Проект «Асгард»
Шрифт:
Она пружинисто распрямилась и проследовала к себе за занавеску. Потом появилась оттуда снова, держа в руке небольшой блестящий пистолет.
— Вот, это тебе. Я с собой на всякий случай прихватила, когда уезжала из Москвы. Папина «Беретта» — на антресолях в ящике с инструментами хранилась. Он ее давно из командировки привез, еще когда они с Константином Романовичем работали. Пользоваться умеешь?
— Разберемся…
Марат, проверяя наличие патронов, выдвинул обойму. Она была заряжена полностью.
— А сменной обоймы нет? И что скажет родитель, когда обнаружит пропажу любимого перфоратора?
— Ничего. Папа умер от инфаркта одиннадцать месяцев назад.
— Прости… — Он смутился и, дабы перевести разговор на другую тему, спросил: — Выходит, Настоятель и твой отец были не разлей вода?
— Еще как… — Марина грустно улыбнулась, явно вспоминая минувшие счастливые годы. — Всю жизнь дружили. Поэтому Константин Романович и обратился за помощью именно ко мне, когда ты вернулся. Я ему словно дочь родная.
Хорошо… — Марат опять переключился на крайне серьезный лад. — Ты, дочь, себя в городе береги. В доме Настоятеля, да и рядом тоже, никаких бесед о главном не заводи. Вас могут прослушивать. Помалкивай и следи за действиями Константина Романовича: тот подскажет, что делать. О найденных мной документах передашь только ту информацию, которой я тебя сегодня снабдил. Большего, не обижайся, сообщить не могу. Сейчас ехать уже поздно. Лучше давай ложиться спать — выедешь завтра пораньше, а я займусь чтением, постараюсь осилить за день оставшиеся страницы. Чем скорее закончу, тем яснее станет над нами небо… Лады?
— Лады…
Девушка
Мастер Воннегут
Еще до наступления рассвета Марат проводил Марину к машине и напомнил о тех мерах предосторожности, которые она должна соблюдать при общении с Настоятелем. Потом пообещал никуда не отлучаться с дачи, снял с автомобиля брезентовый чехол и навел справки по поводу наличия у хозяйки садового инвентаря.
— Стану на досуге, как Наполеон, возделывать землю. — Предвидя вопросы, пояснил он свой интерес к лопатам и граблям. — Буду тренировать застоявшиеся мышцы путем погружения в процесс формирования образцового приусадебного участка. Заложу гряды и клумбы, окопаю деревья, подвяжу к колышкам малину, порублю сорняки под забором.
— А справишься? Ты хоть лопату-то в руках раньше держал? — Рассмеялась девушка. — Сурепку от тюльпанов отличить сумеешь?
— Легко. Сурепка — она маленькая и вредная, а тюльпан — цветок, имеющий характерные листья и бутоны. У него вид известный…
— Ну, тогда я за тюльпаны спокойна. Они скоро уже зацветут, и не хотелось их терять в пылу борьбы с врагами садовода. Надеюсь, «тюрбаны» [19] встретят меня в полном составе.
Она открыла дверцу машины.
— До свидания, Аристарх Маратович. Постараюсь нигде напрасно не задерживаться. Кушайте хорошенько, по ночам отдыхайте, дрова и керосин не экономьте, ноги на входе вытирайте, захотите помыться — в сарае есть душевая. Только воду придется нагреть в большой кастрюльке или чугунке.
19
«Тюрбаны» — слово «тюльпан» имеет арабские корни, т. к. этот всем известный цветок попал к нам в Европу с Востока. Там он назывался «талибан», т. е. «тюрбан».
— Спасибо. — Марат с чувством прижал ладони к груди. — У меня тоже тут одно пожелание имеется.
Он извлек из кармана свернутую в трубочку стопку денежных купюр.
— Примите скромный вклад на общее дело почти совместного проживания. И не вздумайте отказываться — обидите напрасно благородное сердце в его лучших чувствах. Видели Вы мою сумку? Она полна таких бумаг на предъявителя. У лесорубов, даже нелегальных, заработок весьма приличный, а вы теперь мой соратник, верный товарищ, соучастник и сподвижник. Нам сам Бог велел все делить пополам…
— Да?
Марина будто что-то прикинула в уме, затем забрала у Марата деньги и бросила их в бардачок.
— По поводу соратника и сподвижника мне фраза понравилась. Хотя звучит это как грубая лесть.
