Проделки на Кавказе

— Ха, ха, ха! Не горячись, пожалуйста, теш }ипдег Негг!—отвечал Забулдыгин.— Если хочешь дать пощечи­ну... вот тебе моя щека: мне к этому не привыкать!.. А как начну сам по вас, господа, козырять!.. Хоть, быть может, многим это и не в диковинку, да не достанет духа сознать­ся; и верно, здесь испытать не хочется этого теперь.

— Молчи, негодяй!..— воскликнуло несколько голосов,— не то заставим тебя прикусить язык.

— Кто эти храбрецы?.. Пускай подходят!.. Хотят они стреляться?., готов, и это не будет мне впервые! Что же? Не идете!.. Ха, ха, ха!

Неотаки подошел к Забулдыгину и сказал, что кто-то ждет его в буфете. Шатаясь, он вышел. Двери за ним за­творились, и никто более его не видал. Немного погодя со­держатель гостиницы возвратился в смущении из бу­фета.

— Что, брат! Не кабачное это происшествие? — спросил майор Лев, смеясь.

— Сделайте милость, оставьте!—отвечал трактирщик,— мне так совестно пред всеми... этого более не случится.

— А что ты сделаешь? — спросил майор.—Как ты ему запретишь войти сюда?

— Помилуйте! Да это бесчинство!..— отвечал Неота­ки.— Только комендант проснется, я тотчас пойду про­сить избавить меня от этого срамника, нет сомнения, что его вышлют из города... ведь это соблазн и разврат!

— А комендант спит после обеда? Ну, так в полной форме комендант!—заметил один из присутствующих.

Мало-помалу все разошлись, чтобы опять вечером со­браться на партию.

Таким образом молодежь проводит время весною в главном кавказском городе. Не весело, но все-таки не так скучно, как бы могло быть. Братья Пустогородовы прожи­ли таким образом недели три; наконец назначен был день выезда на воды. Николаша ознакомился со всеми и вообще понравился, потому что пометывал у себя в ком­нате, то банк, то штос, и постоянно выигрывал. Оттого проигрывающие ухаживали за ним не придерживаясь муд­рой пословицы: «играй, да не отыгрывайся!» Александр не участвовал в игре и вел самую скромную жизнь. Меж­ду тем Николаша, чтобы не мешать брату, как скоро очис­тился номер на Савельевской галерее, перешел туда и проводил целые ночи за игрою. Накануне отъезда братья, отобедав в зале, сидели в столовой у окошка, между дву­мя ломберными столами, прислоненными к простенкам, на которых висели два зеркала. Около них было несколь­ко офицеров, занятых между собою разговором. Никола­ша, уславливался с игроками — провести последний вечер у него и наиграться вдоволь. Только что они уговорились, как адъютант, с довольно наглым взором, взъерошенны­ми волосами на голове, подошел к сидячей группе. Легко можно было заметить, что этот молодой человек дерзок в обращении, не по природному влечению, но по приня­тому образу поведения, основанному на расчете и на же­лании прризвесть особенное впечатление.

— Здорово, Пустогородов! — сказал он резким басом, протягивая руку Александру.

Тот посмотрел на него со вниманием и холодно отве­чал:

— Грушницкий, кажется?

— Да!.. Только что приехал, послан по важнейшему поручению.

И Грушницкий окинул взором всех присутствующих, желая насладиться впечатлением, произведенным его сло­вами. Увидев, однако же, что никто не обращает на них внимания, он сжал губы и улыбнулся с досадой; потом повернулся к зеркалу и, с полным самодовольством по­правляя волосы, то есть, растрепывая их еще более, спро­сил:

— Имеете ли известие о вашем брате?

— Вот он! — отвечал Александр, указывая на Николашу.

— А! Пустогородов! Здравствуй, старый товарищ! Пом­нишь ли, когда мы были вместе?..

Тут он с восторгом кинулся на Николашу.

— Помню!..— отвечал холодно меньшой Пустогородов, с умыслом напрягая голос в этом слове.

— А! Вижу, ты все еще, Николай Петрович, помнишь меня несносным искателем приключений... как ты назы­вал меня! —возразил Грушницкий, продолжая охораши­ваться перед зеркалом!.— Нет, брат, я уже не то, что был. Несправедливость, злоба людей,— тут он вздохнул,— со­старили меня преждевременно. Что я перенес... расска­зать невозможно! Никто меня не понимает, не умеет це­нить!

— Да какими судьбами ты еще существуешь на зем­ле?—спросил Николаша.—Мы все читали записки Печо­рина.

— И обрадовались моему концу! — прибавил Груш­ницкий. Потом, немного погодя, перекидывая эксельбант с одной пуговицы на другую и не спуская глаз с зеркала, он промолвил со вздохом:

— Вот, однако ж, каковы люди! Желая моей смерти, они затмились до того, что не поняли всей тонкости Пе­чорина. Как герой нашего времени, он должен быть и лгун и хвастун; поэтому-то он и поместил в своих записках по­единок, которого не было. Что я за дурак, перед хромым

лекарем, глупым капитаном и самим Печориным хвастать удальством! Кто бы прославлял мое молодечество?.. А без этих условий глупо жертвовать собою. Вот здесь —де­ло иное!..

И став боком, он протянул руку, будто держит писто­лет, устремив глаза в зеркало.

— С чего же взяли эту историю?

— Мы просто с Печориным поссорились, должны бы­ли стреляться; комендант узнал и нас обоих выслал к своим полкам.

