, — так. Вы какой курс? Первый? Хм, ц-ц. Странно. А я сейчас на каком же был? Ах, на третьем? Да-да, ц-ц, верно.

Потом снимал часы, клал перед собой и урок начинал так:

— Кто не прочел «Правду» — встать!

Все сидят.

— Прочли? Молодцы. Ц-ц. Так-так. Лайди-лайди-и, лайди-лайда-ай. Угу.

Все молчат.

— А «Известия»?! — вдруг выкрикивает Петрович, — «Известия», ц-ц, прочли? Так-так. А текст? Текст перевели?

— Какой текст. Алексей Петрович? — тихо спрашивает мужественный Хериков, борец за правду.

— Вы мне знаете что! Ваша как фамилия, ц-ц? Что я, не помню? Я задавал текст, э-э… ц-ц… этот… Вы! — вдруг кидается он на Сашульку.

Сашулька дрожит, как осиновый лист.

— Вы мне скажете, какой текст я задавал. А? Как фамилия? Что? Не-ет, и МИДе такие не нужны. Как вы собираетесь работать в Корее, а?

— В-вы задавали эти… — бормочет Сашулька.

— Алексей Петрович, — вмешивается видавший виды Хериков, — вы задавали, чтобы разучить трех букв (заглядывает в тетрадку) «ко», «мно» и «ндра». и это… составить нз них восемь слов.

— Так, ц-ц. Да? Хм-м. Составили?

— Восемь не выйдет, Алексей Петрович, только два. — бормочет Хериков.

— Что вы говорите? — Петрович наконец лезет ногтем в зуб, выковыривает изрядный кусок сосиски, разглядывает и щелчком отправляет под стол. — Угу. Так-так. Вас как звать?

— Гена, — отвечает Хериков.

— Гена, идите к доске. Пишите «мнокондра».

Пика своей популярности Петрович достиг за год до поступления Георгия, во время визита товарища Ким Ир Сена. История известна со слов Коли Попина, члена КПСС и ассистента Петровича на переговорах.

— Мы взяли, когда переговоры закончились, мы на этой стороне, они на той, как говорится, руки жмут. — Коля разговаривал тоненьким голосом в нос, жадно тянул согласные и имел грушеобразную фигуру — огромный зад при маленькой голове. — Жмут, значит, руку, понимаешь-вот, я гляжу, Петрович берет очки, надевает, я гляжу, блестят, ну, думаю, золотые, вдруг гляжу, а на столе другие, его-то алюминиевые, Петрович лыбится сам, понимаешь-вот, ну, так и ушли из Кремля, никто ничё не сказал — воспитанные люди, а вечером, как говорится, он уже сам, без меня поехал, не знаю.

Да, все правда. Спросите в институте любого — кто тут у вас надел очки Генерального секретаря, и вам сразу покажут:

— Видите, вон летит, с портфелем? Он самый и есть, Петрович.

Но и это не все.

Ким Ир Сен, человек чуткий, спросил у Алеши Петровича — мол, как живете, я про вас в газете читал. Петрович понял, что час пробил, и ответил эдак шутливо, что ни хорошо, ни плохо жить — ему негде. Как так? — удивился Ким Ир Сен, лучший друг корейского народа, а жить негде? Нонсенс. Утром Петрович и получил ордер на квартиру в Беляеве — у нас это не задержится.

1-го же сентября Петрович, разобравшись с грехом пополам — какой перед ним курс, задал написать по сорок строк каждой из трех первых букв корейского алфавита. Георгий писать не стал, а утром в метро поглядел и сразу запомнил.

Петрович, выяснив фамилию, кричал так, что Ниночка в деканате вздрогнула и, подняв руку, что-то такое прошептала, глядя на «Моральный кодекс строителя коммунизма» на стене, именно — на ту его часть, где излагалось коммунистическое отношение к труду.

Петрович орал, что его не интересует, запомнил Георгий буквы или нет, лучше бы он их не запомнил, но написал сколько надо, потому что корейский язык — это такой язык, который есть язык великого народа корейцев, и толку из него не будет. «Здесь встречаются идиоты», — подумал Георгий.