Она приподнялась на цыпочки, поправляя ворот его куртки, и их тела соприкоснулись. Марат, невольно ощутив упругость ее грудей, немного смутился, но одновременно понял, что они оба этого хотят: стоять рядом и чувствовать друг друга. Сейчас и потом — когда она вернется.
— Езжай…
Он мягко отстранился, давая девушке возможность залезть на водительское место.
— Езжай и веди себя в дороге благоразумно. Не гони — все одно, мы, куда надо, успеем. Я тебе обещаю.
— Верю.
Марина произнесла это единственное слово так, как говорят его женщины в самые главные моменты их жизни: провожая мужчин на войну, на охоту и рыбалку, находясь в ЗАГСе и в рабочем кабинете мужа. Нужные интонации голоса представительниц слабого пола делали из избранных счастливчиков героев, поэтов, художников, президентов… Теперь в этот список попал Марат.
Когда автомобиль скрылся из вида, он, окрыленный, вернулся в дом, налил себе большую чашку кофе, соорудил бутерброд с колбасой и, плюхнувшись на застеленную кровать, вновь погрузился в чтение.
19 января 1889 года, база «Розайт»
Как мне недавно стало ясно, я перешел на новый уровень посвящения в организации. На весьма высокий уровень, доступный единицам. Это открылось в общении с Мастером, которому Торквилль меня представил во время нашей рождественской недели в Лондоне. Сегодня я состою в личных сношениях с главой «Асгарда», и мне доверена настоящая тайная доктрина общества, о которой многие его члены не имеют ни малейшего понятия. Доктрина, чья глубина завораживает своим масштабом и фундаментальной основательностью теоретических построений.
Двадцать восьмого декабря ближе к полудню мы с Торквиллем прибыли с визитом в поместье Баннестеров. Там уже присутствовали другие гости: в основной своей массе давние наши знакомые. Достаточно скучное собрание столичных дам и джентльменов, вечно говорящих о политике, скачках, технических новинках, ценах на чай и прочей ерунде им непонятной, но считающейся отличной темой для светских бесед.
После обеда, сбежав от них, я прогуливался в обществе Эдит по саду и предавался рассуждениям о нашей с ней помолвке, назначенной Фицроем Баннестером на апрель будущего года. Едва мы перешли к списку приглашенных, как нас нагнал Торквилль и, рассыпавшись в извинениях, забрал меня у возлюбленной. Он, якобы, торопился представить своего друга некому влиятельному господину, способному оказать содействие в моем продвижении по службе. Этим господином оказался Роджер Воннегут: землевладелец и меценат, знаток истории и философии, поклонник старых английских традиций.
Втроем мы расположились в заснеженной беседке в конце липовой аллеи, и там Торквилль, наконец, не опасаясь лишних ушей, открыл истинную цель моего похищения:
— Разрешите представить Вам брата Тетру, Мастер. — С поклоном молвил он. — Рыцаря, с достоинством выполнившего возложенное на него опасное поручение в Уайтчепл. Адепта Второго круга посвящения. Потомка древнего рода Виндхаузеров, в чьих жилах, возможно, течет кровь первых английских лордов, восседавших за круглым столом короля Артура.
Я опешил. Полноватый, слывущий добродушным чудаком, улыбчивый Воннегут никак не подходил на роль главы могущественного тайного общества. В крайнем случае, он мог бы быть его казначеем или архивариусом — кем угодно, но не тем, кто принимает решения и отдает приказы. Отец Эдит, мой будущий тесть, часто со смехом рассказывал нам историю об экскурсии любознательного Воннегута в анатомический театр, где он упал в обморок при виде вскрытого трупа и потом долго не ел мяса, ссылаясь на мнимый катар желудка. В обморок!.. А мы по его указанию повергли Лондонцев в шок, устроив проституткам кровавую резню…
Видимо, уловив мое замешательство, Мастер заговорил первым:
— Вы смущены, друг мой? Ничего — это пройдет. Смущение в Вашем возрасте — вещь обычная. Но нужно учиться держать себя в рамках: отбросить эмоции на периферию сознания и забыть об их существовании. Иначе мы не сумеем довершить наше общее дело до конца и отдадим инициативу в чужие руки. Ее подберут, присвоят, начнут ею манипулировать… Идеи лежат на поверхности и не принадлежат никому. Ведь ими пользуются по праву первенства и силы. Как женщинами.
— Простите?.. — Не понял я. — Как кем?..