— Однако ты очень потолстел, Грушницкий,—заме­тил Николаша.

Вместо ответа адьютант, все еще стоя перед зеркалом, схватил себя руками в перехват и показал, что полы сюр­тука далеко переходили одна за другую.

— Полно,— возразил Николаша,— сюртук широко сшит.

— Гм! — пробормотал Грушницкий и спросил:—Где ты живешь?.. Будешь дома вечером?

— Я здесь стою, в гостинице; буду вечером дома... только занят.

— Понимаю, будешь играть! Очень хорошо, я зайду к тебе.

Николаша не отвечал ничего.

В шесть часов к Пустогородову-младшему собралось пять игроков. Один из них тут же заметил, что незачем те­рять дорогого времени. Другие нашли это замечание весь­ма справедливым и мудрым. Подали стол и карты. Нико­лаша метал банк. Игра была крупная. Груды золота и ки­пы ассигнаций лежали на столе. Все внимание играющих сосредоточивалось в глазах: понтеры устремляли взор на карты, которые в руках банкомета ложились направо и налево; Николаша глядел попеременно то на колоду, кото­рую метал, то на карты понтеров, стоящие на столе. Любопытно и забавно смотреть на стол, окруженный игрока­ми: различные страсти волнуют людей! В чертах шулера вы заметите борьбу корысти с опасением лишиться дове­рия тех, которых он, по расчету, наверное, должен обыг­рать; ему хочется поддернуть карту, и он не решается, боясь, что заметят и более не станут его принимать. Ему, однако ж, нужно обобрать ближнего: все помышления его основаны на этом расчете. Другие играют для того, чтобы быть всегда в выигрыше: эти люди не платят проигрыша, и получают деньги, когда им везет счастие, не заботясь о том, что будут о них думать; они ставят большие куши, гнут до невозможности, переносят унижение, личные ос­корбления, и все-таки они в выигрыше. Есть еще такие, которые, не имея страсти к игре, смотрят на нее как на средство обогащения; они хладнокровны, дорожат, из рас­чета, добрым именем и всегда мечут: таков был Никола­ша. Упомянем еще об особенном разряде игроков: это люди расчетливые, по большей части из немцев. Им нет воз­можности много выиграть, зато и нет средств много про­играть: они ставят небольшие куши и отписывают всегда часть выигрыша про запас. Наконец, тот истинный игрок, в котором кипит страсть неодолимая: он любит деньги столько же, сколько необходимы для него сильные ощущения; он суеверен, расточителен в счастии, доволен малым, скромен и покорен жребию в несчастии. Этого рода человек предпочитает понтировать; вы никогда не заметите в его те­лодвижениях признака гнева или досады, но всматривай­тесь, и вы увидите, как на лице его попеременно бледность сменяет румянец, а румянец бледность, как черты вытяги­ваются, глаза расширяются, взор приковывается к картам, надающим направо и налево, губы рдеют и дрожат, чубук остается забытым во рту, волосы от напряженного внима­ния становятся дыбом; он едва переводит дух; в нем про­исходит борьба нетерпения с желанием продлить роковую минуту. Карта падает налево —его состояние удвоено: он обладает сокровищами! Карта ложится направо —и он те­ряет все состояние; должен жить в лишениях, нужде, сло­вом, упасть в преисподнюю! В воображении своем он пе­ребирает прошедшее и сравнивает его с будущим. Но, гос­пода строгие судьи, не говорите о нем с таким презрением: это невольный раб страсти всепоглощающей!

Из числа господ, собравшихся у Николаши, двое бы­ли игроки записные, художники в своем ремесле, несколь­ко раз проигрывавшие все состояние и возвращавшие его с лихвою. Один принадлежал к расчетливым игрокам. Остальные два не отличались страстью к банку; но, проиг­рав в последнее время довольно много, хотели отыграться и, как водится, все более и более проигрывали. Николаше везло неимоверное счастие. В комнате было совер­шенно тихо; только по временам слышался голос банкоме­та, называвшего карту с прибавлением «убита!», затем бряцание червонцев, переходивших к нему.

Изредка возвышался голос понтера словами —«изволь­те посмотреть, дана!» и ответ — «вижу!». Тут опять бряца­ние червонцев. Изредка тот или другой игрок спрашивал у слуги сигару,—и ничего более, ни одного неприятного выражения.

Около полуночи послышались шаги и звук шпор, У две­рей спрашивали?

— Николай Петрович здесь живет?

— Здесь. Его нет дома,—отвечал слуга,

— Врешь! —грубо возразил голос,— Проходя через га­лерею, я видел в окнах огни.

— Все равно, дома нет. Не приказано принимать.

— Как не приказано! — говорил голос, возвышаясь.— Он звал меня на вечер.—И шпоры послышались ближе.

— Не извольте входить,— возразил слуга, хватаясь за замок.

— Пошел прочь!—заревел голос.—Или я тебя побью! Разве не знаешь меня? Я Грушницкий, Ты не слыхал обо мне?.. А! Не слыхивал?

— Нет-с, не слыхивал, да и не видывал еще господ, ко­торые бы подобно вам силились войти, когда их не пуска­ют.

_ — О, этому я верю,—отвечал голос, смягчаясь. Дру­гого Грушницкого не было, нет, и не будет! Да, брат!.. По­ди-ка доложи, по крайней мере, барину, что я желаю его видеть.