Как женщинами. — Невозмутимо повторил Воннегут. — Они все любят силу и напор, хотя тщательно это скрывают. Дело в том, что любое проявление силы включает в себя эротический оттенок. Символику жажды обладания. Эротизмом наполнены многие жреческие мистерии и шаманские обряды, предметы оккультного поклонения и инструменты магических операций. Вспомните Вальпургиеву ночь. Отчего большинство участниц шабаша — женщины? Оттого, что им необходимо ощущение властного натиска
и божественного поклонения. Никакой половой разнузданности. Как можно обвинять замок и ключ в их естественной взаимосвязи? Замок не распутен, ключ его не насилует — он открывает таинственную дверь гармонии. Вы военный человек и носите форму — она эротична по сути, привлекательна в плане утверждения определенных статусных признаков мужского пола. Признаков, требующих постоянного действенного подтверждения. Иначе случается то, что называется «потерей чести мундира». Тут женщины и идеи едины — их нельзя разочаровывать. Они этого не прощают.— Но история знает множество примеров кротости и смирения, буквально изменивших мир до неузнаваемости. Достаточно вспомнить Христа…
— Иногда слабость — есть сила. Она — осознанный шаг, подвиг, открывающий дорогу к пробуждению масс. Впрочем, пример Христа Вы привели неудачно. Его учение извратили. Иисус не заповедовал своим последователям жечь людей на кострах инквизиции, подталкивать к самоистязанию и запугивать вечными адскими муками. Также он не велел насильно обращать в его веру другие народы, разрушая попутно их культуру и лишая аборигенов исторической памяти. Боги инков умерли на крестах, духи африканских предков подавились облатками Святого Причастия, индейские тотемы послужили материалом для церковных алтарей. Попы неплохо подзаработали на повальном крещении мира. Сколько веков они творили в нем политику, и что из этого вышло? Мы создадим новую церковь. Лишенную некрофилической тяги к загробному существованию и лицемерной покаянной плаксивости ожиревшей буржуазии. Мы будем творить новую политику — справедливую и сильную, политику для всех слоев населения, исключающую возможность шельмования масс дурацкими идеями. У нас есть для этого все предпосылки.
Тайная доктрина
Воннегут на минуту замолчал, ощупывая полными пальцами коричневый вязаный шарф на обрюзглой шее. Его взгляд рассеянно блуждал по кронам деревьев. Казалось, он искал убедительные аргументы. Наконец, Мастер собрался с мыслями.
— Пора открыть Вам глаза. Мир летит в пропасть. Люди мельчают и превращаются в одурманенных наркотиком развлечений скотов. Кругом у руля власти стоят выродки. За деньги они готовы продавать собственную мать. Технический прогресс идет слишком быстро и невольно способствует этому печальному процессу. Искусство — истинное искусство — умирает… В недалеком будущем человек как вид канет в небытие. Он убьет себя развлечениями и войнами, которые ведутся, опять же, из-за денег. Больших денег, дающих все ту же власть. Власть выродков. Понимаете? Круг замыкается…
Воннегут досадливо сморщился.
— Мы обязаны это прекратить!
— Как? — Спросил я. — Сотворив алхимическим путем нового мессию? А если он не доживет до зрелого возраста, не проложит путь во власть, умрет при рождении, наконец? Вы сами говорили о войнах, способных истребить человечество. Что, если он падет на поле брани? Я согласен вести борьбу, но не разделяю Вашей уверенности в ставке на единственного героя, способного изменить мир.
— Правильно! Вы умный человек и зрите в корень! Герой нам нужен как знак. Наш знак! И как медиум, обеспечивающий связь с НИМИ. Впрочем, тут я вынужден Вас огорчить — существуют тайны, о которых даже я знаю не все. Страшные тайны. Проникновение в них означает смерть, а в худшем случае — сумасшествие. ОНИ не прощают ошибок и не выдают индульгенций. Не спрашивайте меня: кто ОНИ — я все равно не отвечу.
Воннегут вытер платком пот со лба и продолжил:
— Наша задача сегодня — ждать. Ждать и скрытно действовать через разветвленную сеть агентуры, ныне создаваемую нами в Европе, Азии и Южной Америке. Сеять смуту, экспортировать революции, проникать в монаршие дома, стравливать политиков. Пусть мировые державы ослабнут, захлебнуться в крови междоусобиц, перестанут воспринимать гуманизм как основу законности, выкинут на помойку свои конституции, вкусят ядовитой сладости права сильного. Тогда придем мы с последней войной и последним переустройством мира.
Он вновь вытер со лба пот, встал, пробежался по беседке и замер, подняв вверх указательный палец правой руки.
— А для этого нам потребуются люди. Новые люди, начисто лишенные червоточин западной цивилизации: мужчины-воины и женщины-матери. Идущие ради идеи на смерть герои. Готовые не раздумывая, не задавая лишних вопросов, не сомневаясь, умирать за идею… Волевые и красивые, как древние боги. Уверенные в победе бешеные берсерки и прелестные мадонны. Люди, достигшие высшей ступени коллективного сознания, оставляющие право что-то решать и затем отвечать за последствия принятых решений своему вождю…
— Но отчего пальма первенства отдана Австрии? — Заговорил до сих пор молчавший Торквилль. — Неужели мы не сумели бы найти в Британской империи подходящий материал?
— Увы, друзья мои, увы…
Мастер Воннегут развел руками.
— Британская империя нынче переживает свой закат. Она дряхлеет, дни ее сочтены. Мы теряем колонии — это давно очевидно. Ресурсы истощаются, обывательские настроения превалируют в обществе. Мы выбрали не Австрию, но Германию — там произойдут основные события. Германия выглядит предпочтительнее — у нее все впереди. Немецкие мыслители и ученые задают ритм барабанов восхода сиятельного Меркурия. Мы присоединимся, когда новая империя, новый тысячелетний Рим окрепнет и встанет на ноги. В союзе с ним мы опрокинем любые преграды.
— Где же мы возьмем столько преданных сторонников? Тех самых мадонн и берсерков, о которых Вы изволили упомянуть? — Поинтересовался я. — Для последней войны понадобятся миллионы солдат, тыловых рабочих, инженеров…
— Мы их создадим! — С видом триумфатора воскликнул Мастер. — Выкуем в горниле войн и революций, закалим в масле человеческого пота! Как в дни Творения из Хаоса произведем на свет нечто, достойное восхищения! Сейчас я доверю Вам нашу тайну: уже существует план глобального переустройства мира. План «Зиккурат». Он включает в себя поэтапное восхождение к вершине человеческой эволюции, к появлению на Земле богоподобных существ, способных положить конец старой истории и заложить основы новой. Каждая ступень зиккурата — видимая часть слоя творения. Мы находимся внизу, в основании, на нас опирается вся пирамида. Наше бремя тяжело, но почетно — мы жертвуем совестью, жалостью, принципами, привязанностями, личными амбициями, предаемся запретным чернокнижным опытам ради процветания будущих поколений счастливых, волевых, гармоничных людей. Жителей Асгарда — Города Богов.
— А нельзя было как-то избежать кровопролития, пойти ненасильственным путем и попросту воспитать или выбрать харизматичного лидера из своей среды. — Непривычно тихим голосом произнес Торквилль. — Потом переманить в его лагерь нужных политиков, промышленников, банкиров, деятелей искусств…
— Нет, нельзя! — Неожиданно яростно взревел Воннегут. Его щеки налились иссиня-пунцовой краской, рот искривила гримаса неподдельного гнева, глаза метнули сгусток шаровых молний. — У нас нет времени на сантименты! Повязку с гноящейся раны срывают одним махом, если врач начнет копаться — гангрена убьет весь организм. Кровопролитие — великое жертвоприношение, религия первой ступени зиккурата! Даже в случае нашего поражения мы так встряхнем мир, что ему волей-неволей придется измениться. Мы не оставим ему выбора!
— Кровь как религия? Это не чересчур?
Меня озадачила воинственность Мастера. Она напоминала клич предводителя перед битвой.
— Вы предлагаете воссоздать нечто, похожее на древнегерманский пантеон богов?
— Лишь на начальном этапе, пока это будет нам удобно. Потом мы все изменим: проведем исследования в области оккультного наследия древних народов, обобщим опыт, соединим имеющиеся данные с нашими разработками и выведем конечный результат. Наши эмиссары уже в пути: небезызвестный Вам К. Т. сейчас, скорее всего, приближается к Памиру.
— Великий Фонарщик Лун — верховный жрец грядущей религии, ее священный оракул?
— Никакой он не оракул. — Воннегут, давая понять, что беседа завершена, проследовал из беседки наружу. — Он проводник через перевал, инициатор посвящения, смотритель ритуала. Я даже не знаю, откуда он взялся. Неужели Вы думаете, будто я всем руковожу единолично? Правда, думаете? Друг мой, всегда есть кто-то, кто правит издалека, не оставляя имен и следов, не материализуясь в пространстве действия, не уязвляясь для стальных клинков и газетных бумагомарателей. Их не судит история и людская молва, им не знакома жертвенность и мученичество. Они — тени, скользящие среди нас в преддверии нового бунта порабощенного духа.